Артуро Перес-Реверте - Терпеливый снайпер
– Нет. Она покрывает только часть стены. Будка остается вне зоны действия. И потому мы здесь и войдем.
Я подняла воротник куртки, надвинула шапку, а Снайпер накинул на голову черный флисовый капюшон худи, надетого под пилотскую куртку.
– Бывал здесь раньше?
– Много раз. Но сегодня в твоем обществе намереваюсь зайти дальше, чем обычно.
– Почему?
– Узнаешь, когда доберемся.
Находились мы возле станций метро и железной дороги Мерджеллина, куда приехали на автобусе. Здесь было безлюдно и полутемно. За припаркованными машинами ничего не стоило спрятаться, а стоявший шагах в двадцати фонарь давал достаточно света, чтобы видеть, куда ставишь ногу, хоть и превращал это место в игралище теней, сумрака, мглы.
– Я-то придерживал его для других целей, – сказал Снайпер. – Но сегодня – удобный случай.
Будка была покрыта граффити и рекламными плакатами. На двери висел массивный замок.
– Закрыто, – сказала я.
– Она всегда закрыта.
Он сбросил с плеч рюкзак, поставил его у ног и вытащил большие ножницы с толстыми лезвиями. Нажал – и замок с перекушенной дужкой упал на землю.
– Пошли, – сказал Снайпер, снова надевая рюкзак.
За дверью оказался люк. Я различила только первые ступени железной лестницы. Из отверстия шла струя холодного влажного воздуха. Еще пахло грязью – землей, безнадежно испакощенной городами, которые она столетиями носила на себе. Снайпер по грудь влез в дыру и смотрел на меня, цепляясь за ступени.
– Метров десять, – сказал он. – Пожалуйста, не свались.
Он начал спускаться, и я последовала за ним. Несмотря на то что мы оба были в кроссовках, при каждом нашем движении темная пропасть под ногами начинала гулко резонировать, и от того крепло ощущение, что мы погружаемся в черную бездну.
– Вот! Теперь поосторожней.
Я ступила на твердую землю. И когда вспыхнул фонарь, на мгновение ослепла.
– Вдоль стены идут кабели, – пояснил Снайпер. – Электрические заизолированы, но все обветшало, а стены сырые. Постарайся ни к чему не прикасаться.
В качающемся свете я увидела бетонное подземелье метра три в высоту и два в ширину. Кабели и трубы тянулись по обеим стенам и по потолку, там и сям покрытым огромными темными пятнами сырости. Под ногами была земля, заваленная мусором и слежавшейся грязью. Неподвижная крыса – глаза ее, отражавшие свет фонаря, превратились в два огонька – поглядела на нас пристально, а потом исчезла, волоча свой длинный хвост.
– Боишься этих тварей?
– Нет, – ответила я. – Лишь бы только не приближались.
Снайпера мой ответ развеселил:
– Ну сегодня скольких-то наверняка встретим.
Я шла следом за ним и за лучом его фонаря. Вскоре тоннель немного расширился. Затем показались огромные бетонные колонны, похожие на опоры здания, возведенного наверху. И колонны, и стены были расписаны сплошь, сверху донизу: получилась поразительная галерея, перенасыщенная экспонатами, – граффити на граффити, одни граффити поверх других, простые тэги, сделанные маркером, рядом с замысловатыми композициями, и все это громоздилось друг на друга в великолепном буйстве цветов и линий.
– Это наша Сикстинская капелла… Несколько поколений райтеров прошли через этот тоннель.
Круг света, зажегшегося в мою честь, скользил по стенам: сотни граффити – неумелых, блистательных, посредственных, гениальных, непристойных, комических, политических – простирались вокруг меня и над моей головой.
– Пройдут века, – говорил Снайпер, – и после ядерной войны или еще какой глобальной катастрофы, от которой все, что есть наверху, обратится в пыль, археологи обнаружат это и будут потрясены. – Он мотнул головой, убежденный собственными словами: – Это и останется от мира – крысы и граффити.
Мы двинулись дальше. Каждые четыре-пять минут раздавался какой-то отдаленный грохот, похожий на раскат грома, и поток воздуха давил на барабанные перепонки. С каждым нашим шагом по тоннелю грохот этот делался громче.
– Откуда это? – спросила я.
– Из метро.
– Так мы что, будем расписывать вагоны?
– Нет, – на этот раз Снайпер был очень серьезен. – Мы сделаем кусок там, где пока никто ничего не делал.
