Евгений Боушев - Сердце капитана
И мы копаем. С глухим скрипом вгрызается отточенная лопата в серый грунт, слышно дружное сопение. Говорят только насильники — в промежутках между переносом земли. Макрушники временно переквалифицировались в копарей, Шельма с лаборантами мутят что-то возле нивелира, все так же повернутого в сторону общаги. Тяжело ухают берсеркеры, взламывая кирками неподатливый участок, бубнит что-то Митяй, аккуратно выковыривая из стенки раскопа здоровенный булыжник.
Разговоры, в основном, сводятся к трем темам: чего бы пожрать в обед и на что, куда пропала прошлая зарплата, и какого, в самом деле, черта, на этом разнесчастном месте ничего не строили.
— В древней мифологии, — рассуждает бывший музейный работник, оглянувшись и аккуратно отложив лопату, — существовали невидимые существа, злыдни. Они преследовали человека, принося ему несчастья и бедность. Говорили, что злыдни тусуются в определенных местах, и когда мимо проходит человек, вцепляются в его волосы. Человек приносит их домой, и его начинают преследовать неудачи.
Я пытаюсь примерить древнеславянскую систему к себе. Где, в каком несчастливом месте я встретил своего злыдня? Или… свою злыдню?
Мы познакомились с тобой в баре. Банально, да? Переглядывались через столики минут сорок, пытаясь скрыть глаза за тучками табачного дыма. У меня вдруг дико зачесался правый висок, и, когда я уже думал начать разговор (и знакомство, естественно) с вопроса, к чему это он чешется, ты поднялась и подошла ко мне.
— У меня не было мужчины почти месяц, — сказала ты прямо. — Я тебе нравлюсь?
И я сказал «пойдем». Человеку, который поразил тебя в самое сердце, воспроизведя слово в слово твои собственные мысли, трудно ответить иначе. Потом ты призналась, что вела себя так в первый раз, и висок у тебя тоже свербил до невозможности. Я, естественно, не поверил.
Но это уже ничего не могло изменить. Сердце, вяло трепыхавшееся в агонии, приняло сигнал из глаз, уставившихся тебе в родинку над бровью, и сразу рвануло вперед в неистовом ритме. Я был побежден, взят в плен, похоронен в братской могиле и эксгумирован толпой извращенцев одновременно.
— Твою мать! — Орет Шельма над самым ухом. — Заснул?
— Иди на хер! Копаю я!!!
…Добила ты меня тем, что после всего, когда я был способен только на невразумительный шепот, ты ушла на кухню и нажарила картошки. А утром заправила кровать.
Работала ты в каком-то мутном агентстве по подбору кадров. Кадры сплошь состояли из девушек модельной внешности, и судьба их после трудоустройства складывалась весьма интересно. Я добросовестно халтурил на маленькую дизайнерскую фирму, приютившую под своим крылом сборище эксгибиционистов. Они обожали хвалить друг друга, свою продукцию и больше всего — сами себя. Возглавлял их бандитского вида бородатый архитектор со стеклянным глазом.
Как-то незаметно в нашей архаической коммуналке появилась твоя зубная щетка, кружка и тапочки. Потом тостер. Потом кастрюля. Потом появился кот, а после всех этих превентивных маневров мы стали жить вместе. Но об этом мне хочется вспоминать меньше всего.
Перекур. Все выбираются из ямы, на глазах растущей вглубь, и встречаются под навесом. Кто-то травит анекдоты. За рабочий день получается около семи перекуров — между восемью периодами «въёбывания». За каждый период среднестатистический работник совершает около трехсот махов лопатой. В итоге получается неплохой способ накачать мускулы. Приходите на наш раскоп — самый спортивный и веселый раскоп в мире! Программа занятий на день: восемь подходов по триста раз. Вольным стилем.
А что? Пара непьющих кидал за этим и ходят.
Что касается меня, то физический труд — отличный способ отвлечься от навязчивого самокопания. Попытка загнать себя в простейшую из социальных групп. Потерять ту маску, что крепко срослась с кожей, пытаясь заменить лицо. И еще, самая простая цель и причина — уставать так, чтобы спать без кошмаров и есть с аппетитом.
Хотя… раскоп представляет собой самокопание в высшем смысле. Ты роешь землю. А земля это ты и есть, и не только ты, но и все люди до тебя.
Перекур. Крик Шельмы «В раскоп, сукины дети! На что вы будете бухать через неделю?» Скрип лопат. Матюги. Монотонный гул в голове. Мысли — они никуда не делись, они перешли на качественно новый уровень и долбят прямо в мозг, минуя словесную форму. Плевать они хотели на физический труд.
