Зима в Сокчхо - Дюсапен Элиза Шуа

На пороге главного здания мне встретились забинтованная девушка с приятелем, они собирались в город. Молодой человек обнял ее за талию. Повиснув на нем, девушка вышагивала на высоких каблуках и была похожа на цаплю. Он попросил меня прибрать комнату, прежде чем они вернутся. Я поскорее навела там порядок. Поменяла простыни, проветрила. В мусорной корзине два презерватива, картонка от ночного крема для лица, мандариновые шкурки.

Джун Ох еще спал, прижавшись спиной к моему животу. Кончиком пальца я скользила по линии его плеч. Прозвонил будильник. Ворча, Джун Ох выключил его. От него пахло соджу [3]. Мы слишком много выпили, я проснулась с тяжелой головой. И то, как я обнимала его ночью, — в этом было что-то неестественное. Он взял свой «Полароид», лежавший на полу возле кровати, и навел на меня объектив, хотел сохранить это утро на пленке. Я закрыла лицо простыней. Щелчок фотоаппарата. Когда я снова посмотрела на Джуна Оха, он уже застегивал ремень. Он похудел, мышцы опали. Потом, кусая себе губы, стал надевать рубашку. Что за детская привычка — кусать губы, подумала я с раздражением. Вернувшись из ванной, Джун Ох поцеловал меня в лоб, взял сумку и вышел. Оставил мне ключи — их нужно будет вернуть, когда он приедет обратно.

Я прислушалась, как рассеялся звук его шагов на лестнице, и только затем встала. Фотографию Джун Ох забыл на кровати. Я перевернула снимок и рассмотрела его. Еще расплывчатый, нерезкий. Сделан в режиме портрета. На первом плане моя поясница, дальше — ребра и лопатки. Как же, оказывается, они сильно выступают, заметила я с удивлением. Потом подумала, что я ведь никогда не видела себя со спины, вот и странно смотреть теперь. Быстро оделась, душ принимать не стала.

Джун Ох жил в квартире-студии в центре города, довольно далеко от отеля. Но у меня было время дойти до работы пешком. Луч солнца растопил островок снега, укрывшего песок. Вспомнился пронизанный зябким ветром силуэт человека в шерстяном пальто, похожий на пригнувшийся ствол ивы.

Я одна.

Я пришла в отель, и зарядил дождь. Мебель, выставленную на улице, Парк в мокрую погоду накрывал брезентом, который лежал на террасе. Я пошла туда. Дверь оказалась не заперта. Возле перил стоял Керран, раскрыв зонт. Он приветствовал меня кивком головы, отвернулся и стал опять смотреть на город.

— Как детский конструктор, — произнес он, когда я, взяв брезент, уже собиралась спускаться.

— То есть?

— Конструктор с разноцветными человечками…

— Я понимаю, что такое конструктор.

— Купив его, открываешь коробку и обнаруживаешь там всякие крошечные детали, домики с цветными крышами и прочее. Вот и Сокчхо такой же.

Вообще-то я никогда не стояла вот так, подолгу глядя на Сокчхо. Этот город не располагал к созерцанию. Я подошла к Керрану и стала смотреть вместе с ним. Полотно из оранжевых и синих крыш, остов сгоревшего кинотеатра. Дальше — порт, рыбный рынок. А там мама, подумала я. Керран краем глаза наблюдал за мной. Поблагодарил за уборку в комнате. Я кивнула, не глядя на него.

Завтрак и ужин были включены в стоимость проживания, но Керран никогда не приходил в столовую. Корейская еда, похоже, не нравилась ему. Вчера я сказала, что приготовлю пасту в сливочном соусе, по французскому рецепту. Но Керран все равно не пришел, а Парку, да и всем остальным тоже, я не угодила, и потом, делая уборку, обнаружила в мусорных корзинах пакеты от хлеба и сладостей. Решила больше не стараться для этого иностранца, которому не по душе местная кухня. И все же его рисунок не выходил из головы.

Я так и стояла у перил, погрузившись в свои мысли.

— Так мы едем в понедельник к границе? — спросил Керран.

— Да.

Немного озадаченная, я посмотрела на него. Останетесь ли вы на террасе? Если нет, я закрою дверь на ключ. Да, Керран побудет тут еще.

