Владимир Файнберг - Карта реки времени
Один из них бросается к нам, усаживает за свободный столик. По просьбе председателя подставляет лишний стул, куда я стопками выкладываю свои пять комплектов книг.
Я уже сообразил, что попал к олигархам и в некоторой панике думаю, о чём же мне говорить с этой аудиторией, похожей на сходку воров в законе.
Председатель, поднявшись, представляет меня. Что‑то такое рассказывает о моих книгах, из чего становится ясным, что он их если не прочёл, то хотя бы пролистал. А на самом деле пригласил он меня, как явствует из дальнейшей речи, дабы тузы бизнеса в случае какой‑либо хвори могли быть мною от неё избавлены.
Это вызывает интерес. Они перестают звякать вилками и ножами. Задают осторожные вопросы, боясь нарваться на шарлатана.
И это мне на руку. Чем выступать с лекцией, я отвечая на расспросы, под вожу их к мысли о том, что, якобы необычайные способности к целительству потенциально существуют в каждом человеке.
Как и следовало ожидать, этого они не понимают. Спрашивают, где можно ознакомиться с методикой пробуждения необычайных способностей, сколько стоит сеанс исцеления.
Отвечаю: методика отчасти изложена в моих книгах. А лечу я бесплатно. Этот ответ вызывает весёлое недоумение. Какой‑то вальяжный человек, которого я, кажется, видел по телевизору, спохватывается, что у меня на столе пусто. По его знаку лакей чуть ли не бегом подносит на вытянутой руке поднос яств.
— Ты их покорил, — говорит мне председатель и объявляет. — Наш гость привёз для продажи небольшое количество своих книг!
Олигархи один за другим поднимаются со своих мест, степенно подходят, покупают по комплекту из семи книг. Получая от них деньги, чем‑то напоминаю себе нищего на паперти.
Пять человек купили. Остальным не досталось.
— Знаешь, у нас на десерт деловые разговоры. Приватные, — тихо говорит председатель.
— Понятно.
Он провожает меня до лестницы. Спрашивает:
— Почём продавал книги?
— По магазинной цене.
— Ты уронил себя в их глазах. Нужно было хотя бы по сто долларов за каждую книгу. Ведь мы в месяц зарабатываем по сто–двести тысяч. Прощай! Вот тебе визитная карточка. Если что нужно- звони.
…Донато сам вымыл посуду. Когда я шёл к себе, дверь в его комнату была раскрыта. Он сидел у письменного стола за компьютером.
— Владимир! Я не уверен, услышал ли ты, что я тебе говорил: сегодня ты приглашён на ужин к полицейскому Нардо. Он заедет за тобой в семь часов. Помнишь его?
— Конечно.
Захотелось рассказать Донато о посещении «Президент» — клуба, о том,
как примерно через полгода доведённый до отчаяния тем, что рукописи
мои все лежали неизданными, я решился и заставил себя воспользоваться визитной карточкой, попросить председателя помочь с изданием. Как он
доброжелательно откликнулся на мою просьбу, велел позвонить на следующий день. Потом — на следующий. И опять на следующий… В конце концов я перестал звонить. Унижаться.
Но во–первых, Донато был занят. Кроме того, он мог вполне резонно ответить цитатой из Библии — «Блажен муж, иже не идёт в совет ничистивых».
Под окном снова раздавались удары мяча, гвалт мальчишек. Школьные занятия в этой области Италии начинаются в конце сентября. Ребятне, отдохнувшей за лето, некуда деться, нечем заняться кроме как гонять мяч с утра до вечера.
Безвольно сидя у стола, вдруг, под этот футбольный аккомпанемент, я с поразительной ясностью вспомнил о том, чем завершилось посещение
«Президент» — клуба.
Я решил накупить продуктов для дома, лакомств для дочки. Ведь какие–никакие деньги за книги были заработаны.
…Дохожу до расцвеченного огнями витрин Елисеевского магазина. И у самого входа слышу обращённый ко мне голос:
— Мужик, купи «3а отвагу».
— Что‑что?
Старик. Невысокого роста. В какой‑то детской курточке с откинутым капюшоном. Дрожащими руками опирается о выставленную чуть вперёд палку. Палка тоже дрожит. Тщательно выбрит. На нищего не похож.
— Мужик, купи медаль.
Хочу пройти в магазин, но что‑то останавливает. Спрашиваю, хотя тут же сам всё понимаю.
— За что награждены?
— За Великие луки. Старуха моя болеет. Нужны лекарства, а деньги все вышли…
— Не надо! Не продавайте медаль, — достаю из кармана деньги, наскоро пересчитывай, делю пополам. — Вот. Возьмите, пожалуйста. Мужик, как тебя звать?
— Смеяться будешь. Теркин. Василий.
…Когда выхожу из магазина, его уже нет. Видимо, поплёлся за лекарствами в дежурную аптеку.
