Владимир Файнберг - Карта реки времени
— Кто этот Дженаро? Я его не знаю.
— А он тебя помнит. Помнит и твою дочку. Он теперь аграрий.
— Что за имя?
— Дженаро – по–нашему, по–итальянски значит Январь.
До пяти оставалось меньше трёх часов.
После обеда Донато пошёл к себе вздремнуть. Он вставал очень рано, ложился поздно. Полчаса дневного сна освежали его, как родниковая вода.
А я спустился на первый этаж, насквозь прошёл сумрачным, стерильно чистым пространством храма. Вышел не во двор, а прямо на выжженную солнцем улицу.
В этот час сиесты ни прохожих, ни машин почти не было видно. Только невдалеке, на другой стороне улицы, плёлся медленно удаляющийся старик с палкой.
— Борька! – я чуть не окликнул его. Должно быть большинство стариков мира похожи друг на друга.
…Вот так же медленно Боря идёт со мной по Красноармейской улице в Москве. Провожаю его к метро.
Мой ровесник, неизлечимо больной, переживший уже два инфаркта, он нашёл меня через 50 лет со времён нашей юношеской дружбы. Объявился по телефону, боясь, что я давно позабыл даже его имя.
И вот он у меня. Приволок тяжёлую хозяйственную сумку, где, как оказывается, лежат накупленные им ингредиенты для «настоящего грузинского харчо и шашлыка».
Медлительно хозяйствует на кухне, заставляя меня ассистировать.
Конечно, вся эта деятельность – от смущения. Он не понимает того, что я действительно счастлив видеть его, слышать глуховатый голос.
— Как‑то зимой после школы зашёл к тебе, не застал. Твоя мама, Белла Анатольевна, усадила за стол, заставила есть котлеты с макаронами, угостила горячим компотом.
Он помнит мою маму!
И харчо хорош, и шашлык хорош. Жаль только, что Боре нельзя выпить ни капли спиртного.
Вечером провожаю его к метро.
А вскоре и сам приезжаю к нему в гости.
Обширная квартира в старинном, добротном доме. Трогательно чтит память своей давно умершей жены. Повсюду развешены её увеличенные фотографии в рамках. Есть две взрослых замужних дочери с детьми.
Он обихожен. Ни в чём не нуждается. Перечитывает книги из своей большой библиотеки. Любит сам похаживать на ближайший рынок. Гурманствует понемногу.
Я, конечно же, рад за него. Блаженствую, в то время как он, приняв прописанное лекарство, полёживает на диване, напоминает о забытых мною подробностях нашей молодости.
Читатель скажет: «Ну вот ещё один счастливый миг. Тихий остров среди бурной реки жизни…»
Обожди, читатель. Не спеши с выводами.
— Знаешь, — говорит Боря, — я очень любил свою жену. До сих пор люблю. И при этом всегда изменял. Где угодно, с кем угодно. Не считал и не считаю это за грех. Особенно любил молоденьких девушек. Как цыплят табака.
Мне становится противно. И я, ни секунды не подумав, уверенно произношу:
— Может, твоя жена обо всём догадывалась. От этого и умерла так рано.
… Через несколько дней мне позвонила одна из его дочек. Сообщила, что Боря умер во сне.
Сбитый с ног утратой, я сообразил, что тогда он томился, неверующий, хотел хоть кому‑то исповедаться, выговорить душу…
Старик с палкой исчез. Видимо, свернул налево в узкий проход меж громоздящихся впритык средневековых каменных зданий то ли 15, то ли 16 века.
Итальянские улицы с их старинными мраморными храмами, пустыми в этот час, закрытыми магазинами и мастерскими равнодушно отражали моё продвижение в своих зеркальных витринах.
Через четырнадцать дней я должен был возвращаться в Москву. При том, что денег у меня было мало, хотелось обязательно привезти подарок для дочки.
Зашёл в крохотный бар, смочил пересохшую глотку бокалом вина.
На обратном пути приглядывался к витринам. Бижутерия, маечки с надписями. Заведение, где торгуют «искусством» — фарфоровые ангелочки, Богородица из пластика с короной на голове, вышитые пейзажики, котята, цветочки в золочёных рамочках… Магазин детских игрушек – сплошь Барби.
— Владимиро!
Я оглянулся. Какой‑то бородач, седой, как дед Мороз, призывно махал мне из окна тормозящей машины.
— Я Дженаро, Дженаро, — пояснял он, тыча себя в грудь, — Еду за тобой. Понимаешь меня?
— Спасибо, — я сел в машину рядом с человеком по имени Январь. – Наверное, нужно предупредить Донато.
— Нет проблем, — он вытащил мобильник из нагрудного кармана своей безрукавки и созвонился с костёлом. Как раз, когда мы мимо него проезжали.