Не все стоит выкапывать из прошлого. Есть места в сознании, к которым лучше не возвращаться. И в земле, по которой нельзя было ходить, в месте, где отродясь не случалось ничего хорошего, никакого утешения мне не найти.
Память
Кто убил мою любовь — не помню,
Где случилось это — не угадать,
Кто сказал мне это — тоже неважно,
Надо запоминать…
А надо ли?
В ТЕМНОТЕ
— У ранних кельтов ель считалась обиталищем лесного духа, требовавшего кровавых жертв — внутренностей людей и животных, которые друиды регулярно развешивали на ветвях дерева. Когда окрепшая христианская церковь запретила жертвоприношения, народы Европы заменили внутренние органы шарами из дерева, которые в дальнейшем стали стеклянными, а кишки — тряпочными и бумажными гирляндами. Что касается Санта Клауса, то он произошел от древнего и злобного кельтского божества, Великого Старца Севера, повелителя ледяного холода и пурги. Он ходил по домам с холщовым мешком, но не раздавал подарки, а собирал жертвоприношения, которые ему недодали в течение года. Визит Старца с мешком не предвещал ничего хорошего: как правило, после его ухода в доме оставались только окоченевшие трупы. Для того чтобы оградить поселок от ужасного визита, друиды приносили свирепому божеству общую жертву — в мороз раздевали и привязывали к дереву юную девственницу. Возможно, именно ее замерзший, покрытый инеем труп и стал прообразом веселой Снегурочки, сопровождающей Деда Мороза…
Галилей закрывает файл с разными мифологическими байками, которые я насобирал в Интернете во время работы на дизайнеров, и крутит головой.
— Нет тут ничего про проклятые места. И к тому же, какие, к черту, древние кельты? Нам про древних славян надо.
— Есть там и про свян… сла…вян. — говорю я. Язык плохо слушается, с чего бы это — после каких-то двух бутылок портвейна?
— Где?
— Ближе к к-концу. Неважно. Пойдем за пивом.
— Пойдем. — Галилей вставляет в ноутбук флешку, возит мышью. — А эту ерунду я потом на работе дочитаю. Найдем мы твои проклятые места.
Случилась странная вещь: не успел я всосать в себя традиционный литр пива и включить ноутбук, как отчетливо и с испугом понял — сегодня я ничего написать не смогу. После пяти минут самоанализа я выяснил, что спать и есть мне тоже не хочется. И, более того, совершенно отвратно сидеть в тускло освещенной комнате и пялиться на увешанные плакатами стены. Сегодняшний раскоп настойчиво лез в голову. Почему? Непонятно.
Впрочем, ладно. Я уже привык бороться с навязчивыми мыслями простым народным способом. Позвонил Галилею, и вот мы сидим в парке с ноутбуком, пьем портвейн с кока-колой, и бардак в голове постепенно рассасывается.
— Чувак, — вскрикивает Галилей, когда я уже окончательно забываю о причине моего ночного бунта. — А покажи-ка мне свой раскоп!
Делать нечего, запасаемся пивом и идем смотреть.
— Дыра как дыра, — говорит Галилей через какое-то время. — Никакой тебе красоты, никакого полета мысли. Серость, да и только. Что тебя здесь держит?
Я кидаю под ноги плащ и сажусь на край ямы.
— Серость. И отсутствие мыслей.
— Сколько раз говорил, иди к нам в информационный отдел. Тебя там боготворить будут!
— Угу. А спать мне как?
— Не понял?
— Неважно.
Мы молчим несколько минут. Галилей, в соответствии с прозвищем, кидает в яму камни разного размера и следит за скоростью их падения.
Когда-то давно мой отец говорил мне, объясняя, что такое дружба: «мы сидим с ним рядом и молчим, и нам хорошо». Не знаю, по-моему, это признак не дружбы, а степени опьянения — нам просто не обязательно разговаривать, чтобы обмениваться информацией.
Птицы смеются,
Вдруг замолчали на миг —
Надо уметь.
— И почему ты так носишься с этим несчастливым местом? — Галилей присаживается рядом и выпускает облачко дыма.
— Мне как-то не по себе в последнее время. И этот раскоп… Такое ощущение, что он живой, и ему тоже как-то не по себе. Мы с ним как два заблудившихся в тумане танкера. Понимаешь?
— Гм… нет.
— Танкеры потеряли друг друга в тумане. Радио не работает, нужно встретиться, но можно случайно налететь друг на друга и взорваться. И вот они, с зажженными прожекторами, с включенными сиренами и матерящимися капитанами на мостиках, медленно идут сквозь туман…
