Дуглас Коупленд - Пока подружка в коме
– Как я себя ощущаю? Да никак – в современном мире я абсолютно бесполезна. Я не способна сделать самостоятельно хоть что-нибудь, лежу себе, полеживаю. По-моему, я единственная, кто может позволить себе роскошь – ничего не делать. Да еще эти мысли о всех тех бедах, которые вот-вот обрушатся на мир. Мне его жалко: скоро он рухнет и…
Стоп! Сбегаются ассистенты.
– Карен, какого черта?! Что ты мелешь?
Карен моргает и смотрит в окно на небо, где солнце пытается сравняться по яркости с ослепительными лучами подсветки.
– Не знаю. Как-то само вырвалось.
Ричард выскальзывает из комнаты, подзывает Венди и пересказывает ей, что произошло.
– Карен, – говорит Глория. – Давай попробуем еще раз. А про эти, ну, как ты их назвала, беды – давай я спрошу тебя отдельно. Ты согласна?
– Конечно. Это же ваша программа, делайте как вам удобнее.
Снимаем!
– Карен, – Глория снова проникновенно смотрит ей в глаза и повторяет слово в слово: – Зрителям интересно, и я не могу не задать тебе этот простой – я знаю, что простой – вопрос: как ты себя ощущаешь в роли современного Рипа Ван Винкля? Проспать почти два десятилетия! Это надо же! Что происходит в тебе, какие мысли кружатся в твоей голове? Как это – быть тобой сейчас?
– Я чувствую себя бесполезной, как сиськи на швабре. Сижу день-деньской, балду пинаю, а люди вокруг суетятся, как пупсики из каких-нибудь дурацких мультфильмов.
Пауза, первый признак надвигающегося поражения Глории. Еще одна попытка:
– И это все?
– Нет, еще вот вы тут докопались до меня со своими вопросами. Скоро конец света!
Стоп!
– Карен, я… извини, одну минуту.
Глория выскакивает из комнаты. Ее место занимает один из ассистентов, Джейсон. Ему предстоит сыграть роль «доброго следователя». Он не торопится, в его глазах чувствуется мысль. Там, где остальные видят только полубезумную болтовню, он пытается нащупать свидетельство чуда. Пусть это и маловероятно, но шанс упускать нельзя. Знак оператору продолжать съемку:
– Карен, когда ты говорила про конец света, что именно ты имела в виду?
– Что я имела в виду? Я… – пауза, а затем – голос, голос той самой Карен, которая провела все эти годы неизвестно где, -…через три дня после Рождества. Мир погрузится в темноту. Спасения нет. Сделать ничего нельзя. Еще тогда, в семьдесят девятом, я увидела это. Просто, совершенно случайно, какая-то дверь осталась приоткрытой, и мне удалось заглянуть в эту щелочку. Я не специально, я ничего не выискивала. Просто увидела. Я подумала, что мне удастся проспать это. Когда все произойдет – я не знала. Мне захотелось уснуть навсегда. Это не смерть, нет, это совсем другое. Это, наверное, единственный способ убежать от времени. Ведь что нас отличает от всех живых существ, обитающих с нами в этом мире? Только у нас есть время. И только нам дано право выбора.
Джейсон молчит. Камера продолжает работать. Ричард, Пэм и Венди молча наблюдают за происходящим. В этом затишье перед бурей слышится голос Глории:
– И что вы мне прикажете делать? Она то затыкается, как будто ей кляп воткнули, то мелет всякую отсебятину. Ей что – незнакомы слова «еще раз», «заново»?
– Глория, она пролежала в коме чуть ли не двадцать лет. Зрители не удивятся, если она окажется несколько странной.
– Как же так получилось, что мы запороли эпизод, где она плачет?!
Начинает говорить Джейсон:
– Карен, не могла бы ты добавить каких-то подробностей? Что, где, как? Имена, названия? Это будет бомба или…
– Это будет сон. Все, почти все уснут и умрут. Это не больно. Вы где живете?
– В Нью-Йорке.
– Значит, вы тоже. И Глория. Всех, кто сейчас здесь, не будет.
– И тебе от этого не тревожно, тебе никого не жаль?
– Но ведь еще ничего не случилось. Как узнаешь, жаль кого-то или нет, если пока все нормально?
– А как же ты, твои близкие, друзья? Их судьба тебе ведь небезразлична.
– Я ничем не могу помочь. Все это было предрешено давно. Давным-давно. И я не знаю, кто именно погибнет, а кто спасется. Честное слово, я не знаю, я не могу этого знать.
– А ты?
– Я? Я не умру. Это я знаю наверняка.
Похоже, Карен больше нечего сказать на эту тему. Джейсон, задумавшись о чем-то, машинально говорит:
– Спасибо, Карен. Спасибо за то, что рассказала мне об этом.
