Дзюнпэй Гомикава - Условия человеческого существования
Кадзи опять усмехнулся, на этот раз уже мрачно.
— Мне бы хотелось посмотреть, что бы ты стал делать на моем месте… Ну ладно, как-нибудь еще поговорим. Может, мы и найдем общий язык… — С этими словами Кадзи отошел, но тут же вернулся и добавил уже другим тоном:
— У вас в уборных нет даже бумаги и вы пользуетесь травой. Дадим старые газеты. До такой степени развить свои добрые начала я могу… И еще. К какой бы категории японцев, по твоим наблюдениям, я ни принадлежал, я и дальше намерен допускать к вам женщин, чтобы, как ты выражаешься, продолжать опыты. Наверно, твое перо заклеймит меня позором. Но хотелось бы знать, а сам господин доцент не участвует в этих опытах?
Улыбка сошла и с лица Вана и с лица Кадзи; они холодно, испытующе смотрели друг на друга.
3— Не могу поверить, — сказала Митико, держа в руках рукопись Вана. — Получается, что японские солдаты сущие звери.
— Ну, это относится не только к японской армии, — ответил Кадзи. — Армия Чан Кай-ши при соответствующих обстоятельствах, вероятно, ведет себя так же. Может быть, та армия, к которой принадлежит Ван и его товарищи, другая… Да, она должна быть другой, потому что иначе в человека вообще не стоит верить. Я все-таки думаю, что зверствуют только завоеватели.
— Но ведь и среди них должны быть люди! — Митико очень хотелось поверить, что это так, ведь она сама была японкой. — Ну вот ты, например, ведь ты не стал бы так поступать? — Взгляд ее был жалкий, просящий.
— Нет, — сказал Кадзи.
Нет, ни при каких обстоятельствах, слышишь, Ван!
Да, я не стал бы, но все равно я буду соучастником преступлений. Если моя часть ворвется в какую-нибудь деревню и начнет насиловать женщин, что мне останется делать? Ведь не хватит же у меня смелости прекратить насилие? Вот это-то ты хотел сказать Ван. Господин Кадзи, развивайте свои добрые начала, не то вы превратитесь в гуманного ханжу!
Кадзи спрятал рукопись в ящик стола.
— В общем я тоже хорош! Как я вел себя, когда убили рабочего? А когда ударил Чена? И ты еще меня мучила.
— Я тебя не мучила, — покачала головой Митико, — просто мне было тяжело. Правда! Так хотелось верить, что хоть ты не способен на такое.
— Понимаю… — На губах Кадзи появилась неопределенная улыбка. — А ты не подумала тогда, что я только на словах пытаюсь сохранить свою чистоту. Ну, как в тот раз, когда писал докладную записку в правление.
Когда он писал злополучную записку, он не отдавал себе отчета в этом, что его предложение — это всего лишь хитроумный способ эксплуатации, так же как не думал, что под знаменем человечности может скрываться человеконенавистничество.
— Я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду?
— А лучше и не понимать, — сказал Кадзи устало. — Поймешь — станешь такой же, как я. А это трудно вынести.
4— Чего ради ты опять решил пускать к ним женщин? — спросил Окидзима, облокотясь на стол Кадзи.
— Считай, что нашло настроение, — ответил Кадзи. — Правда, я не очень-то поддаюсь настроениям, но тут… Помнишь, когда директор разрешил водить к пленным этих женщин, я чуть не рассорился с ним, а теперь сам за это. И черт его знает, почему. Возможно, женщины и помогали побегам, но даже если это и так, что же у нас получится? Мы запретим им посещать бараки, тем самым признав, что они одурачили нас. Здорово! Нет, уж лучше… Мое решение, во всяком случае, нейтрально, его нельзя рассматривать ни как содействие побегам, ни как меру их пресечения.
— Перестань нести вздор, — недовольно сказал Окидзима. — В данном случае все это имеет отношение к побегам.
Но Кадзи, не обращая внимания на тон Окидзимы, продолжал:
— Я не охраняю пленных. Самое большее, что я могу предпринять, это просить их не бежать. Но они бегут, и это прямое доказательство того, что моя аргументация на них не производит впечатления. Это ужасно неприятно, но женщины тут ни при чем. Зачем путать два вопроса? Сперва я думал, что это оскорбляет их человеческое достоинство. Я и сейчас думаю так же. Но разве во всем другом мы не оскорбляем их достоинство? Я хочу быть великодушным, но все, что я делаю, получается половинчатым, в общем обман один… А если так, если ничего другого для них я сделать не в силах, пусть хоть с моего разрешения удовлетворят одно свое желание, каким бы унизительным оно ни было. Может, мои рассуждения неубедительны, но…
Выпуклые глаза Окидзимы засветились смехом.
— Говори уж прямо, что тебя заинтересовал роман Чунь-лань. И еще одно, наверно.
