Дзюнпэй Гомикава - Условия человеческого существования
Окидзима сунул в рот мясо и зачавкал. Хуан, приветливо улыбаясь, налил ему водки в чашечку.
— Да разве мы хотим рисковать жизнью? — сказал Хуан. С его губ капал жир. — Но вспомнишь жену, детей — и не сидится на месте. Если бы можно было жить здесь вместе с женой и детьми, никто из семейных и не подумал бы о побеге…
— Да и холостяки, — перебил Хоу товарища, — не побегут, если будут чувствовать себя в безопасности. А сейчас никто не уверен, что доживет до завтра. Ведь верно, ребята?
— Верно, — сказал Сун. — Перевели бы нас на положение обычных рабочих! Если все будут уверены, что их жизнь в безопасности, если будут сидеть не за проволокой и получать плату за работу, о побеге никто и думать не будет. Кому охота получить пулю?
— Можете гарантировать нам жизнь? — спросил Хоу.
— А семьи выпишите? — опросил Хуан.
Кадзи молчал, ему было тяжело, а тут еще эти ясные глаза Ван Тин-ли, наблюдавшие за ним. Но и молчать дальше нельзя.
— Честно говоря, я не могу ничего сказать определенно, — оглядев китайцев, сказал Кадзи. — Но этот день недалек. Сейчас мы выписываем семьи обычных рабочих — по их желанию, конечно. Но вы не отчаивайтесь, потерпите немного. Для удовлетворения вашего желания нужно преодолеть много препятствий. Ведь я только этим и занимаюсь все время. Не знаю, но мне кажется, что я кое-чего уже добился. Поэтому, прошу немного подождать, я вам это серьезно говорю.
— А ведь они не врут, — сказал Хуан, поглядывая на Хоу. У него было хорошее настроение от обилия еды, стоявшей на столе. — Если откровенно поговорить, обо всем можно договориться.
Ван Тин-ли по-прежнему молчал, тыкая палочкой в утиное яйцо.
— А доцент ничего не скажет? — спросил Кадзи, обеспокоенный его молчанием.
— Здесь не университет, — ответил Ван Тин-ли и улыбнулся.
Кадзи повернулся к Гао, который все время тянул водку, вперив пьяный взгляд в одну точку.
— А ты, Гао, если позволят жениться, поселишься здесь до конца войны?
— Хватит этих «если»! — грубо ответил Гао. — Если будешь не за проволокой, если позволят жениться, если не будешь пленным… Слишком много этих «если»! Меня не обманешь пустой болтовней.
Говорил он быстро, Кадзи не понял его и переспросил Окидзиму, у которого от слов Гао перекосилось лицо. Услышав перевод, Кадзи побледнел как полотно. Хуан и Хоу забеспокоились.
— Ты что несешь! Японцы хотят откровенно побеседовать, а ты их злишь!
— Чего ты из себя героя строишь, подумал бы о других немного!
— А что я плохого сказал?! — заорал Гао, взорвавшись. — А вы лизоблюды! Приемы японцев давно известны. Сделаем и так и эдак… А хоть раз их обещания сбывались? Этот еще, видно, из честных. Сказал, что ничего пока не может обещать. Ведь вы слышали? Ничего не может обещать! Чему же вы обрадовались? В общем, вы как хотите, а я этой болтовне не верю!
Кадзи вскочил.
— Ах ты скотина! — Он весь дрожал от негодования. Такое состояние должен переживать человек, который, совершив множество ошибок и подорвав всякое доверие к себе, наконец-то искренне захотел помочь людям, но они его оттолкнули, не поверили в его искренность. — Встать! Ты не понимаешь человеческих слов! Иди к Чунь-лань, поучись у нее, как нужно разговаривать. Иди! Даю тебе два часа. Если хочешь — беги, но прежде посоветуйся с Чунь-лань!
Гао недоверчиво посмотрел на Кадзи.
Встать! — крикнул Кадзи.
Гао глянул на товарищей.
— Встать, тебе говорят! — опять закричал Кадзи.
Напуганные Хуан и Хоу почти в один голос сказали Гао:
— Да встань же ты!
— Не зли его больше!
Гао нехотя поднялся.
— Уходи! — Кадзи подбородком показал на дверь. — Не бойся, я не скажу, что ты сбежал. Возвращайся через два часа.
Гао, все еще колеблясь, обвел налитыми кровью глазами товарищей.
— Обязательно возвращайся, — тихо сказал Ван Тин-ли. — Особенно долго не разгуливай.
Гао, все еще недоверчиво озираясь, медленно вышел из комнаты.
Взглянув на Кадзи, Окидзима ухмыльнулся. Так вот, оказывается, какой ты гуманист! Не очень-то учтивый!
Кровь отхлынула от лица Кадзи. Он не знал, что способен так вспылить. Ну а что дальше?.. В голове шевельнулась коварная мысль извлечь пользу из этой вспышки. Правда, едва он отпустил Гао, его тут же кольнуло сомнение: а вдруг этот Гао и впрямь убежит? Но отступать было поздно.