– Я все равно должна была…
Вдруг Карен словно просыпается и вздрагивает всем телом.
– Что? Я… я опять отключилась. Мне приснилось, будто я рассказываю вам о том, что скоро конец света.
– Приснилось?
– Да. То есть – нет. Не совсем. Не совсем так.
21. Сны о войне будят тебя
Карен чувствует себя опустошенной и смущенной. Она понимает, что ее слова разозлили снимавших ее американцев и поставили в тупик (а пожалуй, и несколько напугали) ее друзей.
Она понимает, что оказалась в центре неких значительных процессов и изменений, куда более важных, чем факт ее неожиданного пробуждения. И все же – насколько велики эти изменения? У всех чудес есть свои границы. Даже сказочные желания всегда исполняются не больше, чем по три штуки. А не по пять и не по десять. Каков же будет лимит на этот раз?
Карен ощущает себя в фокусе величайшего дежа-вю на свете. Ее поступки словно прописаны заранее; она – как королева, дни которой проходят в разрезании ленточек на открытиях чего-то там очередного, в награждении победителей конкурсов цветоводов и в присутствии на государственных приемах и банкетах. Все расписано и предрешено. Между съемками их совместного с Меган интервью и кадром, где они вдвоем ковыляют по Рэббит-лейн, она принимает решение попробовать отмолчаться, когда настанет черед неизбежных расспросов по поводу ее заявлений перед камерой. Надо же было ляпнуть такое: конец света! Того и гляди, Ричард и Венди решат, что у нее начинает съезжать крыша. Этого еще не хватало!
Ей очень недостает возможности вскочить и убежать, недостает привычной прически, недостает ощущения собственной нормальности, права смешаться с толпой. Она уже решила, что лучший способ существования в этом мире для нее будет заключаться в том, чтобы расценивать все-все происходящее с нею как значимые совпадения, предзнаменования, намеки на близкое чудо. Она помнит, что жила так, когда ей было шестнадцать, и решает непременно восстановить в себе такое видение мира.
Говядина – юг / курица – север.
Вечером после съемок Карен почти сразу же ложится спать, избегнув таким образом расспросов по поводу того, что она наговорила Глории и Джейсону. Когда Ричард утром уходит на работу, она все еще спит. Когда он звонит домой днем, никто не берет трубку – предрождественское хождение по магазинам, понятное дело. Ричард звонит Венди на работу, и они договариваются попить кофе в «Парк-Рояле». Разговор идет под угнетающе бодренькую магазинную музыку. Раз тридцать помешав сахар в чашке, Венди говорит:
– Я могу предположить, что разум Карен, ее мыслительная деятельность не столь безупречны, как нам показалось вначале. Скажи, вот тебе не страшно – ну, на юг лететь?
Ричард, которому предстоит командировка в Лос-Анджелес, кивает. Вылетать нужно двадцать седьмого. Обратно – на следующий день.
– Отложить нельзя?
– Нет. Иначе мы собьем весь график. И потом – так только хуже будет. Представь себе, что я останусь дома. Это же только усилит глюки Карен или эту ее фобию.
Ричард откусывает кусок сдобной булочки.
– Это ведь глюки, да?
– Кто знает. Это как когда видишь каких-нибудь сектантов: стоят себе бородатые ребята с плакатом типа «Скоро конец света», и какая-то, пусть крохотная, часть тебя задумывается: «А что, если так?» Загадочно все это и страшновато. Вы с Карен уже говорили об этом?
– Нет. Времени не было. Вечером попробую. Эти праздники – все наперекосяк. Слушай, Венди, ответь мне на один вопрос. Ты бы на моем месте поехала в командировку?
– Скорее всего, да.
Вечером Карен и Ричард впервые по-настоящему ссорятся. Осадок от этой ссоры остается у них всю следующую неделю.
– Ричард, двадцать восьмое – плохой день.
– Карен, так нельзя. Что с того, что ты повторяешь как попугай: «Должно случиться что-то ужасное»? Скажи мне, что и почему. Расскажи, что ты знаешь, что предчувствуешь.
Карен, со вздохом:
– Значит, ты мне не веришь?
– Карен, согласен я с тобой или нет – в данном конкретном случае не имеет ничего общего с тем, доверяю ли я тебе, люблю ли тебя. Пожалуйста, постарайся посмотреть на это с моей точки зрения.
– А как ты сам объяснишь мне то, что Венди рассказала нам про Пэм и Гамильтона? Ну, помнишь, как их синхронно трясло в реанимации.
– Никак не объясню. Не знаю.
– А то письмо, которое я оставила тебе, оно что – ничего не значит?
– Конечно, значит, и очень многое.
– А то, что мое интервью будут показывать двадцать седьмого? Это тебя не останавливает? Мог бы и остаться со мной – поддержал бы, что ли.
