Владимир Файнберг - Кавказ без моря
— Хорошо. В семь, — примирительно заявляю я.
— Счастливо отдохнуть. Спокойной ночи! — Павел Захарович выходит. Слышно, как скрипят под его ногами ступени крыльца.
Здесь действительно всё, что душе угодно. Правда, не столько душе, сколько телу. Две комнаты в коврах и гардинах, с полутораспальными кроватями, застеленными покрывалами красного шелка. Гостиная с телевизором, буфетом и холодильником. В кухне ещё один холодильник, небольшой бар с набором иностранных горячительных напитков. Впрочем, и для души есть кое‑что: на столе в кухне номер журнала «Авиация и космонавтика».
Пока листаю журнал, Вадим шустро обследует холодильники, находит к своей радости целую миску отменных зелёных огурчиков с пупырышками, помидоры, баночки красной и чёрной икры, сервелат, шпроты, лимоны.
— Тут есть ещё яйца, сардельки, сосиски, осетрина… Будем готовить что‑нибудь горячее? Берусь сервировать стол!
— Вадим, неужели вы не поняли, куда мы попали? Оазис партноменклатуры. Ограничимся чаем с бутербродами и ляжем спать.
Он грозит мне издали пальцем, прикладывает его ко рту, делает зверское лицо. Красноречивым, почти профессиональным жестом приподнимает край скатерти кухонного стола, указывает на телефон, на люстру.
— Нет, зачем они так возятся с нами? — спрашиваю я через час после того, как мы все‑таки вкусили чёрной икры под шотландский виски и копчёных сосисок с салатом из огурцов.
Вадим снова грозит пальцем, укоризненно кивает на телефон, отвечает на мой вопрос другим.
— А почему зажали красную икру? Хотите забрать домой в гостиницу?
— Потому что подсушенная красная икра — лучшая наживка для форели. Так, по крайней мере, я ловил форель в речушке среди сопок на Шикотане, — ставлю открытую баночку с икрой под подоконник на батарею.
— Гут. Зеер гут, — благодушно кивает Вадим, поедая виноград из вазы. — Когда я был в экспедиции на Кубе на съёмках моего единственного фантастического фильма, нам устроили рыбалку с катера: ловили акул на куски говядины. Потом привязывали к этим тварям большие стеклянные поплавки от рыбацких сетей, отпускали в море и лупили с борта из мелкокалиберок.
— Какого рожна?
— Азартно!
— Типичная партийная тупость, развлекаловка для «нужных» людей. Лучше бы вместо акул привязывали к поплавкам этих сволочей.
Вадим меняется в лице, злобно указывает на телефон.
Потом зачем‑то звонит в Москву. На халяву разговаривает со своей женой. Артист! Если бы я не был свидетелем его кобеляжа — поверил бы, что это добропорядочный, заботливый семьянин.
И тут я решаюсь пуститься во все тяжкие.
— Можете объяснить, отчего так случилось, что я нахожусь здесь? То, что с вами возятся, понятно — народный РСФСР, лауреат, благодетель местного кино, но меня‑то за что холят и лелеют, прикомандировали Хасана с «газиком», Шамиль Асланович звонит каждое утро, интересуется, нет ли каких просьб, как здоровье… В конце концов, сценарий я мог бы исправлять и дома, в Москве, так нет, вытянули с вашей помощью сюда, прикрепили к партийной столовой со смехотворными ценами, привезли вот ловить форель… И не талдычьте про кавказское гостеприимство! Такие вещи так просто не делаются, даже за государственный счёт. Вы знаете, что мне порой удаётся исцелять людей. Я уже думал, что меня хотят поэксплуатировать по медицинской части. Мы живём тут столько дней, и никто не обращался, ни о чём не просил. Кому и зачем я так интересен? Если КГБ, могли бы и дома со мной разобраться, не так ли?
— Может так, может не так, — Вадим зевает, трёт глаза. — Не берите в голову. Вам хорошо? Верите в своего Христа и не умеете благодарить Бога. Разбежимся по постелям. Завтра этот холуй разбудит ни свет ни заря. Никогда не ловил рыбу, и если для этого нужно рано вставать, то, как говорится — «на хрена козе баян»?
Засыпаю мёртвым сном, наповал и, как всегда, через два с лишним часа пробуждаюсь. Где я? Уехал из Москвы, отсек возможность чуть не каждый день видеть Жанну…
По крыше домика постукивает ноябрьский дождь, словно просится сюда, в тепло.
Почему‑то дожди идут здесь к вечеру и ночью. Вчера за полночь, когда так же лупил дождь, перечитывал у себя письмо, вдруг услышал за дверью в гостиничном коридоре звуки радио — «Последние известия». Выскочил, надеясь узнать хоть что‑нибудь о Марке, о каких‑то событиях на Красной площади, на которые намекает Жанна. И столкнулся с лилипутом. Он тащил к лестнице здоровенный чемодан на колёсиках, через плечо у него был перекинут на ремешке работающий приёмник.