— Н-да, испытанный прием воспитателей детских исправительных колоний, — пробормотал Окидзима.
Кадзи обратился к Ван Тин-ли:
— Теперь можно спокойно поговорить. Вы его все-таки научите элементарной вежливости. Неприятный тип! Ведь мы почти пришли к какому-то соглашению, а он… Ну ладно. Так вот, Ван, если я пообещаю выпустить вас из лагеря и предоставить вам свободу наравне с обычными рабочими, вы будете ждать, поверите мне?
— Будем ждать, — тихо сказал Ван Тин-ли. — Правда, мы понимаем свободу, кажется, иначе, чем вы, но, по-видимому, как это вытекает из ваших слов, нам придется довольствоваться и этой свободой, которую к тому же еще нужно заслужить послушанием.
Неужели они согласны? Если бы можно было заглянуть в душу этого Вана! Пока эти ваны будут следовать его советам, и ему, Кадзи, будет безопасней. И совесть не будет мучить…
— Конечно, — добавил он, — между людьми, стоящими по разные стороны проволочной ограды, трудно заключать соглашения, но если мы хотим добиться какого-нибудь толка, нужно больше доверять друг другу, правда?
— Ладно, мы поверим, — сказал Хуан, доедая жареного цыпленка и облизывая губы. — Только не соврите нам, раз мы вам поверили. Ведь китайцы очень почитают всякие добродетели, вам это известно, наверно.
Беседа как будто удалась.
Гао вернулся еще раньше срока. С ним пришла Чунь-лань. Гао смущенно улыбался.
Окидзима, похлопав Кадзи по плечу, засмеялся:
— С тебя могут брать пример воспитатели детских колоний!
7Через несколько дней Кадзи сказал Окидзиме:
— Думаю выводить спецрабочих человек по пятьдесят на пикник.
«Пикником» здесь называли работы в степи по сушке фекалий примерно в четырех километрах от рудника. Экскременты десяти тысяч человек вывозились туда, сушились и выдавались окрестному населению для удобрения полей. Правда, на «пикнике» скверно пахло, но все же работа под открытым небом, в поле была спокойнее и легче, чем под землей.
— С охраной?
— Нет, я буду сам сопровождать.
Окидзима заворочал своими выпуклыми глазами:
— В последнее время ты действуешь слишком самостоятельно. Смотри, как бы чего не вышло…
— Ты прав, — Кадзи жалко улыбнулся. — Но я решил больше не писать докладов в правление. Предложение об оплате труда спецрабочих не принято. Новые правила обращения с ними не получили одобрения. Ты что же, думаешь, что мое предложение убрать колючую проволоку вызовет восхищение? Фирме нужна лишь руда, которую добывают спецрабочие, и ей нет никакого дела ни до рабочих, ни до нас с тобой. Вот я и решил действовать на свой страх и риск. Может быть, этим чего-нибудь добьюсь.
Окидзима молчал.
Самостоятельные действия Кадзи таили в себе опасность. Это было, пожалуй, опаснее, чем побои, к которым порой пытался прибегать Окидзима. Но, с другой стороны, сделать для спецрабочих все сразу было невозможно, поэтому ничего другого не оставалось, как действовать полумерами.
Но как все это объяснить пленным? Кадзи чувствовал, что он зашел в тупик. Если спецрабочие ему поверили, они прекратят побеги, но это значит, что данные им обещания надо выполнять. Однако чтобы выполнить эти обещания, ему предстоит борьба с правлением, а может быть, и с армией, которая в десять раз сильнее, чем фирма. И победить он может лишь в том случае, если представит доказательства, что спецрабочие покорно следуют за Кадзи во всех его начинаниях. А для этого в свою очередь необходимо полное доверие к нему со стороны пленных. А уж если они не поверят, то побеги не прекратятся. И это, пожалуй, все, что им останется, чтобы доказать, что они тоже люди. И Кадзи должен молчаливо признать это их право и тем самым поставить под угрозу собственное благополучие и даже жизнь. Но как заслужить их полное доверие? Ведь перед ним закрыты все пути! Ему запрещают сделать для пленных что-нибудь хорошее.
Кадзи отправился на сушку фекалий на следующий день. Пятьдесят человек, ступив на землю, не огороженную колючей проволокой, подняли головы и долго смотрели на голубое небо, где освежающе пылало яркое солнце.
Все работали как-то по-особому, радостно, без понукания. Кадзи часто объявлял перерыв. Не раз он хотел заговорить с Ван Тин-ли, но ему все казалось, что тот догадается о его сомнениях, о его неуверенности, и не заговаривал.
На лицах рабочих, вернувшихся в бараки, когда солнце уже стало заходить, не было и следа обычной усталости. Казалось, они вернулись действительно с пикника. Правда, все были и на этот раз молчаливы. Но когда последний рабочий вошел за проволоку, Ван Тин-ли обернулся к Кадзи и улыбнулся. И только один Кадзи чувствовал себя совершенно разбитым.