Я решила сходить в чимчильбан [4], расслабиться. Давно не была там, а ведь банный ритуал, несомненно, мне на пользу. Я долго терла тело щеткой из кабана, чтобы с кожи сошли все отжившие клетки — на ступнях, ногах, бедрах, животе, на руках, плечах и груди, на всем теле. А потом окунулась в горячую, жгуче-горячую воду, и кожа словно растворилась, дав почувствовать каждую мышцу и все, что между мышцами; тело стало таким же пунцовым, как шрам на моем бедре.

Ветер гонял облака над трассой. Угасал день. Вдоль дороги — жилье. Из картонных коробок и пластика, крыши синие. Провинцию Канвондо со времен войны благоустройство обошло стороной. Я попросила Керрана ехать быстрее, иначе путь займет слишком много времени и мы толком ничего не успеем посмотреть. Поясняла ему корейские дорожные знаки. Ключи от машины я отдала Керрану сразу. Водить я ненавидела и с самого начала даже не думала везти его к границе сама. А он был рад сесть за руль.

На контрольном посту служащий в военной форме — на вид он был моложе меня — попросил нас заполнить бланки. Из громкоговорителя неслись, петляя в воздухе, указания. Запрещено фотографировать. Запрещено снимать видео. Сходить с маршрутной тропы. Кричать. Смеяться. Я протянула юному служащему заполненные бланки. Он отдал честь, поднялась решетка над выходом из поста — впереди лежала ничейная земля. Коричневые и серые тона до бесконечности. Тростник. Болота. Редкие деревья. До наблюдательной вышки два километра пути. Сперва следом за нами ехал вооруженный конвой, затем они отстали. Мы были на дороге одни. Трасса начала подниматься серпантином вверх, в оврагах по обочинам белел снег. Вдруг Керран резко вдавил педаль тормоза, меня бросило к ветровому стеклу.

— Мне показалось, она переходит, — выдохнул он, вцепившись в руль.

На кромке трассы стояла женщина. Согнутая спина, розовая куртка. Керран махнул ей, дав понять, что пропускает. Женщина не двинулась с места, так и стояла, сцепив руки за спиной, на пояснице. Тогда он осторожно тронулся. В зеркале я увидела, как женщина зашагала по дороге в том же направлении, что ехали мы. Ее взгляд проследовал за машиной до тех пор, пока та не скрылась за поворотом. От подогретого воздуха у меня пересохло в горле.

Мы припарковались неподалеку от смотровой площадки. Ветер хлестал по ногам, разметав полы пальто. Тяжелый запах стылого масла от торговцев тток. Керран сунул руки в карманы. Из правого кармана торчал уголок блокнота. По холму мы поднялись до смотровой площадки, где выстроились в ряд бинокли на штативах. За пятьсот вон можно было разглядывать Северную Корею. Я опустила монету в щель. На металлических ободках окуляров намерз иней, обжегший мне веки. Справа — океан. Слева цепь гор. Впереди туман. При такой погоде не стоит рассчитывать увидеть что-то еще. Мы спустились к парковке.

Продавщица еды разговаривала с женщиной, встретившейся нам на шоссе. Узнав меня, та подбежала, обняла, повисла на шее и шершавой ладонью погладила по щеке. Я вырвалась. Женщина захныкала. Я схватила Керрана за руку, он тихо обнял меня за плечи.

— Что она говорит?

— Что все мы Божьи дети… И что я красивая.

Продавщица предложила мне пирожок, который плавал в кастрюле с маслом. Пропитывая корочку теста, масло потрескивало мелкими пузырьками. Я устало помотала головой. Женщина в розовой куртке продолжала скулить. Керран повел меня к машине.

Забравшись внутрь, я вытянула ноги к обогревателю и стала растирать руки. Но никак не могла согреться. Поехали к музею. День догорал, а я ничего не ела с самого рассвета.

В сумке был «Чоко-пай», и, не вынимая его, я зашуршала красной оберткой, надорвала ее и съела печенье, отщипывая по крошке.

— Когда вы ездили сюда в последний раз? — спросил Керран.

— Я здесь впервые.

— Я имею в виду, вы ездили сюда раньше просто за компанию?

— Вы хотите сказать, когда я в последний раз за компанию плакала заледеневшими слезами у бинокля?