Лев Александров - Две жизни
К Борису подбежал пехотный лейтенант.
— В блиндажах еще немцы. Пойдем выкуривать.
— Ты, лейтенант, собери своих и займи вторую линию. Видишь, немцы оттуда сами драпают. Займи, пока их обратно не пригнали. А из блиндажей мы немцев выковырим.
Процедура простая. Двое с автоматами по обе стороны выхода. Борис, ладони рупором, кричит вниз:
— Хераус, хераус! Хэнде хох, оне ваффен.
Из второго блиндажа выскочил с поднятыми руками высокий немец без каски, длинные светлые волосы. Ошалело огляделся. Упал на колени, пополз к Борису, по щекам слезы, и, всхлипывая:
— Ихь бин айн малер, ихь бин айн малер. Эршиссен михь нихт, ихь бин айн малер, Гитлер капут.
Ну и что ж, что ты малер! Был малер, теперь ефрейтор. И по-немецки:
— Встаньте, ефрейтор. Никто вас не тронет. Идите к своим, вон стоят. Соберется вас побольше, отведут в тыл, в плен. Для вас война кончилась.
Подбежал Сашка.
— Как у тебя?
— Скляренко убили, одна машина накрылась.
— У меня все целы. Что дальше?
— Здесь делать больше нечего. Видишь, доблестные воины второго эшелона подходят, немецкие землянки очищать. Со второй линии немцы ушли. Давай перегоним машины за нее, соберем командиров и решим, куда дальше. Только я велю Скляренко похоронить, не таскать же его с собой.
Подошел к своей (уже стала своей) самоходке. Механик- водитель, коренастый, не молодой уже, за тридцать, соскочил с брони, вытянулся:
— Машина в порядке, товарищ лейтенант! Механик- водитель Горбунов.
И потише:
— А ты горячий, лейтенант. Неужто стрельнул бы?
— А ты как думал? Приказ есть приказ.
И в самом деле, выстрелил бы? Нет, конечно. Хотя, черт его знает, себя уже не контролировал. Стыдно.
— Ладно, Горбунов, кто старое помянет… Младший лейтенант, возьмите лопаты и с экипажем похороните комбата. Документы и орден пока у себя сохраните. Надпись на фанере, фамилию, звание. Потом, как следует, оборудуют.
Все самоходки выстроились шеренгой за второй линией немецких окопов. У мурыхановской машины стоят офицеры — двадцать командиров орудий, три комбата и Борис с Шерешевским. Говорит Сашка, он старший по должности.
— Вы, товарищи, знаете, что по приказу полковника Курилина мы с лейтенантом Великановым приняли на себя командование батареями. В связи с гибелью лейтенанта Скляренко обязанности комбата будет временно исполнять Великанов. Радиосвязи со штабом полка нет. Линия обороны немцев прорвана. Направление нам дано: запад-юго-запад. Будем идти, пока горючего хватит. Пошлем связного к комполка с донесением, а сами вперед, пусть догоняют. С настоящими укрепленными линиями обороны вряд ли встретимся, но с пехотой, отступающими частями — наверняка. Так что бронебойные снаряды вряд ли понадобятся. У всех на машинах ручные пулеметы стоят? У кого нет — быстро пошарить по немецким блиндажам и окопам, может найдете. Через пятнадцать минут двигаем. Великанов, кого в штаб пошлешь?
— Рюмина.
— Ладно, я напишу донесение.
Шли весь день. Два раза вступали в бой. Наткнулись на немецкую батарею, и самоходку Мурыханова прошило болванкой через боковую броню насквозь, разорвав почти пополам командира орудия. Похоронили, пошли дальше.
Борис потом плохо помнил этот день. Осталось ощущение непрерывного напряжения, полной отдачи всех сил. В голове все время всплывали строки из написанного когда-то мальчишкой стихотворения:
И за каждую минуту
Отдавать всего себя.
Шли одни. Пехота давно отстала, но и моточастей советских не встречали.
Остановились на обед в молдавской деревушке. Белые нищие халупы — мазанки. Жители, похожие на цыган, по-русски не говорят. Вышел испуганный поп, оказалось, кое-как понимает немецкий. Борис попросил разрешения приготовить в избах еду. Поп замахал руками, сказал, что таких вежливых и благородных солдат они сами накормят и напоят. Через два часа, сытые и пьяные, тронулись дальше. В каждой самоходке два-три бурдюка с молодым вином, круги брынзы, фрукты.
К закату равнина кончилась, пошли холмы. Идущий на первой машине комбат-1, капитан Щербаков, остановил самоходку, спрыгнул на землю, поднял руку. Сказал подошедшим Борису и Шерешевскому:
— Горючее кончается. Надо ночевать.
Место хорошее. Неширокая лощина между холмами. Ручей, почти родничок, журчит справа по западному склону. После ужина назначили офицерское дежурство на ночь, комбаты дали по два человека в боевое охранение. Ночь темная, новолуние.
