Анатолий Найман - Сэр
Society, Общество поэзии Оксфордского университета его пригласило. Это было в каком-то небольшом доме моего колледжа, и хозяин был некий сэр Томас (фамилию я не расслышал – Дарнет?) – и его ожидали. Он вошел, шатаясь, в комнату, было абсолютно всем ясно, что он пьян. Он не мог найти стула – к которому его подвели, к креслу – и посадили его туда. Потом было гробовое молчание. Потом председатель сказал: мы очень рады и горды, что князь Мирский нас посетил, он будет читать доклад о Пушкине. Но опять полное молчание. Нет – Мирский сказал, что он будет потом отвечать на вопросы. Председатель сказал: “Пушкин. Великий поэт”. Он сказал: “То, что Данте был для итальянцев, Гете был для немцев, Шекспир англичанам,- Пушкин!..” Он выпалил это слово, как пушка. “…Pushkin was for the Russians. Был для русских. Да, великий поэт”. Молчание. Председатель сказал:
“Пользуется ли… Does he use many similes?” Как similes по-русски?
– Сравнения.
– “Yes! Да – он пользуется очень многими сравнениями. Все его сравнения очень, очень хорошие”. Точка. Больше не было ничего.
Встал. Председатель произнес: “Благодарим за замечательную лекцию, которую князь Мирский так любезно нам прочел; надеемся, что в следующий визит к нам его выступление будет столь же ярким”. Потом он бродил по комнате, я слышал: “Вы только прочли четыре книги Маркса, а Маркса – сорок томов”. Он тогда уже сделался марксистом.
– Кому это он сказал?
– Кому-то в углу. Кто-то сказал что-то, а он ответил – “вы только четыре прочли, а их сорок”.
– А с кем-нибудь из русских философов, так называемых религиозных, у вас были отношения: Бердяев, Лосский, Шестов?..
– Да, я встретил Бердяева, он к нам приехал в Оксфорд. Он был другом такого господина, я вам скажу, его ученик, он все еще жив, его имя… Лямперт. Это был русский еврей по происхождению, то есть полурусский, полу-нет, что-то другое, и он учился в
Парижской духовной академии, и он о нем как-то заботился. Не особенно приятный человек, по-моему. Другое дело – он мне посвятил книгу, из-за чего мне было очень неудобно. Во всяком случае, он приехал…
– Какую книгу?
– Первую книгу, о русских революционерах. У него две книги было.
Он был стопроцентно просоветский человек. Евгений Лямперт, Женя
Лямперт. Жена была англичанка… Бердяев приехал в Оксфорд, меня пригласили обедать, потому что глава моего колледжа, который писал русскую историю и прекрасно читал по-русски, не говорил на этом языке.
– Кто это был?
– Самнер. Он был довольно знаменитый английский историк России.
Написал биографию Петра Великого, написал самую лучшую книгу о
России между тысяча восемьсот семидесятыми и тысяча девятьсот десятым годом, в этом роде. Политика России и так далее. Он был настоящий ученый… Потом я сидел около Бердяева и переводил ему
– главным образом. Потом мы пошли гулять. Вдруг на дорожке появился профессор философии Райл, был знаменитый философ, он увидел Бердяева: Бердяев носил такой beret, берет, маленькую сигару и бородку. Райл прошел и сказал мне: “Fraud?!” Подделка?!
Я сказал: “В общем, да”. Потом ему дали степень в Кембридже,
Бердяеву.
– А Бердяев не понимал по-английски? Поэтому вы могли шутить, да?
– Да.
– И вы ему ответили по-английски, Райлу?
– О да. Миновали друг друга, в саду, и так перекинулись друг для друга: “Fraud?” – “В общем, да”.
– “More or less”.
– Бердяев был очень умный человек, умный и довольно интересный человек, но к этому времени он сделался шарлатаном.
– В общем, да?
– Этот Лямперт, его друг, рассказывал странные вещи, которые были с Бердяевым: “Я с ним ехал в Париже, мы были на пароходе, там был такой местечковый еврей, явный местечковый еврей. Он посмотрел на меня и сказал: “Тот господин, он как будто какой-то восточный человек?” – “Думаю, это еврей”.- “Нет, восточное что-то. Я думаю, он восточный человек”.
– А вы это как-нибудь объясняете?
– Ну, он был до известной доли антисемитом. Это наверное.
– И он хотел немножко по своему собеседнику пройтись на этот счет?
– Да, по Лямперту, своему ученику. Лямперт удивился. Он не обиделся, но он удивился: какой восточный человек? Ясно: местечковый еврей. Он наивно как-то удивился: как это могло быть?.. Я знал, как это могло быть, а он нет.
– А Шестов?
– Шестова не видел. И Лосского я не знал, но видел где-то, да, он прочел лекцию какую-то.
– И вас это не вдохновило.
