Кока Феникс - Люсипаф
— Да я его и не видел никогда, смутно проговорил Лопоухий.
— А это мой котик, — заглядывая в персидскую мордочку, разливала елей Подруга.
— Тапочки. Вот. Сюда-сюда. Ты что забыл?! — Да я же у тебя и не был никогда, Юра, — начиная нервничать, объяснялся Лопоухий. — Как?! — деланно воскликнула Подруга, взмахнула руками — котик вылетел в воздух — и хлопнула в ладоши. — Тогда за встречу!
Она засмеялась, крутанулась вокруг своей оси, так что юбочка зонтиком приоткрылась кверху и, якобы, даже и не якобы, а просто подошла к присевшему было Лопоухому и уронила ему на плечо голову.
«Дело пахнет керосином!» — подумал тот. — «Ярко выраженная индивидуальность».
Лопоухий потерпел, пока Подруга подняла голову, взглянула влажным взглядом в упор, оперлась о его крепкое колено и привстала — тут он заговорил:
— Чем это у тебя, Юра, так пахнет? — оглянулся он для вещественности своего вопроса.
«Мол, где это у тебя, в каком углу здесь протухло?»
Но Подруга, не моргнув глазом, сияя, ответила: — Да это лимонное дерево так пахнет хорошо.
— А где оно? — Лопоухий крутанул ушами. — Ах, Йокочка, это паркет из лимонного дерева, наборный, — она возилась с чаем.
— Хм-м, — смолчал Лопоухий. «Ладно, шут с ним, с Юрой, но ведь действительно болит. Целитель!» — ерзал на стуле Лопоухий и от нечего делать отрывал кусочки кожаной обивки.
— Вчера мимо твоего дома, Юра, проходил — дядечку встретил.
— У-гу, реагировала Подруга, приподняв над головой чайник с кипятком и наливая длинной струей кипяток в заварочный чайничек, который она опустила на вытянутую руку вниз.
— В пиджаке, брюках, галстук, рубашка, а сверху панама!
— И очки зеленые! — подытожила Подруга. Лопоухий замер, наблюдая, как она метко справляется с водицей. — И очки, Йокочка, зеленые? — А, да, да он в очках. Точно: зеленые очки. Солнца нет, ничего нет, а он… — Так это Клюква. — Кто? — Клюковякин
Женька. Я его Женечкой зову. Мой аккомпаниатор. Очень, очень хороший пианист. И растяжечка классная. И, что главное, чувствует инструмент. И меня…
«Ну, понесло! — тихо подумал Лопоухий. — Это надолго. Тема ведь такая первостепенная, Клюква!»
Он особенно откровенно рванул кусочек кожицы со стула.
— Ты что, Йокочка! — кинулась к нему Подруга. — Ох, Юра, извини, я не нарочно. Просто нервничаю. — Ну, ничего, ничего, — оказалась рядом на лимонном полу Подруга, и упала своим лбом на колено Лопоухого.
— Давай, тебя успокою, — проговорила она осторожно из этого положения.
«Чтобы это могло значить?!» — ушки на макушке. — Да не успокоиться мне! — резко встал Лопоухий, половичка скрипнула. — Я у Пафнутия был… — Ну, женатый человек, — отрекомендовала того Подруга. «Значит, не знает еще!» встрепенулся Лопоухий, и решил почему-то умолчать о том, что у него найдена порча.
— Ладно, Юра, мне как-то нехорошо. Я уйду, — не глядя в сторону расположившейся на полу Подруги, проговорил Лопоухий.
— Тебе что, Женечка не понравился? — начала заупокойно та.
— Причем тут Женечка. Мне одному побыть надо! — чуть не закричал Лопоухий.
— А, ну ладно, — спокойно произнесла Подруга и снова схватила очутившегося под боком котика. — До свидания!
— До свидания, Юра, — скрипнул напоследок лимонным деревом Лопоухий, прикрыл за собой дверь и…
— Ф-ф-у-у-к, — дунула в мордочку Персидскому Шаху Подруга, — Пади, — и выпустила бестию из рук.
* * *
Женечка Клюковякин шел против ветра. На закате торжествующе играло с облаками солнце. Оно стягивало их к себе голубыми ладошками, и, как возница, неслось к западу, обдувая Женечку свежим балтийским ветром.
— А-а, — басил Женечка арию Зороастра из Моцартовой «Флейты», — а-а.
Волосы его взметались упругими воздушными потоками, и сердце пронизывало насквозь нескончаемой, казалось, радостью:
«Оленька была беременна! Значит, конец второго распроклятого этажа в Юриной благоухающей хижине, значит, улетает аллергия от его Персидского Шаха, значит, жизнь совершенно меняется, — конец аккомпаниментам, словом…
— Я становлюсь мужчиной! — закричал Клюква, и сорвал панамку и зеленые линзы.
— По ветру ее, легчайшую паутинку! — и понеслась панама.
— Вдребезги! — и разлетелись очки. Женечка сбросил пиджак, галстук, рубаху, оставшееся и побежал, высоко подкидывая колени, в море. Он падал, плескался, глотал соленоватую воду и вдруг, когда ушла из-под ног земля, поплыл важно и торжественно как Орфеева голова.
