Чезаре Павезе - Избранное
— Поверьте мне, — говорил Пьеретто, — эти двое ненавидят друг друга.
— Тогда почему они живут вместе?
— Я это узнаю.
Хорошо еще, что за столом Поли непрестанно наливал нам вина. Габриэлла тоже пила, смакуя каждый глоток и под конец встряхивая головой, как птица. Я думал: кто знает, быть может, если они достаточно выпьют, они станут более искренни, более непосредственны и Габриэлла скажет нам, что, несмотря на все, она любит своего Поли, а он, Поли, скажет, что Розальба была уродина, что связь с ней была безумием, мороком и что от этого морока его излечила встреча с нами — встреча с нами и вопль Ореста. Достаточно этого, говорил я про себя, и мы сразу сдружимся, отпустим Пинотту и пойдем погулять или ляжем спать, довольные друг другом. Жизнь в Греппо изменилась бы.
— Вам будет скучно, — сказала вдруг Габриэлла. — Здесь у нас ночью одни сверчки. Ваш друг хорошо сделал, что уехал…
— Сверчки и луна, — сказал Поли. — И мы.
— Только бы вы этим удовольствовались, — сказала Габриэлла, играя розой, лежащей перед ней. Потом подняла глаза и бросила: — Я слышала, что в Турине вы с Поли посещали ночные заведения?
Она посмотрела на нас и рассмеялась.
— Ну-ну, что это у вас сделались такие похоронные физиономии? — воскликнула она. — Все мы грешники. Вернулся блудный сын, заколем же тельца.
Поли запыхтел и посмотрел исподлобья.
— Синьора, — крикнул Пьеретто, — я поднимаю тост за тельца!
— Какая я вам синьора, — сказала она, — мы можем звать друг друга по имени. У нас достаточно общих знакомых.
Поли, помрачнев, сказал:
— Послушай, Габри. Дело кончится, как вчера.
Габриэлла зло усмехнулась.
— Не хватает музыки, — сказала она, — и сегодня никто не пьян. Тем лучше, мы можем поговорить откровенно.
Пьеретто сказал:
— Выпить можно потом.
— Если ты хочешь музыки, — сказал Поли, поднимаясь, — я могу поставить пластинку.
Я увидел, как тонкая рука Габриэллы сжала розу, которую минуту назад она уронила на стол, и не решился посмотреть ей в лицо.
Поли уже сел, не поставив пластинку.
— Музыка требует веселья, — сказал он. — Сначала выпьем еще немного.
Он протянул руку к рюмке Габриэллы. Она дала налить себе вина и выпила. Выпили и мы все. Я думал об Оресте и о его винограднике.
Когда мы в молчании закурили сигареты, Габриэлла вдохнула дым, посмотрела на нас и засмеялась.
— Мы не поняли друг друга, — сказала она насмешливо. — Искренность не преступление. Я ненавижу преступления, совершенные в состоянии аффекта. Мне хотелось бы только, чтобы кто-нибудь мне сказал, был ли Поли очень комичен в ту ночь, когда, сидя в автомобиле, он открыл жизнь без фальши…
XVIII— Дайте мне сказать, — проговорила Габриэлла. — Когда люди вдвоем, они мало говорят и заранее знают, что услышат в ответ. Что быть вдвоем, что одному — почти все равно… Я хотела бы только, чтобы кто-нибудь мне сказал… вы ведь тоже были с Поли в ту ночь… объяснил ли он честной компании, что живет с чувством внутренней чистоты… Он открыл это в Турине, я знаю. Но я хотела бы видеть, какими были лица у всех тех, кто его слушал. Потому что Поли искренен, — сказала Габриэлла убежденно. — Поли наивен и искренен, каким должен быть человек, и не всегда понимает, что душевные кризисы не для всех. Эта наивность — его прекрасная черта, — добавила она и улыбнулась. — Но скажите мне, как приняли это другие.
И она с лукавством, жестким и смеющимся взглядом посмотрела на нас.
Когда разговор принял такой оборот, Поли не смутился. Казалось, он ожидал худшего.
Пьеретто сказал:
— С бешенством, с пеной у рта. Со скрежетом зубовным. Кто-то даже затрясся от злости.
Мне не понравилось лицо Поли. Он пристально смотрел на нас, прищурив глаза с опухшими веками.
— Quos Deus vult perdere[20],— добавил Пьеретто. — Бывает.
Габриэлла с минуту смотрела на него как завороженная, потом засмеялась глупым смешком. Вдруг, изменив тон, она предложила:
— Не выйти ли нам подышать свежим воздухом?
Мы молча встали и спустились по ступенькам. Нас встретила песнь сверчков, и в лицо пахнуло запахом неба.
— Пойдемте в рощу, посмотрим на луну, — сказала Габриэлла. — Потом будем пить кофе.
В ту ночь Пьеретто пришел ко мне в комнату. При мысли о том, что мне предстоит спать в этом доме и назавтра проснуться в нем, а потом спуститься вниз, снова встретиться с Поли и Габриэллой, сесть с ними за стол и опять полуночничать, — при этой мысли меня бросало в жар.
