Эрленд Лу - Тихие дни в Перемешках
Телеман!
У?
Телеман!
Что?
Ты можешь проснуться?
Я не сплю.
Отлично. Тогда можешь съездить на корт за Хейди?
Ладно. Минут через пять. Я чего-то задремал, надо немного проснуться.
Прошу прощения, но у тебя, по-моему, эрекция.
Не знаю.
Думаю, мужчина это чувствует. Выглядит, по крайней мере, так.
Раз ты видишь, значит, есть.
Круто. А что, если нам не упускать такой случай?
Разве мне не надо ехать за Хейди? А как же Бертольд и Сабина?
Они у Бадеров.
Понятно. Хорошо. Ну не знаю.
Обычно тебя не приходится долго уламывать.
Слишком много неожиданностей одновременно. Я растерялся.
Что тебе снилось?
Не помню.
Я?
Да... возможно.
Во всяком случае, не театр?
Нет. Я не помню, чтобы это был театр. Хотя иногда он и вызывает у меня эрекцию.
У тебя были обо мне... фантазии?
Все было очень размыто... но можно сказать и так.
Как романтично. Так ты не хотел бы...
Знаешь, наверно, не сейчас. Тогда оставим на другой раз.
Да, оставим на другой раз.
«Во всем виноваты жиры». Хм, довольно оригинальный деньрожденный подарок. Спасибо.
Телеман, попробуй прочесть название еще раз.
Наверняка человечество владеет многими секретами приготовления диетической пищи, о которых не знаю не то что я, но и сама Найджела.
Телеман, название.
«„Во всем виноваты жиды": история антисемитизма от античности до наших дней»? Ты даришь мне книгу об антисемитизме?
Мне показалось, она может тебя заинтересовать.
Угу. Так. Вот. Я уже свыкся с мыслью, что это толстенная книга рецептов, теперь мне нужно время перестроиться.
То есть ты немного разочарован?
Немного. Но дай время, и я, конечно, обрадуюсь. И большое тебе спасибо за книжку.
На здоровье. А поцелуй мне положен или как?
Положен.
С днем рожденья!
Спасибо.
И я подозреваю, что у детей свои подарки.
Самодельные?
Да.
Здорово.
Телеман чувствует себя не в своей тарелке. Подарок его встревожил. Он боится, что Нине стали известны его отношения с Найджелой и, соответственно, его ревность к Чарльзу Саатчи. Неужто подарок — это завуалированный намек? Трудно заподозрить Нину в такой утонченности, но кто знает? Что мы, по сути дела, знаем о другом человеке? Можно жить с кем-то годами и не знать, что в его голове. А потом выясняется, что параллельно с вашей вроде бы общей жизнью человек имел другую жизнь, делал детей своей же дочери. За дверью потайного подвала. А вел себя как ни в чем не бывало. И все-таки важно отделять политику от конкретных персоналий, думает Телеман. Если уж на то пошло, у него нет еврейского пунктика, он просто не любит одного конкретного Чарльза Саатчи. И для него Израиль не проблема, это уж увольте, на такое клеймо он не согласен. Телеман любит государство Израиль. Ну хорошо, это некоторое преувеличение, но дарить ему на день рождения книги об антисемитизме тоже странно.
Так думает Телеман.
А обязательно слушать дойче-музыку каждый божий день?
Что значит — обязательно?
По моим наблюдениям, мы слушаем ее каждый день.
Она тебе не нравится?
Ну как сказать. В ней слишком много тоски. Это через некоторое время приедается.
Вся музыка вырастает из тоски.
Порядком обрыдшей тоски.
Можно сказать и так.
И чего народ тоскует?
Людям всегда не хватает самых обычных вещей.
Как то?
Как то: любовь, друзья, семья.
Театр?
Не думаю, чтобы все тосковали по театру.
А я уверен.
Хорошо.
Я думаю, сплошь и рядом люди полагают, что тоскуют по чему им там кажется, а на самом деле они в это время тоскуют по театру.
Неужели?
Представь себе.
То есть у тебя целая теория, что истинная тоска человека — это пратоска по театру?
Да.
Понятно.
У людей есть глубинная потребность: собраться вместе в темной комнате, и чтобы им рассказали историю о реальных людях, которая заставит их взглянуть на себя в ином свете.
Понятно.
А вся эта музыка, йога, фитнес — это все фуфло.
Ну да.
Им театр нужен.
Понятно.
А ты не мог бы пойти тоже, Телеман?
Я бы лучше поработал.
Тебе на пользу погулять в горах, продышаться и зарядить аккумуляторы. Пьеса твоя все равно стоит на месте.
Вот именно. Потому мне и важно начать. Расписаться.
И Бадеры с нами идут.
Господи!
Нина с Бертольдом, Сабиной и Бадерами идут к станции подъемника на вершину Цугшпитц.
Телеман принимается думать о театре. Он думает о театре пять минут, десять, он думает о театре уже пятнадцать восхитительных минут, когда приходит Хейди и зовет его съездить с ней на тренировку.
Даже не знаю. Я думал поработать немного.
Ты никогда не ходишь на мои тренировки.
Ну, это все же не совсем так.