Борис лежал у «своей» третьей батареи рядом с Шерешевским, укрывшись с ним одной плащ-палаткой. Несмотря на свинцовую усталость, долго не мог заснуть. Смотрел на усыпанное звездами небо, обрывками мелькали картины прошедшего дня. Опять было стыдно за пистолет, приставленный к затылку Горбунова. С этим острым ощущением стыда заснул.
— Товарищ лейтенант, товарищ лейтенант, проснитесь, вроде немцы. Капитан Щербаков велел разбудить. И капитана Шерешевского тоже.
Горбоносое лицо Полякова вплотную к лицу Бориса. Вдвоем еле растолкали Сашку. Быстро дошли до первой самоходки. Щербаков стоял за машиной. Шепотом:
— Тише, тише. Чуете?
Еле слышный шорох, приглушенный топот множества ног, сливающийся в непрерывный шум. Шерешевский сказал:
— Давай посмотрим. Пару белых ракет в ту сторону. Есть ракетница, капитан?
— Есть конечно.
Поляков:
— И у меня с собой, товарищ капитан.
— Вели, комбат, чтобы стали к пулеметам на первых трех машинах.
— Уже стоят.
— Ну, давай!
На несколько секунд стало совсем светло. Шагах в ста сплошной стеной через лощину направо шли немцы. Шли не строем, не колонной, — толпой. Щербаков истошным визгливым голосом выкрикнул:
— Из пулеметов, огонь! И еще ракеты!
Несколько минут немцы шли под пулеметным огнем, не сворачивая, даже не ускоряя шаг. Было видно, еле волочат ноги, вымотаны до предела. Потом наискосок с левого склона несколько десятков автоматчиков перебежками бросились к самоходкам. От следующих минут в памяти пятнами остались отдельные мгновения, словно выхваченные вспышками, из черной ночи. Скошенные пулеметной очередью падающие немцы. Борис с Сашкой спиной к спине за самоходкой. С двух сторон немцы. Тяжелый Вальтер прыгает в руке. Подбежал Кулагин, волоча за шиворот немца. Мальчишка, губы трясутся, по щекам слезы.
— Что с ним делать, лейтенант? Сам пришел, без оружия.
— На хрена он сдался. Отпусти.
И немцу:
— Вэг, вэг. Гэе цурюк, шнеллер.
Никуда немец не ушел. Сел на землю, уткнул голову в колени.
— Хрен с ним, пускай сидит.
Все кончилось. Снова тихо и темно.
— Сашка, я закурю?
— Ты же не куришь. Пожалуйста, мне не жалко. Хочешь — немецкую сигарету, хочешь — "Нашу марку".
— Давай нашу.
Борис закурил первый раз в жизни. Даже в старших классах не пробовал. А тут сразу начал затягиваться. И не кашлял.
На рассвете лощина загудела. Пришли несколько бронетранспортеров с пехотой. Приехал на «виллисе» Суровцев, помпотех на двух «студебеккерах» привез горючее, начарт и начбой со снарядами, кухня.
Рюмин (он вернулся с Суровцевым) принес полведра макарон по- флотски. Борис, Шерешевский, разведчики разложили на плащ-палатке котелки, брынзу, фрукты, полные кружки вина.
Подошел начштаба. Шерешевский вскочил.
— Садитесь с нами, товарищ майор. Не завтракали?
— Не откажусь. Тем более, вижу, с трофеями. Немецкое вино?
— Никак нет, товарищ майор, добровольное подношение благородных жителей, освобожденных от немецких захватчиков.
— Ну-ну. А фрицев, смотрю, намолотили будь здоров.
Уже совсем рассвело. Борис с Поляковым прошли вперед по лощине. Действительно, метрах в ста от самоходок, там, где ночью шли немцы, трупы валялись чуть ли не вповалку. "Царица полей" уже во всю шуровала, — пистолеты и автоматы, часы, сапоги, фляжки со шнапсом. Часа через два, когда подойдут тылы, покойников распотрошат окончательно. Солдатские рюкзаки, офицерские полевые сумки — все будет вычищено.
Тихий стон, русский мат и немецкая ругань. Борис обернулся. Опершись на локти, полулежит обер-лейтенант. Правильные, даже красивые черты лица. Гимнастерка в запекшейся крови. По-видимому, ранен в грудь. Железный крест с дубовыми листьями — все равно что Герой Советского Союза. Малорослый, пожилой пехотинец стаскивает добротные хромовые сапоги, упираясь прикладом карабина оберлейтенанту в грудь. У Бориса комок бешенства подкатил к горлу. Подскочил, взял мужичонка за шиворот. Краем глаза увидел, — Поляков рядом, автомат снял с груди.
— Что ж ты, сукин сын, делаешь? Мало тебе мертвяков кругом?
Солдат вырвался, поднял было карабин, но посмотрев на перекошенное лицо Бориса, выругался и ушел. Борис присел рядом с обер- лейтенантом. Спросил по-немецки:
— Сильно ранены? Встать можете?
