Владимир Файнберг - Карта реки времени
— Чао, Донато! – то и дело раздавалось из открытых окон автомобилей.
— Бон джорно! – отзывался он. – Доброе утро!
Рассветное солнце, сверкание движущегося потока, атмосфера благожелательности… Очутиться среди всего этого само по себе уже было счастьем.
— Так о чём ты хотел сказать? – снова спросил Донато, когда мы вырвались на широкую, неожиданно пустую площадь, посередине которой сгрудились помятые домики на колёсах. Вокруг бегали цыганские дети.
Снова свернули направо. В одиночестве покатили длинной улицей.
Я решился. Запинаясь от всё более одолевавшего меня смятения, поведал о своём состоянии, о том, каким диковинным образом вздумал вернуть себе молодость.
— Это очень интересно, — Донато ехал теперь по безлюдной набережной мимо гвардейского строя высоких пальм. – Ты должен сначала нарисовать карту.
- Какую карту?
— Своей реки времени. С картой тебе будет легче ориентироваться, найти самые счастливые дни.
Он подъехал к одинокому павильончику с фонтаном у входа. Возле каменной чаши фонтана лениво покуривал толстый старик в майке и мятых джинсах.
Донато вышел со мной из машины, что‑то сказал ему по–итальянски. Тот вгляделся в меня, широко осклабился, шагнул навстречу.
— Владимиро! – воскликнул он, обнимая меня и подставляя небритую щеку.
— Это Пеппино, — напомнил Донато, — ты не узнал его?
Я узнал сильно постаревшего начальника пляжа скорее по запаху алкоголя. Он и прежде с утра пораньше был уже под хмельком.
Передав меня с рук на руки, Донато спросил:
— Когда за тобой приехать? Сейчас семь утра. Три часа тебе хватит?
— Донато, страшно неловко, чтобы ты меня возил…
— Я – твой слуга, — отрезал Донато. – Тебе хватит три часа? Тогда здесь у фонтана ровно в десять.
Он поехал обратно в костёл на утреннюю мессу. А мы с Пеппино вошли в павильон, где в одиночестве помигивали игральные автоматы и, привалясь спиной к стойке пустого кафе, отхлёбывал кофе из чашечки человек с поределой шевелюрой.
— Марио! – приказал Пеппино, — дай ему ля седиа!
Тот поставил чашечку, перегнулся через стойку, извлёк белый пластиковый стул и вручил его мне.
— Пёрке? – удивился я. – Зачем?
Но Пеппино добродушно похлопал меня по плечу, жестом пояснил, что, мол, пригодится.
Свободной рукой я отвёл каскад разноцветных пластиковых шнуров, заслоняющих выход. И пошёл к морю мимо стоящих впритык друг к другу запертых пляжных кабинок, увязая в толстом слое золотистого песка. Сколько видел глаз, ни справа, ни слева на всём пространстве многокилометрового пляжа не было ни одного человека.
Море, похожее на матросскую тельняшку, гнало через мелководье волны, вскипающие белыми полосами пены.
Я утвердил стул в песке, бросил на спинку полотенце, сорвал с себя одежду, вошёл в воду и поплыл навстречу шипящим волнам.
…Покамест читатель с некоторым раздражением размышляет о том, почему эти итальянцы так со мной цацкаются, и зачем мне ещё взбрела блажь вспоминать о каких‑то счастливых днях, когда одного этого утра у Адриатического моря достаточно было бы, чтобы помнить о нём всю жизнь, я все плыл и думал о неожиданном совете Донато.
Хотя за прибрежными отмелями, на глубине, море стало спокойным, я побаивался по первому дню заплывать слишком далеко. Побаивался того, что слишком ослаб за последние годы. А быть может, и разучился плавать по–настоящему.
Изворачиваясь в воде, чтобы лечь на спину, мельком увидел на берегу свой одинокий стул.
«Почти все друзья юности умерли. Практически я остался один из всего поколения» — мысль поразила, лишая воли.
Море покачивало меня на своей груди. Я казался себе всплывшим трупом, и впервые со всей трезвостью осознавал, что мне осталось жить считанное количество лет, а может быть и месяцев…
Они словно ожили, те, кто умерли раньше меня. Их лица хаотически замелькали между мной и голубизной неба. С кем‑то я был счастлив, кое‑кто причинил мне много горя. Но сейчас это не имело отношения к делу. Я чувствовал, что, если бы хоть один из этих призраков действительно ожил, предстал передо мной, я бы сказал ему самые милующие слова, попросил прощения хотя бы только за то, что жив.
Стыдно стало своей немощи, своих опасений. Я поплыл в сторону чуть виднеющейся в солнечном туманце гавани с маяком, где высился неуклюжий силуэт элеватора и холодильник рыбного порта.
