Артуро Перес-Реверте - Терпеливый снайпер
– С незапамятных времен художники использовали инструменты, моторы… – сказал он. – Греция – гармонию и красоту, Возрождение – правила и разумность пропорций… Я же применяю кислоту. В переносном, конечно, смысле. Или не вполне переносном. Это как плеснуть кислотой в лицо какой-нибудь самодовольной дуре.
– Даже тем, кто гибнет из-за своей преданности?
Он и глазом не моргнул.
– Даже и тем. В наши дни каждый тщится провозгласить себя художником – причем совершенно безнаказанно. А ведь это звание надо заслужить. И заплатить за него надо.
Я устало вздохнула. Все так, все так. Заплатить… Но даже мой собеседник не мог представить себе, сколько именно заплатить и за что именно. Однако этот разговор я уже не хотела поддерживать. Для такого нужна была ночь.
– Значит, отказываешься? – вернулась я к предмету беседы.
Он развел руками.
– Да, наверно, это нелегко понять… Ты ведь сама себя спрашиваешь, на сколько еще меня хватит и когда же я приму твою игру… Твою или еще чью-то.
– Когда снимешь маску, как сказал Крот.
Он улыбнулся – и, похоже, искренне. Так улыбаются отрадному воспоминанию.
– Старина Крот… Ты что, и до него добралась со своими расспросами?
– Выведала, надо сказать, немного.
– И он способен говорить о нас? Мы ведь с ним разошлись довольно резко…
– Тем не менее. Ты сам знаешь – люди хранят тебе какую-то странную верность. Никогда не задавался вопросом, почему это происходит?
– Может быть, потому, что я – настоящий. И люди это чувствуют.
Я намеренно не скрыла скептической гримасы.
– Крот сомневается. Насчет того, что ты – настоящий.
– Может, он всего лишь ищет оправдание самому себе?
– Может, и так.
Я очень медленно стала приподнимать руку. Снайпер следил за этим движением, мысленно спрашивая себя, чем оно завершится.
– Предлагаю договор, достойный тебя, – сказала я.
В его глазах вновь мелькнуло настороженное недоверие. Бдительность снайпера на открытой позиции.
– И что же это за договор?
– Условия такие: сегодня ночью выйдем в город вместе. Ты и я. Найдем сложную стену…
– Для граффити?
– Ну конечно. Но не какого попало. Это должно быть что-то исключительное… И – только для меня. По-моему, ты мне обязан.
Он как будто поразмыслил, а потом мотнул головой:
– Я никому ничем не обязан. Я свободен.
И рассмеялся сквозь зубы, словно оценивая еще одну шутку, которую никто, кроме него, оценить бы не сумел. Улыбнулась и я. У некоторых шуток – движение двустороннее.
– Мы и об этом тоже сможем поговорить сегодня ночью, если захочешь. О долгах, о свободе от долгов… Я кое о чем все же обязана тебя расспросить.
– А что потом?
– Ничего. Каждый пойдет своей дорогой.
Снайпер глядел на меня долго и подозрительно:
– Так все просто?
– Так.
– И ничего больше не скажешь? – Он, казалось, пребывал в нерешительности и был слегка сбит с толку. – Между прочим, за мою голову назначена награда. Так что безопасность моя…
Я глядела на него в упор не моргая. Собрав всю свою самоуверенность. В эти минуты ее было немало.
– В твою безопасность я не лезу. Не мое это дело. Но рассуждаешь ты правильно. Я тебя нашла, значит, и другие смогут. В будущем ты уж сам примешь меры. Меня интересует только сегодняшний день… Это будет наше с тобой частное дело.
Он кивнул. Сначала слабо и словно раздумчиво. Потом снова – уже увереннее.
– Значит, сегодня ночью?
– Да. Только ты и я. Подходящая стена, годное место. Опасное, как те, куда ты посылаешь людей расшибаться всмятку. Чтобы… Как это ты сказал? Ах да. Чтобы плеснуть кислотой в лицо.
9. Кислотой в лицо
Я сидела на залитой солнцем террасе кафе возле Санта-Катарины и смотрела, как мимо идут прохожие с пластиковыми фирменными пакетами из магазинов одежды – в такие же точно кладут покупки в Москве, Буэнос-Айресе или Мадриде. С тех пор как я была в Неаполе в последний раз, сеть этих магазинов разрослась многократно. И так происходит повсюду. Книжные, музыкальные, антикварные, сувенирные лавки прогорают и превращаются автоматически в одежные магазины или в туристические бюро. Из города в город по всей планете перелетают дешевыми авиарейсами люди, чтобы купить товары, которые они ежедневно видят на витринах своей собственной улицы. Весь мир, заключила я, стал одним одежным магазином. Или просто – одной исполинской, ненужной и нелепой лавкой.