И когда ты приходил в последний раз?
Тогда... зимой.
А сейчас какое время года?
Господи помилуй, хорошо, я иду с тобой на тренировку. Но, чур, мне разрешается отвлекаться от корта и кое-что записывать.
Сколько угодно.
Уговор.
Телеман усаживается на трибунах с ручкой и блокнотом, найденным в доме. Он закуривает сигарету, закрывает глаза, но появляется сторож с сообщением, что вся примыкающая к кортам территория уже два года как объявлена свободной от никотина. Европа катится чертям под хвост, думает Телеман. И европейский театр заодно.
Телеман смотрит на Хейди, которая играет против русской девочки. Она здорово играет. Русская. Телеман думает о том, что в России талантов отбирают года в три-четыре и взращивают, взращивают так, что они не видят в жизни ничего, кроме тенниса, а когда лет в восемнадцать-двадцать все же выясняется, что они не станут первыми ракетками мира, жизнь летит под откос. Хейди растет в иной культуре, ей будет куда отступать. В лучшем случае у нее будет много вариантов в запасе, в худшем — хотя бы пара. А все же есть что-то трусоватое в подобной заботе о запасном аэродроме. Так думает Телеман. Когда отступать некуда, тогда человек звереет, становится диким и опасным. Какими и должны быть примы, и в спорте, и в театре. Телеман уже почти отключился от всего вокруг, достиг того заветного состояния, когда разум уходит в свободный полет, порождая идеи. Ему знакомо это чувство. Он достает ручку, чтобы записать мысли о России, стороже и опасности, потому что все это очень театрально, из этого может получиться пьеса, но в глаза ему бросается идиотский логотип, проставленный вверху каждой страницы, «HAPPY TIME» голубенькими буквами. Черт возьми, вот говно! Ну как можно писать Пьесу на листах с «HAPPY TIME». Бадер в своем репертуаре — сдал дом с такой пакостью. В этом наци-инцестном поясе махровым цветом цветет отвратительная любовь ко всему миленькому. Хуже китча, чем здесь, нет нигде в мире. Телеман в гневе, ему приходится сделать несколько глубоких вдохов, чтобы хоть чуточку успокоиться. Так, надо записать и это — о китче. Что он существовал до нацизма. Что он вещь опасная. Но нужен другой блокнот. Он окликает Хейди, она отвлекается и пропускает мяч.
Мне нужен другой блокнот!
Что?
Я пошел за другим блокнотом! Этот мне не годится!
О'кей.
Телеман уходит с кортов и идет, куря сигарету, в сторону центра. Блокнот «HAPPY TIME» он с вызовом, картинно швыряет на землю прямо себе под ноги. Несколько аборигенов, ставших случайными свидетелями этого происшествия, недоуменно таращатся друг на друга. Нам здесь такого, пожалуйста, не надо, думает каждый из них. Какая-то женщина поднимает блокнот. И с приятным удивлением обнаруживает, что он совершенно новый. И вдобавок с надписью «HAPPY TIME» на каждой странице. Миленький. Думает она. Отлично подойдет для писем, например. Разбрасываться такими вещами! До чего мы дожили!
Телеман зашел в книжный и купил обычный блокнот. Удобного формата, со скругленными краями и резинкой, чтобы закрытый блокнот не распахивался при ходьбе. Многие художники и писатели, если верить плакату в книжном, выбирали блокноты этой марки: Аполлинер, Пикассо, Гертруда Стайн, Хемингуэй и прочие. Хотя никто из них не писал пьес, думает Телеман. Они в основном чирикали о всяких пустяках, а некоторые и вовсе рисовали. Видимо, у них не было театральной жилки. Рисовать-то — это не бином Ньютона, рисуют вон даже дети. Не говоря уж о сочинении складных историй и тем более стихоплетстве! Телеман даже усмехнулся. Вот театр — дело другое. Это занятие для избранных. Но блокнотик приличный. Никаких надписей. Пустые страницы. Даже не линованные. Это хорошо. Линейки не сочетаются с театром. Ему соприродны чистые пустые страницы. Пустота. Крик в пустоте. Вопль из недр земли: Страх и Трепет! Вот что называет театром Телеман.
Вернувшись на трибуны, Телеман погружается в записи. Россия, пишет он, обводит слово в кружок и строчит дальше: озверелость, запрет на курение, нацистский китч, сторож, возможно, ему стоит определить сторожа в главные герои, а почему бы нет, у сторожей красивая форма, их профессию легко использовать как символ, поддерживать чистоту, ремонтировать испорченное, «РЕМОНТИРОВАТЬ», пишет Телеман большими буквами и подчеркивает слово, но не обрывает линию, а продолжает ее, превращая в стрелку, которая указывает на следующее слово, которое он еще не написал, да, слово, слово, например, «КЛИМАТ». Он пишет «КЛИМАТ», но тут же жалеет об этом, климат — это скучно, экзистенциально скучно, он вычеркивает Л и М, переставляет на другое место А, добавляет Й и получает «КИТАЙ». Ремонтировать Китай? Это можно считать театром? Телеман долго думает. Наконец улыбается. Черт возьми, конечно же, это театр.