Какое дело этому итальянскому дню, этим пацанам во дворе до униженного бедностью ветерана с именем и фамилией простого русского солдата, прославленного в поэме Твардовского? Эх, Теркин, Теркин, несчастливая карта выпала нам…
Я приписал внизу карты столбиком «Боря» слова «Президент» — клуб и «Василий Тёркин».
Читатель! Я не уверен, что кто‑нибудь ещё занимался подобным, столь схожим с подбиванием итогов экспериментом. Хотя рано или поздно каждый приходит к той точке, откуда смотрят уже не вперёд, а назад. Всю жизнь надеешься, что счастье впереди. И вдруг понимаешь- ни времени, ни надежды не остаётся. Вот тогда‑то оглядываешься. И в частности обнаруживается, что кроме того утра, когда ты выходил на шлюпке в светающее море, подлинного счастья тебе не выпадало.
Я лежал навзничь поверх застеленной постели и был противен себе оттого, что с утра не попал на море, что провёл дурную ночь с | этим прерывистым сном, с этими консервными банками. Превозмогал дремоту, стыдясь того, что дон Донато может застать меня дрыхнущим в разгар дня. Завидовал ему, вечно бодрому, казалось, никогда даже не думающему о своём возрасте. Казалось, вот он‑то всегда счастлив, здоров. И не нужно ему никаких экспериментов.
Я, видимо, все‑таки задремал, потому что не расслышал как в комнату кто‑то вошёл и закрыл мне глаза тёплыми ладонями. Ухватил их, попытался сдвинуть. Вскочил.
Увидел смеющуюся Розарию.
А в дверях её мужа Джованни, стоящего рядом с Донато. Улыбавшегося, как семидесятилетний ребёнок.
— Вставай! Аванти! Едешь с нами!
Розария- коренастая, очень толстая женщина. Любой человек, глянув на эту толстушку, сразу понял бы: она- славная.
Вдохновлённая нашей «перестройкой», Розария когда‑то училась на модных в то время курсах русского языка. Что‑то выучила. Во всяком случае, я мог с ней объясняться.
— Чао, Розария! — расцеловался с ней, со смущающимся Джованни. — А почему вы оба не на работе?
— Узнала- ты приехал! Отпросилась. А Джованни теперь работает дома.
Едешь к нам и — никаких разговоров.
— Постой, я ведь сегодня у полицейского Нардо.
— Сегодня ты у нас до самого вечера. Правильно выражаюсь? Ну, идём же! Мама тоже тебя хочет видеть. Помнишь мою маму?
— Ещё бы.
— Святая мадонна! Как она хочет тебя видеть! И наша дочка Кармела!
Шума и гама от Розарии было на всю комнату.
— Езжай, — сказал Донато, провожая нас к дверям. — А Нардо я позвоню, перенесу твой визит.
— Минутку! Спускайтесь, сейчас догоню! — крикнул я своим спутникам.
Быстро вернулся в комнату, достал из сумки фотографию жены и дочери. С того давнего приезда в Барлетту они сдружились с этой семьёй, и мы в Москве решили — лучшего подарка не npидумаешь.
Вообще, чуть не половина провинциальной Барлетты, слава Богу, пока
не наводнённой туристами, ещё шесть лет назад стала нам знакома. А некоторые жители сделались персонажами моих книг. В том числе и семья Розарии.
Баловнем судьбы катил я в машине с людьми, которые безусловно любили меня, моих близких.
Читатель, ты спросишь — «Разве это состояние нельзя назвать счастьем?» Можно, конечно, можно. Но оно было сиюминутным, теперешним. Из него невозможно черпать энергию прошедшей молодости.
«Ну и что? — скажет тот же читатель, которому не трудно представить себе, как меня потом принимали в доме Розарии. — Ради тебя люди по пути заехали на рыбный рынок, накупили мидий, креветок, приготовили роскошный обед, пока ты пытался общаться с улыбающейся беспомощной бабушкой, пока Кармела показывала тебе свой детский компьютер. Плохо тебе? Чего ещё нужно?»
Много чего мне нужно, читатель…Прежде всего — здоровья и сил, чтобы успеть написать для тебя эту книгу.
5.
Одинокий пластиковый стул с полотенцем и переброшенным через
его спинку спортивным костюмом белел на песке пляжа. А я торчал у кромки воды. Резкий, холодный ветер дул с севера вдоль Аппенинского полуострова. Сегодня прибрежные воды ещё более напоминали тельняшку. Седые валы возникали над полосами подводных мелей, с грохотом рушились рядом, обдавая шипящими шматками пены.
Моя нерешительность обострилась минутой назад, когда на пляже появился Марко. Ветер развевал его седеющую шевелюру. Невдалеке высилась длинная мачта, на которой он поднял два вылинявших флажка — красный и голубой, что‑то крикнул мне и удалился.