На коленях у меня лежала книга, но сосредоточиться на чтении я не могла. В витрине напротив я видела свое отражение – неподвижна, одета в темное, в темных очках. Я ждала. Думала о том, что уже произошло, и о том, что еще, может быть, произойдет. Взвешивала в последний раз все «за» и «против» моей авантюры. Пути, откуда возврата не будет.
Рыжий Ус появился в назначенное время. На нем была его всегдашняя замшевая куртка и голубая – под цвет его полуневинных глаз – рубашка без галстука, бежевые вельветовые брюки. Сел за соседний столик, заложил ногу за ногу. Я невольно засмотрелась на его английские башмаки – старые, но очень ухоженные и сияющие глянцем.
– Славный денек, – сказал он, не глядя на меня.
Я не ответила. И так мы посидели минутку молча, разглядывая прохожих. Когда появился официант, Рыжий Ус заказал чашку кофе и выпил его без сахара, одним долгим, медленным глотком. Потом вытер рот бумажной салфеткой и благодушно откинулся на спинку.
– Как поживает Тощая Рожа? – спросила я.
И услышала тихий смешок сквозь зубы.
– Ничего, спасибо.
– Что значит «ничего»?
Он ответил не сразу, как будто сперва поразмыслив:
– Чувствует себя лучше. При ярком свете старается не показываться, но, в общем, пошла на поправку. Отеки меньше, спасибо противовоспалительным мазям. Кровоподтеки не вполне еще сошли… Думаю, она поминает тебя в своих молитвах. Говорила, что, бог даст, когда-нибудь сквитается.
Я скорчила гримасу фальшивого сожаления:
– Мне кажется, момент упущен. Не повезло, что поделаешь… Ну, так или иначе, теперь она знает, чего от меня можно ожидать.
Он снова посмеялся – мягко и чуть слышно. Оценил мою реплику.
– Я ей так и говорю.
– В таком случае кланяйся ей.
– Непременно. Как же иначе?
Мы еще помолчали, разглядывая витрины и прохожих.
– Странный город, а? Тебе не кажется? – спросил он чуть погодя.
– Кажется.
– И много в нем странных людей.
– Вроде нас с тобой, – сказала я.
Эти слова вроде бы погрузили его в раздумья. Он искоса посмотрел на меня, явно пытаясь внести в категорию странных людей. И столкнулся при этом с многочисленными трудностями. Наконец, ответил тоном, исполненным смирения:
– Да мир вообще – странное место.
Я кивнула, показав, что совершенно согласна. Потом Рыжий Ус, словно внезапно вспомнив что-то, сунул руку в карман:
– Вон то, что ты просила.
Он сказал не «вот», а «вон», словно бы он тут ни при чем. Я взяла у него маленький сверток, сунула в сумку.
– Здесь и то и то? – спросила я с сомнением.
– Можешь не сомневаться, – ответил он таким тоном, словно мое недоверие и впрямь его задело. – И постарайся телефон не выключать… Этого будет достаточно.
Он говорил, а сам при этом явно размышлял о чем-то еще. Потом качнул головой неодобрительно и предостерегающе:
– Слушай-ка… А ты уверена, что ввязалась в стоящее дело?
– Полностью.
– Мне приказано подчиняться беспрекословно и следовать инструкциям буквально. Я это и делаю. Однако мы должны были бы…
– Иди ты… – невежливо перебила я.
Потом поднялась. И в этот миг снова увидела свое отражение в витрине. И не сразу узнала себя.
– Вот эта, – сказал Снайпер.
Мы остановились на углу. Ладони у меня повлажнели. Я вытерла их о джинсы.
– Почему здесь?
– Потому что прекрасное место. Опасное и прекрасное.
– Да? А на вид не скажешь.
– Не доверяй…
– Кому? Тебе?
– Видимости.
Он вытащил изо рта и выбросил недокуренную сигарету. Потом, озираясь, мы перешли улицу и оказались у металлической будки, прилепленной к стене из бетона и камня. Снайпер протянул мне шапку:
– Лицо закрой. Наверху есть камера.
Я остановилась в тревоге:
– Мы попадем в кадр?
– Нет. Она покрывает только часть стены. Будка остается вне зоны действия. И потому мы здесь и войдем.
Я подняла воротник куртки, надвинула шапку, а Снайпер накинул на голову черный флисовый капюшон худи, надетого под пилотскую куртку.
– Бывал здесь раньше?
– Много раз. Но сегодня в твоем обществе намереваюсь зайти дальше, чем обычно.
– Почему?
– Узнаешь, когда доберемся.
Находились мы возле станций метро и железной дороги Мерджеллина, куда приехали на автобусе. Здесь было безлюдно и полутемно. За припаркованными машинами ничего не стоило спрятаться, а стоявший шагах в двадцати фонарь давал достаточно света, чтобы видеть, куда ставишь ногу, хоть и превращал это место в игралище теней, сумрака, мглы.