— Чудеса, — фыркая произнес он, когда захотел взмахнуть руками, и почувствовал, что их у него не было.
Ног? — нет. Туловище? — какое! Голова качалась в волнах Финского залива, мягко жмурилась от выскочившего из-за облаков солнца и фыркала:
— Чудеса! Тут он проснулся. За окном то ли лил дождь, то ли шел снег. Странно, — сказал Женечка, и долго лежал еще так, покрытый до подбородка зеленым верблюжьим одеялом, рассуждая: какая Оленька, зачем она забеременела?
Мысли его плавно зашли в тупик, и позвонила как раз Подруга.
— Юрик, представь! — пересказывал ей свой сон Женечка.
— Вот так-так, — такала перетрусившая Подруга. «А вдруг сбежит к теткам! — саднило ей задницу. — Вдруг сон в руку?! Сегодня у нас что, пятница? Ах ты, беда!»
Но пересилив свои эмоции и взяв нить разговора в собственные руки, она спросила:
— А ты был у Люси? — Нет, — живо ответил Женечка. — Сейчас пойду. Правда, погода… Но дело не терпит отлагательств, правда?
— Правда, юноша, правда, истинная правда. А потом, надеюсь, ко мне? Пообедаем вместе!
— Ах, конечно, Юрочка! — улыбнулся Женечка и попрощался. «Какая Оленька? Странно!» — закрыв на секунду глаза, подумал он, и откинул одеяло со своего свежего утреннего тела.
* * *
«Непременно уже третий глаз себе наел бананами», — завистливо поглядывал на Фефелу Лопоухий. А тот скрипел о соотношениях, движениях, положениях. Асцедент, десцедент, гомодромы, дорифорий — лезли все вместе эти труднопроизносимые термины Лопоухому в уши, расчленяя его голову на множество мелких деталек. Нижняя губа у него отвисла, уши сникли, будто завяли вдруг.
«Вот», — негодовал он на себя, и в то же время жалуясь себе самому, «Не снял порчу! Теперь в дураках и нахожусь. Эти-то, небось, хохочут над Владиком, а уж, верняк, сбегали по-тихому и все сняли давно. Потом и банановая струя… И почему я бананы не люблю?!»
— Типичная Рыба, — продолжал Фефела, — ну это и наглядно просматривается в космограмме.
— Как Рыба? — ударил даже себя по ноге Маргинальный Морг. — Ой! Гете же Дева.
— По рождению, — ничуть не смутился Фефела. — А я имею ввиду сейчас гороскоп смерти. Рождение нам интересно как дата, да и то приблизительно. Ибо в гороскопе учитывается другое, впрочем, кухня довольно сложная, чтобы здесь…
— Так вы гороскоп смерти составляете? — заерзал на стуле Маргинальный Морг.
— Да, — победно оглядел всех Фефела. — Именно. «Вот это высший пилотаж!» — завибрировал Маргинальный Морг. — А, а, а, как?! — цеплялся за соломинку Маргинальный Морг. — Да также, как и Гете, — ответил Фефела. — А Гете как?
«Как-как? Какарак!» — негодовал про себя Пафнутий. Он возненавидел Маргинального Морга. «Вот упрямый баран!» — ругался он при Люси. — «Все, все уже выявили, а этого на стул посадить — целое событие. Ну сядь ты, посиди минутку. Я ж тебе добра желаю!» — кричал обычно Пафнутий. — «Вот-вот», поддакивала Люси. — «Вот-вот!»
— А Гете взял и построил, а если вы, Юра, хотите, то я и вам могу эту услугу оказать.
— Так ведь Гете себе сам составил… — начал Маргинальный Морг.
— Но ведь ты же не Хете, Юра! — вскочила в разговор Люси.
— Нет, — согласился Маргинальный Морг. Установилась тишина. — А можно порчу посмотреть? — нарушил молчание Маргинальный Морг. — Конечно, Юра, Пафнутий ожил, задвигал ладошками, шлепнул стул, встряхнул коробочком со спичками.
— Ну, я пойду, Владик, — начал подниматься Фефела.
— Ну, я тогда тоже, — завертелся будто не находя себя Маргинальный Морг.
— Как, — развел загогулинами Пафнутий. — А порча?
— Порча, порча, порча, — зашелестел Маргинальный Морг. — Порча. Да, потом как-нибудь порча!
— Ну, смотри сам. Дело добровольное. Я никого не принуждал и не буду никогда…
— Всего доброго, — прощались уже, выходя на лестницу, Маргинальный Морг и Фефела.
«Взять сейчас и снять ее, падлу!» — решился Лопоухий, и подошел к разведшему разочарованно руками Пафнутию.
— Пока. До встречи, — хлопнула дверью Люси, и только хотела спросить, мол, долго ли Лопоухий еще собирается у них ошиваться, как тот опередил ее:
— Влад, а сними мне эту порчу. Вопрос Люси мгновенно умер, и она изготовилась к прыжку. — Ну, денек! — свел загогулины Пафнутий. — Тот убегает, этот наоборот. Как же я тебе вот так сразу сниму? Надо заранее готовиться. А ты — с места в карьер! Хочешь — хоп, и порчу сними! Это же очень серьезно!
