Михаил Идов - Кофемолка
— Нам нужен пиар, — повторила Нина.
Мы оба регулярно произносили эту фразу с момента создания «Кольшицкого», но так как ни один из нас не имел ни малейшего понятия о том, какие действия для этого требовалось предпринять, само признание необходимости ее и удовлетворяло. Мой давешний трюк с пресс-релизом ни к чему не привел, а найм агентства все еще казался неоправданной роскошью. С другой стороны, вариант не нанять агентство практически гарантировал скорое забвение. Платный пиар мог оказаться либо классической глупостью — все равно что вернуться в казино с зарплатой жены, проиграв свою, — либо единственным умным решением, принятым нами за три месяца. Либо — либо. Загвоздка состояла в том, что, не сделав, не узнаешь.
Самым успешным предпринимателем в нашем поле зрения был Ави Сосна. Я заглянул в «Самоцвет» на неприятный разговор об аренде (мы все еще не заплатили за сентябрь). Когда я робко поднял вопрос о пиаре, Ави вытянул шею, недоверчиво таращась на меня левым глазом.
— P… R? — повторил он, как будто этих букв не было в алфавите. — Ты говоришь, у вас нет денег для меня, но есть деньги для… чего?
— Так что вы посоветуете, Ави? — спросил я тоном почтительного ученика. — Мы действительно делаем все, что можем, чтобы раскрутиться.
— Ничего вы не делаете. Иначе не занимались бы продажей моих портретов, — Ави втянул щеки и гулко чмокнул, — а стояли бы на углу и втирали прохожим меню. Придумали бы там, не знаю, блюда дня, купоны, особые предложения, карточки для постоянных клиентов, ну хоть что-то такое. Купил десять ваших чин-чин-чино, одиннадцатое получи бесплатно. Усекаешь? Вот что вам нужно, а не…
— Видите ли, — сказал я, — мы не кафешка, которая раздает купоны на углу. Прямой маркетинг тут может возыметь только отрицательный эффект. Вся наша концепция состоит в том, что мы ведем себя как… — я понятия не имел, каким сравнением его убедить. — Как хороший ресторан… Только… Довольно трудно объяснить.
Ави пожал плечами.
— Вы на чем оборот делаете, на кофе?
— Да.
— Значит, вы долбаная кафешка.
— Понимаете, все не так просто…
— Ох, да ладно. Дохнете на глазах и продолжаете привередничать по поводу клиентуры. Вот и вся ваша проблема. А теперь к делу. Выпиши мне чек за сентябрь и хотя бы часть октября, и после этого мы оба сможем чесать языками сколько угодно.
В конце концов я уговорил его вычесть аренду за оба месяца из нашего залога. Маленькая победа ликвидности.
Да, мы были долбаной кафешкой. Ни больше ни меньше. У нас не оставалось энергии делать вид, что мы занимаемся этим в качестве светского каприза. Наши социальные круги, ранее едва соприкасавшиеся, теперь стали концентрическими — разбегающимися во все стороны от тонущего камня.
После выставки несколько Нининых друзей, большинству которых необходимо было поддерживать определенный статус (концептуальным художникам больше, чем юристам), заставили себя зайти в «Кольшицкий» ровно по разу каждый. Они садились за самый фотогеничный столик у французских дверей, умилялись декору и пирожным и оставляли непомерные чаевые для Рады, но следующий ожидаемый шаг попросту не происходил. Они не превращали кафе в место встреч с клиентами, или в салон для обсуждения венских акционистов и судебной реформы, или в частный оазис посреди Нижнего Манхэттена, который мы им так щедро предоставляли. Вид Нины в бандане, снующей между столиками, заметно выводил их из равновесия. Это не выглядело как милая придурь, эпатажный перформанс или благородное хобби. В этом не было шарма. Это была просто Нина Ляу, официантка в кафешке.
Признаки нашего дальнейшего падения были крохотны, но легко различимы. Самые претенциозные из друзей Нины взяли в привычку насмешливо спрашивать «Ну и как гешефт?» в любой беседе; ответ, разумеется, не требовался — вопрос считался самодостаточной шуткой. Нину не пригласили на одни крестины и два беби-шауэра. [74] Следует заметить, что почти все ее подруги решили обзавестись детьми в том году, согласно моде, обуявшей Нью-Йорк после 11 сентября и до сих пор не отпустившей: нырнуть в материнство с полным набором неврозов, сопровождающих размножение существ в почтовых кодах один-ноль-ноль.
Мы предпочитали думать, что это пренебрежение никак не связано с классовым барьером. Нина вполне могла запугать своих чадолюбивых друзей гораздо раньше — дерзкими и громогласными выступлениями против деторождения вообще. (Как она любила повторять, «когда вокруг столько брошенных детей, желание родить своего означает одно: два солипсиста хотят перемешать свои черты».) Вскоре после этого, однако, по пути из Бруклина таинственным образом потерялось приглашение на свадьбу Лидии и Фредерика.