— Что же?
— Если можно, не замарав рук, позволить им бежать, зачем лишать их этой возможности? Я угадал?
Кадзи испуганно глянул в сторону Фуруя. Тот сидел с безразличной миной на лице. Понизив голос, Кадзи, сказал:
— Думай, как хочешь.
— Но ты не забывай, что все это отражается и на мне.
Кадзи удивленно поднял на Окидзиму глаза.
— Я хочу сказать, — добавил Окидзима шепотом, — что, если ты собираешься тащить груз в одной упряжке со мной, надо убедить и меня в своей правоте.
— Понимаю… — пробормотал Кадзи.
— Теперь, когда я буду писать донесения, я буду предпосылать им эпиграф, — сказал Окидзима, скаля зубы. — Призрак бродит по Лаохулину, призрак гуманизма…
Окидзима уже отошел было от стола Кадзи, как в контору опрометью вбежал испуганный мальчик-рассыльный.
— Господин Кадзи, приехала коляска. Они! — И он указал на дверь, за которой раздался рокот подъехавшего к конторе мотоциклета. Затем послышался топот тяжелых сапог, и дверь распахнулась.
— Кадзи из отдела рабсилы здесь?
Кадзи так и подбросило со стула. Старший унтер-офицер Ватараи с ходу угрожающе произнес:
— Черт знает, что у вас творится! Совершенно распустили спецрабочих!
Кадзи не ответил и показал глазами на свободный стул. Грузно опустившись на стул, Ватараи широко расставил ноги, поставил между ними саблю и положил руки на эфес.
— Вы что же, уселись за столы, сложили ручки и спокойно наблюдаете за побегами?
— Почему же уселись и сложили руки, — ответил Кадзи, еле сдерживаясь, чтобы не вспылить. — Все доступные нам меры приняты.
— Приняты, говоришь! — Ватараи стукнул саблей о пол. — Сколько раз вам надо говорить, что пленные — это военная добыча, за которую армия расплачивается кровью. А вы тут что делаете? Они смеются над вами и тем самым оскорбляют нашу доблестную армию. Почему они бегут?
— Да никаких особых причин нет, — сказал Окидзима, — просто они при любом случае хотят бежать.
— А я вас спрашиваю, почему вы допускаете побеги? — крикнул Ватараи. Он встал, оперся на эфес сабли. — Отвечай!
— Можете не кричать, я не глухой, — невозмутимо ответил Окидзима. — Под нашим контролем находится десять тысяч вольнонаемных рабочих. Если быть логичным, мы должны уделять основное внимание им, а не спецрабочим, которых всего шестьсот человек. А что получается на деле? За последнее время мы только и занимаемся этими вашими спецрабочими. Мы пытаемся создать им все условия, а они все-таки бегут. Чего же вы от нас хотите?
Лицо Ватараи искривилось злобной гримасой. Прищурив глаза, словно прицелившись, он вдруг с размаху ударил Окидзиму по лицу своей огромной ладонью. Окидзима пошатнулся и схватился за стул, как бы желая запустить его в обидчика.
Кадзи шагнул вперед.
— Разрешите задать вам один вопрос? — Голос его немного дрожал. — Я ничего от вас не скрыл, направил вам соответствующий рапорт. Вы ведь только по бумагам контролируете численность спецрабочих. Предположим, я написал бы вам, что те рабочие умерли, ведь вы, вероятно, поверили бы этому? Вы что же, не хотите правдивых донесений?
Ватараи снова прищурился. На этот раз он целился в Кадзи. Видали молодца? Какая наглость! Осмеливается еще рассуждать. Безобразие! И к тому же набитый дурак. Взял бы да и написал, что сдохли; меньше было бы и жандармерии хлопот.
— Это так, — ответил он вслух, и губы его искривились в усмешке. — Но все это отговорки. Вы что же, и вправду не способны ничего предпринять? Ну ладно, на этот раз, так и быть, спущу вам, но смотрите, чтобы ничего подобного больше не повторилось. Если еще кто-нибудь убежит, на месте зарублю старосту. Всех предупредите. Понятно?
— Понятно, — сказал Кадзи.
— А если в донесениях теперь, — тут Ватараи усмехнулся, — окажутся умершие, приеду, проверю трупы. Понятно? Предупреждаю, чтоб число трупов совпадало с цифрами. А ты учти, что такие интеллигентики, как ты, не раз ломали себе шею.
Кадзи отвел от Ватараи глаза. Ну и тип. Таких презирать нужно. Но одновременно в зеркале воображения он увидел себя, до отвращения испугавшегося этого жандарма. Вероятно, сейчас на его лице застыло такое же жалкое, заискивающее выражение, какое бывает у китайца-рабочего, когда он стоит перед своим повелителем Кадзи.