«Поддался гипнозу цифр своего возраста, заложил в мозг программу, будто бы обязательного разрушения», — зло подумал я, все‑таки доплыв до маяка.
На обратном пути почувствовал сильную слабость, озноб.
Выйдя на берег, первым делом достал часы из кармана брюк. Оказалось, я провёл в море час. Первым делом крепко растёрся полотенцем. Расстелил его на прогретом песке, лёг, отдав себя лучам солнца. И лишь теперь обратил внимание – появились люди. Несколько семей с детьми. Детишки были на удивление тепло одеты. Мамы и бабушки кормили их пиццей и фруктами в тени пляжных зонтиков.
Как когда‑то, перед самой войной, кормила меня моя мама на евпаторийском пляже. Она тогда была молодая, моя мама…
Припекало. Я оделся, прихватил свой стульчик и пошёл к павильону. Издали услышал – оттуда звучит поп–музыка, грохочут игральные автоматы. Навстречу со складными шезлонгами, надувными матрацами тащились любители жаркого солнца.
В спасительной тени павильона я с благодарностью вернул стульчик Марио, которому было не до меня. Он занимался продажей мороженого, кофе и прохладительных напитков.
До встречи с Донато оставалось минут двадцать.
На набережной у фонтана Пеппино балагурил с кучерявой женщиной в шортах. На ногах её были роликовые коньки.
— Русский! – он хвастливо ткнул пальцем в мою сторону, когда я проходил мимо. – Я его знаю. Мой друг!
Я сидел на скамье в сквозной тени пальмы, думал о том, что вот сейчас в душе осудил фамильярность старого пьяницы, но если бы он и тот же Марио исчезли, умерли, а потом чудом возникли снова, как я был бы по–детски рад.
С проезжей части послышался короткий гудок.
Подчаливал белый «Фиат». Я глянул на часы. Было десять. Донато приехал минута в минуту.
3.
Карта лежала на письменном столе.
Я то ходил взад–вперёд по комнате, то останавливался у открытого окна. Снизу, с церковного двора, доносились глухие удары футбольного мяча, азартные вопли мальчишек и тоненькие голоса девочек, которые стайками вились вокруг футболистов, норовя тоже принять участие в игре.
Так оно было всегда, сколько я сюда приезжал и жил в этой комнате.
Рисуя карту реки Времени, я думал о том, что для начала мне будет легче вспоминать ситуации недавнего прошлого нежели отдалённое годами. Потому и начертал стрелку, указывающую, что я буду двигаться против течения. Из настоящего в прошлое.
С другой стороны, двигаться против течения всегда труднее. Особенно, если у тебя нет двигателя с достаточным количеством горючего.
Горючее – пафос, уверенность в том, что эксперимент по переводу стрелок «биологических часов» необходим не только мне, но и моим читателям – этого горючего было в избытке.
Грубо разбив протяжение реки на отрезки десятилетий, я неожиданно быстро оказался перед необходимостью немедленно пуститься в путешествие.
«Но что есть для меня счастье?» — думал я. – «Несомненно, счастьем было то давнее утро, когда я впервые выплывал на шлюпке из устья реки в Чёрное море. А приехать сюда, к дону Донато, слышать крики ребятни под окном. А помнить всем телом свежесть после заплыва к гавани?..»
Получалось, что я бываю счастлив, лишь находясь наедине с природой, без людей.
Внимательный читатель скажет: «Чего зря мудрить? В жизни так мало счастливых дней. Взял бы и снова, как когда‑то, начал упражняться, вспоминать то самое утро на шлюпке».
Но я чувствовал, что та золотая жила уже выработана. Не только по чужим, но и по своим следам ходить не следует.
— Занят? – улыбчивый Донато стоял в дверях, держа в руках аккуратно сложенное пляжное полотенце. – Привёз мотоциклист. Пеппино передал. Ничего страшного. Идём обедать.
Я шёл за ним по коридору, клял себя за очередное проявление забывчивости. «Так можно докатиться до проявления старческого маразма», — думал я, — «Пора! Пора срочно заняться собой!»
Во время обеда Донато рассказал, что после утренней мессы к нему подходили наши общие знакомые, узнавшие о моём приезде. Просили передать, что хотят повидаться, приглашают в гости.
— Получился целый список. Сегодня вечером ты ужинаешь у Дженаро. Он приедет за тобой раньше – в пять часов. Хочет сначала куда‑то повезти.
— А ты поедешь?
— Занят на собрании общины.
— Кто этот Дженаро? Я его не знаю.
— А он тебя помнит. Помнит и твою дочку. Он теперь аграрий.