– Нисколько. Он был очень скучный человек. Скучный философ. А как было имя настоящее Шестова?
– Шварцман…”
“- Вы были знакомы с Александром Кожевым.
– О, да – Кожевников его имя.
– Вы были близки?
– Нет, нет. Я его раз в жизни встретил. Один раз.
– Яркая фигура была?
– Н-ну нет, ярким он не был. Но интересный человек. Он был русский русский – я думаю, не еврей. Кожевников, по-моему, не может быть еврейским именем. Это довольно мещанское имя, да. Он был… он учился… Я вам сейчас скажу, главное, что он сделал, это то, что есть книга о Гегеле. Которая имела много учеников, много последователей. Которую он произнес как лекции, в Париже.
Его история простая: он родился в России, и почему-то они уехали в Германию – вероятно, от большевиков. И там он учился истории искусств, и потом он там не остался. Потом он… С чего начать, с него или с меня?
– С вас.
– С меня, хорошо. Я читал эту самую книгу о Гегеле, довольно – полумарксистскую. Левую книгу о Гегеле, забавную, умную, интересную, немножко не совсем, так сказать, солидную, но он имел много воображения. Понимал, о чем писал. Есть, был во
Франции такой человек, которого знала моя жена, он был глава
Французского Банка Национального. Потом он сделался послом, в
Германии. Еврей. Не помню, еврейское имя. И он невероятно уважал, восторгался этим человеком. Он сказал мне: “Вы должны с ним встретиться. Вы же говорите по-русски, он тоже говорит, ему будет интересно и вам будет интересно”. Он устроил свидание.
Когда я поехал в Париж, я к нему зашел.
– В каком году?
– Этого не помню.
– Ну – так…
– Н-ну, я думаю, вероятно, в пятидесятых. Зашел, очень хорошо, мы разговаривали обо всем. Он оказался забавным человеком, который сказал, что – “вы знаете, я объясню вам, вы хотите знать, почему Советский Союз, почему Сталин. Я за Сталина”. Я спросил: “А почему вы за Сталина?” – “Потому что русские – невозможный народ, они ленивые, они ничего сделать не могут. Их оставить в покое – значит, все рушится. Единственный метод сделать из России что-то новое и настоящее – это раздавить все.
Сделать из этого гипс. Сделать глину. Из этого потом можно что-то делать. Поэтому Сталин был абсолютно прав: он обвиняет людей в преступлении, которое они не сделали. Если бы были просто строгие законы, если б был закон стоять на голове полчаса в двенадцать часов, люди бы стояли. Тогда бы они выжили. Но нужно так устроить, чтоб все боялись, все боялись всего, чтобы была полная деморализация. Тогда можно выстроить”. Это была его теория.
– Что и говорить, забавно.
– Забавно. Потом он сказал: “Вы знаете, я об этом писал
Сталину”. Как ни странно, ответа он не получил. Он думал, что он
Гегель, а Сталин Наполеон. По-моему, он об этом писал этому человеку в Кубе, как его зовут?
– Кастро.
– Кастро тоже, да.
– Тоже не ответил.
– Тоже не ответил. “Ну, Кастро – это комическая фигура. О нем не стоит говорить”,- он мне сказал. Потом он сказал… Я сказал ему: “Вы знаете, мы мало знаем о греческих софистах. Были довольно интересные люди. Мы только знаем о софистах Греции то, что рассказывают их враги – как, например, Платон и Аристотель.
От них почти ничего не осталось. Один, может быть, один пергамент остался. Вы знаете, это как если бы мы знали о философии Бертрана Рассела только то, что о ней пишет советский историк философии”. Он сказал: “О нет. Если бы было только это, можно было бы думать, что Рассел важный философ”.
(Я засмеялся, Берлин, довольный, продолжал:)
– Он был против этого абсолютно, против позитивизма – позитивистской философии, всего этого. Он был чудак и знал, что он чудак.
– Он был вашего возраста?
– Вероятно, да. Да. Сперва он жил в Германии. “Я вам расскажу, что со мной случилось. Я читал Маркса, и – это было очень интересно для меня. Потом мне сказали, что за Марксом стоит
Гегель. Я прочел Гегеля тоже. А потом мы выехали из Германии, во
Францию, в тридцать третьем году”. Вероятно, он был коммунист – если не еврей, тогда зачем ему было покидать Германию? И там он прочел лекции, даже не знаю где. Я говорю: “Ваша книга…” -
“Моя книга? Какая книга?” – “Ваша знаменитая книга”.- “Никаких книг не писал. Если люди хотят мои лекции, м-м, просто брать какие-то, записывать то, что я говорю,- это их дело. Книгу эту написал человек, который написал “Zazi dans le metro”, “Зази в
Метро”. Был такой автор, забыл его имя.
– Я знаю книгу, Раймон Кено.