Мы допоздна сидели под соснами при луне. Габриэлла больше не поминала о прошлом. Она непринужденно расспрашивала нас о себе. Но от напряжения, настороженности, ощущения чего-то невысказанного у меня слова застревали в горле. Теперь я знал, что все они одинаковы, включая и Поли, и Габриэллу, все готовы сорваться с цепи, чтобы убить вечер. Прошлой ночью эти деревья и луна, должно быть, видели черт знает что. К чему было столько двусмысленных фраз, маскирующих некую яму, когда все мы знали, что это за яма.
Я сказал это Пьеретто, когда он зашел ко мне в комнату.
— Ты можешь мне объяснить, что мы делаем в этом доме? — сказал я ему, куря последнюю сигарету. — Эти люди нам не компания. У них есть деньги, есть друзья, есть возможность бездельничать круглый год. Где это видано, чтобы ели за столом, усыпанным цветами? Весь этот шик и блеск не для нас. Нам лучше на винограднике Ореста, на болоте. Орест это сразу понял…
— Однако Габриэлла тебе нравится, — перебив меня, бесстрастно сказал Пьеретто.
— Габриэлла? С ней не поладишь. Она уже видит нас насквозь и не знает, что с нами делать. Посмотри на Ореста…
— Вот увидишь, Орест вернется, — опять перебил меня Пьеретто.
— Надеюсь. Мы завтра же…
— Не кричи, — сказал Пьеретто. — Меня отсюда силком не вытащишь. Уж больно занятно смотреть на эту комедию… Интересно, долго ли она будет продолжаться.
Тут мы заговорили о Поли, о его странной судьбе — о том, что у него просто дар выводить из себя женщин.
— Ну и тип, — говорил Пьеретто. — Ему бы надо стать отшельником. Он рожден для того, чтобы жить в келье, только не знает этого.
— Я бы не сказал. Женщин он умеет выбирать.
— Ну и что? В том-то и беда. Они допекают его, как фурии.
— Что же, он на это идет. Как-никак, Габриэлла его жена. Не ты же спишь с ней.
Тут Пьеретто посмотрел на меня на свой манер, с таким видом, как будто я сморозил что-то смешное и нелепое, и сказал:
— До чего ты глуп. Габриэлла не спит с Поли. Это всякому ясно. Где твои глаза?
Он насладился моим изумлением и продолжал:
— Ни он, ни она об этом и не думают. Я не знаю даже, почему они живут вместе.
Он с минуту помолчал и добавил:
— Впрочем, может быть, они даже не задаются вопросом, почему они живут вместе.
Спалось мне хорошо — постель была мягкая, пуховая. К тому же в течение многих дней мы спали втроем в одной комнате, а тут я был один и от этого проснулся свежий и как бы проясневший, точно небо, которое я утром приветствовал из окна. Все уже пробудилось, ожило, все дышало росной свежестью, и солнце, заливавшее равнину, которая виднелась внизу, за соснами, убедило меня, что вокруг раздолье и что мы славно проведем время в Греппо — полюбуемся лесами и полями, поболтаем, подурачимся, всем телом вберем в себя очарование этого царства. Нас ждали буераки, полянки, длинные дни, заполненные прогулками, ждал грот Габриэллы, куда мы собирались еще раз сходить.
Было еще утро, когда, трезвоня, как почтальон, велосипедным звонком, приехал Орест вместе с Пиноттой, ходившей за покупками к Двум Мостам. Самое забавное, что он действительно привез почту — открытки для нас с Пьеретто, и Габриэлла крикнула ему из окна:
— Если это нужно для того, чтобы вы бывали у нас, я скажу всем моим друзьям, чтобы они писали мне.
Мы вместе с ней вошли в гостиную и посидели там в ожидании Поли. Орест с веселым видом рассказал нам, что видел стан птиц и слышал хлопанье крыльев и писк, предвещавшие охотничий сезон.
— Неужели вы так кровожадны, Орест? — воскликнула Габриэлла. — Послушайте, — сказала она, — не лучше ли нам звать друг друга по имени? Ведь для того и приезжают в деревню, чтобы освободиться от условностей, правда?
Орест вернулся к охоте и сказал, что Поли не должен спать так поздно. Летом на охоту ходят спозаранок, еще до рассвета, чем скорее привыкнешь вставать в это время…
— Только не с собаками, — вскричала Габриэлла, — для собак это плохо. Роса притупляет им нюх. — Она рассмеялась в лицо ошеломленному Оресту. — Вы этого не знаете… Девочкой я проводила лето в Бренте, среди охотников за жаворонками. Там только и были слышны выстрелы и лай собак…
— А где старый пес Рокко? — бросил Орест.
— Наверное, сдох, — сказала она. — Спросите у Поли. Кстати, Поли не хочет больше убивать животных. Он вам не говорил?