Человечек рыдал.
«Что с вами? Чем я могу помочь?»
«Хочу уйти из этого отеля! Хочу уйти из этой жизни!»
Он вздрагивал, икал, как ребёнок. Крупные слезы градом катились по сморщенному, похожему на печёное яблочко, лицу.
Он дал завести себя в номер. Дал утереть себе слезы гостиничным вафельным полотенцем. Дал напоить себя чаем, который я приготовил с помощью электрокипятильника.
К этому времени в коридоре послышался гвалт. Как оказалось, остальные лилипуты несколько запоздало кинулись искать своего товарища.
Всего их было девять человек — две женщины и семеро мужчин мал- мала меньше. Тем не менее, в номере стало тесно. Большинство, свесив ножки, восседало на кровати. Остальные ютились кто в кресле, кто на стуле. Сам я, как Гулливер, полулежал на полу и записывал в блокнот наперебой сообщаемые вопиющие, безусловно, правдивые факты о горестной жизни этих крохотных артистов, нагло обираемых их вполне физически нормальным директором, он же администратор, он же художественный руководитель мини–цирка.
Эта сволочь, экономя для своего кармана гостиничные и командировочные, снимает им один номер на всех, и они вынуждены ложиться спать в одну постель поперёк. В ресторане берет два дешёвых комплексных обеда, делит этот мизер на девятерых. Здесь, в этом городе, после трёх успешно проведённых представлений, не выдал причитавшуюся каждому часть гонорар, когда они хотели все вместе посетить местный Детский мир, чтобы прибарахлиться. А сегодня вечером перед тем, как уйти в свою гостиницу «Интурист», позволил себе отлупить всю компанию. Ибо каким- то образом узнал, что они написали о притеснениях в ЦК КПСС и в Организацию Объединённых Наций. Ожидая откликов, каждый вечер слушают радио…
«Господи, Иисус Христос, защити этих людей, дай им хоть сегодня уснуть не обиженными, — молюсь я под стук дождя. — Вразуми, что мне делать с ужасным материалом, заполнившим половину блокнота. Написать в Литературку? В «Советскую культуру»? Для начала встретиться с их Карабасом–Барабасом? Если не набить морду, то хотя бы так напугать, чтобы впредь на всю жизнь зарёкся издеваться. А я знаю, как это сделать…»
Слышно, как хлопает дверь. Это из соседней комнаты в туалет проходит Вадим. Минут через двадцать с таким же шумом возвращается, бормоча — «Гут. Зеер гут».
Что за человек? Вчера, когда мы вернулись после ужина в партийном оазисе, в порыве непонятной откровенности вдруг рассказал, что его жена все заработанные им гонорары и денежные премии обращает в бриллианты.
Когда Вадим возник с моей записной книжкой, первое, что я отчётливо ощутил: знаменитый человек одинок до отчаяния, иначе не стал бы искать владельца этой книжки. И мне польстила ситуация. В результате — договор на переделку дурацкого сценария, житье в номере без письменного стола — весь этот бред…
…Ровно в семь утра нас будит Павел Захарович. Входит, отперев своими ключами дверь, грубовато, даже несколько фамильярно провозглашает:
— Поднимайтесь! Пятнадцать минут на сборы. Надевайте тёплую робу, на улице плюс пять.
Конечно, мы для него, судя по этим апартаментам, мелкая сошка. Особенно я. Отказавшись пить с нами чай, он втискивает в кухонный холодильник какие‑то пакеты, затем выносит на улицу ведро с мусором.
Обратно он не входит, и мне становится особенно неловко от нашего промедления.
— Не волнуйтесь! — говорит Вадим, медленно, как назло, протирая срезанной с огурца шкуркой щеки и кисти рук. Увидите, в любом случае, без форели не уедем.
Забираю с батареи открытую баночку с подсохшей красной икрой, напяливаю в передней поверх свитера и брюк брезентовый костюм, выбираю одно из нескольких снаряжённых удилищ и выхожу на крыльцо.
Резкий свет утра. Резкий запах подгнившей листвы, запах осени, поздней, кавказской. Вдали на чистом, промытом ночным дождём небосклоне виднеется стена гор. Где‑то за ними — Чечено–Ингушетия, Дагестан, Каспийское море. Шагаю с Петром Захаровичем и Вадимом, надевшим, кроме бушлата и ватных брюк, ещё и чудовищных размеров резиновые сапоги до бёдер — рыбацкие ботфорты, и вижу себя со стороны: как перемещаюсь среди всей этой географии неведомо зачем и куда…
Вадим несёт удочку наперевес.