Галерея, сужаясь, выходила в черный прямоугольник, и оттуда, когда Снайпер погасил фонарь, пошло слабое свечение, в котором виднелись металлические блики на двойной колее и стена с трубами и кабелями. Мы были уже в трех-четырех шагах от входа, когда вновь раздался грохот, который на этот раз был подобен нарастающему реву, и одновременно тугая струя воздуха ударила мне в лицо, стегнула по ушам так, что на миг я оглохла, перед глазами у меня промелькнула ослепительная вспышка, а потом со страшной скоростью понеслись светящиеся квадратики, напоминая искру, разъятую на элементы стробоскопом.
– Поезда проходят примерно через каждые пять минут, – сказал Снайпер, когда грохот отдалился.
Он, казалось, наслаждался тем, что ему удалось меня ужаснуть. Снова включив фонарик, осветил мое лицо.
– Хочешь действий?
– Конечно, – ответила я, уже немного придя в себя.
– Ну, пошли… Только помни – с этой минуты говорить надо шепотом. Здесь голос разносится очень далеко, хотя вроде и не скажешь… И выключи мобильный.
Я сунула руку в карман, делая вид, что послушалась, но на самом деле только убрала звук. По другую сторону отверстия рядом с колеей я заметила нечто вроде ниши метра два шириной. Когда мы забрались в нее, я заметила, что тоннель здесь описывает кривую. Издали просачивался свет – вероятней всего, от ближайшей станции метро. И в этом далеком, зыбком, тускло-мертвенном свете различались рельсы и стена – широкая, чистая, гладкая, без единой отметины.
– Вот она, – сказал Снайпер.
И снова включил фонарик на несколько секунд – этого времени хватило, чтобы разглядеть участок пути, проходившего у самой стены слева от нас.
– Места, сама видишь, мало. Укрыться негде. Появится поезд – размелет нас с тобой в муку.
Он погасил фонарь и помолчал, как бы давая мне время освоиться с этой идеей.
– Единственное убежище – вот эта ниша.
Он взял меня за руку, заставляя влезть немного выше. И побуждая проверить самой.
– Задача в том, чтобы одновременно заниматься стеной и не прозевать, когда появится поезд.
– А когда появится?
– Вовремя заметить и впрыгнуть сюда. Потом – назад и продолжать работу. Я же говорю, они ходят с интервалом в пять минут. А те, которые в другую сторону, нам не опасны.
– Но машинисты нас заметят, наверно? Там же фары.
– Может, заметят, а может, и нет. В любом случае сомневаюсь, что какой-нибудь служащий метро или охранник отважится нас здесь преследовать. Им придется перекрыть движение на всей линии… Никто не станет затевать такое ради нескольких райтеров.
Глаза у меня привыкли к темноте. Теперь я отчетливее разглядела тоннель, изгиб колеи, отблеск отдаленного света на рельсах, минимальное расстояние от них до стены с нашей стороны. Не больше метра, прикинула я. Недостаточно, чтобы уберечься, как ни вжимайся в стену. Поток воздуха от состава запросто с нее сорвет.
– Ты это приготовил для своих мальков?
– Да. Такой вот вызов.
Я удивленно покачала головой:
– Это же смертельный риск.
– Мы говорили об этом утром, – ответил он. – В наши дни разница между уличным искусством и пачканьем стен так просто не дается. Ее надо завоевать.
– Тебе совсем безразлично, что с ними может случиться?
Прикрывая огонек зажигалки щитком ладоней, он прикурил.
– Какое мне дело? Силой их никто не гонит. Одни ставят сложные математические задачи, другие строят научные гипотезы. Я организую интервенции. Они остаются в теории, пока кто-нибудь не решится воплотить их на практике.
– И погибнуть.
Снайпер рассмеялся:
– Или нет. Меня уже не касается, погибнут они или выживут.
Присев на корточки у края ниши, он курил и чутко вслушивался – не идет ли поезд.
– Между прочим, ночью-то метро закрыто, – заметила я. – Что мешает пробраться сюда на рассвете и изрисовать все, что душе угодно?
Он ответил не сразу:
– Есть правила. Некий кодекс. Все знают, что такое эта стена. И нужны свидетели, которые подтвердят, что все было сделано как положено. Снимут процесс на видео, выложат в Интернете… Для райтеров только одно слово имеет значение, и слово это – «репутация». Ради нее все и затевается.
В отдалении раздался какой-то шум, и Снайпер замолчал. В полумраке я видела, как он вскинул руку, требуя тишины. Но шум не повторился.
– И тот, кто смошенничает, заслужит всеобщее презрение, – прошептал он через секунду и погасил сигарету.
Потом вышел в тоннель, перешагнул рельсы и опытной рукой ощупал стену, определяя, гладкая ли она, чистая ли, не слишком ли разъедена сыростью, не осыплется ли штукатурка под струей краски.