К счастью, он был немногословен, этот Дженаро. Если почти не знаешь языка, устаёшь от попыток понять собеседника. Без Донато, который великолепно владел русским, в Италии, среди людей, я чувствовал себя в постоянном напряжении.
Той же улицей Каноза выехали за город. Помчали по совершенно пустому шоссе.
«Откуда он меня знает? – думал я, — Куда везёт?»
По сторонам потянулись рощи оливковых деревьев, поля вызревшей кукурузы. Усталое за день солнце клонилось к длинной гряде холмов на горизонте. В окно машины врывался прохладный ветерок.
Поражало безлюдье. Казалось, плантации олив и кукурузы существовали сами по себе без участия человека. Как извечно существовало солнце, эти холмы.
Свернули на другое шоссе, потом на узкую грунтовую дорогу и оказались между двух стен высоких виноградников, ограждённых металлической сеткой.
Порой за решечатами воротами в глубине виноградников проглядывали массивные белые дачи.
— Виллы, — подтвердил Дженаро.
Мы проехали ещё несколько километров среди этого виноградного царства, и машина встала.
Дженаро вышел, отпер висячий замок ворот, широко раскрыл их.
Седина его густой шевелюры, усов и бороды серебряно мерцала в последних лучах заката.
Я шёл за ним мимо чернеющий зелени лоз, подвязанных к кольям. Длинные треугольники чёрного и золотисто–зелёного винограда тяжело свешивались к земле.
— Моя вилла, — Дженаро ткнул пальцем куда‑то наверх, и я увидел возвышавшийся на длинных бетонных сваях, домик. Он чернел на фоне темнеющего неба, как сторожевая вышка концлагеря.
— Сам построил, — сказал Дженаро.
Никакая лестница наверх не вела. Для меня так и осталось загадкой как он туда забирался.
Прежде чем вернуться к машине Дженаро перочинным ножом срезалдве увесистые кисти, подал их мне.
— Два супер сорта. – сказал он. — Чёрный — «Италия», зелёный- самый лучший — «Реджина».
Реджина- означает королева. Это я знал.
… Мы въезжали в залитый электричеством город, а я все ещё отщипывал с кистей сочные, ароматные виноградины.
« Добрый человек, — думал я, привёз показать самое лучшее, что у него есть. И не услышал похвал».
— Прекрасный виноград! Браво, Дженаро! Представляю себе как счастливы твои дети.
Он покосился на меня настолько мрачно, что я прикусил язык.
Подумал — « Да он холостяк. Потому и занимает себя виноградником и дачка такая скромная». Снова вспомнил о Борьке, которого окружали любящие дочки, внуки.
— Говоришь по–английски? – спросил Дженаро, поднимаясь с ним на лифте к его квартире. За время поездки я несколько истомился скудностью нашего общения. Правда, английским, владею не лучше итальянского, но на варварской смеси этих языков удаётся хоть как‑то общаться с аборигенами.
— Нон со. — ответил Дженаро. — Не знаю. Жена знает.
«Ошибся! Он не холост», — подумал я, обычно убеждённый в своей проницательности.
Зато его жена Кьяра, встретившая нас в кухонном переднике, невысокая, энергичная неаполитанка, английский через пень–колоду знала…Она вытерла руки о передник, ухватила меня за уши, и поцеловала.
В своё время Донато чуть ли не роаззвонил по всему городу, что из всех угощений я предпочитаю то, что называется «фрутти ди маре» — плоды моря. Блюдо со вскрытыми раковинами свежих моллюсков, салат из осьминога с помидорами, рыбки–барабульки, зажаренные в кипящем масле, бутылка белого вина — все это тотчас было поставлено на стол в гостиной.
Мы умылись. Дженаро сначала захотел показать мне всю квартиру.
— Позже! Позже! Всё остынет! — прикрикнула Кьяра и внесла к моему ужасу из кухни дымящуюся кастрюлю с пастой- макаронами, всегдашним началом любой трапезы итальянцев.
Мы так задержались в поездке, Кьяра так старалась., так долго готовила ужин, похожий на обильный обед, что отказаться от пасты, означало обидеть её.
Читатель! Можешь меня совсем запрезирать. За едой, прежде чем выпить первый бокал, зачем‑то спросил Кьяру по–английски – «Есть ли у них дети?»
И услышав раздирающую душу историю о том, что раньше у Дженаро была другая жена, двое детей. Все они заживо сгорели во время пожара в их прежней квартире пока он был на работе. С тех пор Дженаро так поседел. Это случилось три года назад. Дженаро погибал от горя и от одиночества. Недавно они поженились. Купили в кредит эту новую вартиру.
Еда не лезла в горло. Зачем? Зачем нужно было мне дознаваться? Дальнейшая трапеза проходила в молчании. В конце концов, чтобы хоть как‑то снять напряжение, я напомнил Дженаро о том, что он хотел показать квартиру.