Мои знакомые вели себя немногим лучше. Коллеги-критики изредка забредали на огонек, утыкались носом в фолиант, и, щурясь, тянули ромашковый чай в нахохленном одиночестве. Блюц — когда я признался, что дела в «Кольшицком» идут далеко не блестяще, — решил, что будет жутко остроумно прислать мне несколько нечитабельных книжек о предпринимательстве. Подборка оказалась мерзейшей: самодовольные мемуары директора второразрядной компании, пособие по инвестициям для идиотов, по старинке пришедшее с компьютерным диском, томик советов для изобретательного скряги («используйте картонный цилиндр от рулона туалетной бумаги как упаковку для рассылки мелких предметов по почте») и один поистине гнусный трактат, озаглавленный «Что я хочу — то получу» и облекающий неприкрытую алчность в вязкий лексикон духовного самосовершенствования. Первые две главы назывались «Жизнь как желание» и «Состоятельный — значит, состоявшийся». Оливер из Мишленовского справочника, на чей мимоходом брошенный совет открыть кафе я теперь возлагал вину за все последовавшие муки, не ответил на три-четыре моих призыва, после чего разразился длинным мейлом в стиле, который по-русски называется vitievatyi. Цитирую отрывок (орфография авторская): «Как бы мне ни мечталось насладиться вашим очаровательным обществомм в момент написания этого послания обстоятельства и мои профессиональные обязательства делают это невозможным».
— Он пишет из Франции, — объявил я, гордясь своей проницательностью. — «Обществомм». На французской клавиатуре «м» стоит на месте запятой.
— Не-а, слишком очевидно. Он хочет, чтобы ты думал, что он пишет из Франции, — сказала Нина, сгоняя меня со стула перед компьютером. Она нажала на кнопку, которую я никогда раньше не замечал, впечатала команду, которую я не уловил, и отследила сообщение Оливера к IP-адресу в Бруклине.
Последний и самый болезненный удар был нанесен Виком Фиоретти, который пропал из виду в середине августа и неожиданно заглянул к нам ранним октябрьским утром. Я бы его не заметил, если бы не Рада. Я всегда восхищался ее умением произносить «Господи!» на вдохе.
Вик был безупречно, хоть и несколько нордически, одет от прилавка и выше: кремовый кашемировый свитер под замшевой курткой медового цвета и необычного покроя. Я перегнулся через прилавок, взглянул вниз и увидел искусно драные дизайнерские джинсы и обычные грязные кеды без шнурков. Паршивая обувь, рассудил я, была необходимым условием избранного им жанра. На руке у Вика висела, как бы завершая начатый курткой и свитером ансамбль, блондинка такой сокрушительной блондинистости, что какой-то потрепанный погромами ген во мне загремел своими спиральными цепями и завопил: «Шухер!» Ее белесые волосы сплетались в безукоризненно ровную косу весом и толщиной с гимнастический канат, которую она перебросила вперед через плечо и между грудей.
— Привет, чувак, — сказал Вик, лыбясь до ушей, и манерно прошепелявил: — Двя сёевых лятте, позялюйста! Шучу, шучу. А серьезно — два соевых латте. Правда, крошка? Два соевых латте.
— Обожаю сою, — рассеянно пробормотала Рада.
— Рад тебя видеть, Вик, — встрял я. — Красивая куртка.
— А, это? Зильке заставляет меня носить вещи из ее новой коллекции. — Вик робко улыбнулся блондинке, а она подмигнула мне. Я мог поклясться, что он выбелил себе зубы.
— А что стало с этой, ну… с татуировками? — полушепотом спросил я.
— Ты имеешь в виду Лиз? — громко уточнил Вик. — Мы и Лиз пришли к определенному соглашению. — Почему-то он опять улыбнулся Зильке, а она опять мне подмигнула.
— Какая она молодец, — заметила Рада.
Она топталась передо мной, пока я не уступил ей свое место у прилавка и не отошел, чтобы сделать латте. Рада явно была не против присоединиться к растущему гарему Фиоретти.
— Кстати, — сказал Вик, — по-моему, я тебе должен с прошлого ноября.
— Да что ты. Перестань.
— Я настаиваю, — возразил Вик, шлепая себя по замшевым карманам в поисках кошелька. — Бери, пока дают, а то завтра опять на мель сяду. — На этом месте он и Зильке дуэтом прыснули, ибо это была уморительнейшая шутка. Я утопил носик для пара в соевом молоке и злобно открутил кран до конца, мгновенно наполнив кувшин ревущей пеной.
