Алекс Меньшиков - Двадцать один
Я наклонился к Ире и прошептал:
— Смешной он, да?
— Я вообще не понимаю, почему Юрка согласился дебатировать с этим истеричным.
Между тем, накал дискуссии повышался. Зал большей частью поддерживал оппозиционера, перекрикивая и обсмеивая каждое слово «Своего». Было видно, что Юрий уже не выдерживает негативного напора, и ему нужна поддержка. Ведущий, который до сих пор сидел молча и лишь изредка подбрасывал провокационные вопросы то одной стороне, то другой, вдруг встал со стула и прервал участников:
— А теперь давайте вопросы из зала. Стоп, перестаньте говорить! Все, пауза!
— Можно я задам вопрос? — я встал и подошел к микрофону. У меня подгибались коленки, но желание разобраться и спросить, как мне показалось, очень простую вещь, было сильнее. Помимо этого, мне, конечно, захотелось произвести впечатление на Иру, поддержав ее друга.
Я взял микрофон двумя руками, старясь удержать в дрожащих руках. Повисла тишина. Я собирался с мыслями.
— Представься для всех, — шепнул мне без микрофона Сергей.
— Мирослав, журналист. У меня вопрос к представителю оппозиции. Скажите, вот вы — представитель движения «Оборона». От кого вы обороняетесь?
«Оборонист», казалось, впал в ступор. Дикое выражение его лица сменилось отсутствующим.
Я продолжал:
— Мне кажется, что вы сами не понимаете, чему вы противостоите. Цензуре? Я ее не вижу здесь. Вы льете грязь на всех, кто хоть немного поддерживает нашу государственную систему. У вас любимое сравнение — с нашим советским прошлым. Да вы понимаете, что будь так, вы бы здесь не сидели! — Я прервался, отдышался и продолжил. Мой голос становился увереннее, громче. Мысли стали автоматически превращаться в фразы, я едва успевал их произносить. — Вас бьет ОМОН? Да вы специально идете против власти, специально нарываетесь, чтобы вас били, чтобы потом чувствовать себя диссидентами, чувствовать себя значительными. А на самом деле вы ничего не сделали полезного. Ни-че-го!
Из зала послышались свист и крики. Сначала одиночные, потом они слились в единый шум. Я не понимал, что происходит вокруг. Сергей отобрал у меня микрофон и попытался перекричать вопящий и свистящий зал.
Я сделал шаг по направлению к дивану. Ноги ступали неохотно, я шел как во сне.
Меня вернул к происходящему голос Иры:
— А ты смелый. Очень даже неплохо.
— У меня все плывет перед глазами, — признался я.
— Так всегда с непривычки! Я раньше вообще одного вида микрофона боялась.
— Мне срочно нужно выпить.
Я подошел к стойке и заказал джин с тоником. Понемногу ко мне возвращалось ощущение времени и пространства. Я взглянул на сцену. Дебатеры продолжали вести дискуссию как ни в чем не бывало. Зал успокоился, мое маленькое возмущение они постарались поскорее выкинуть из головы. Я подумал, что, наверное, им так удобнее — видеть себя оппозиционерами, с которыми борется государство. В сущности, они — политические изгнанники, которые сами себя и изгнали. И укрылись в этом ужасном месте — на глубине трех метров под землей.
На выходе я опять столкнулся с Ирой.
— Ты тоже уходишь?
— Да, здесь делать больше нечего.
— Слушай, Ир, может, мы выпьем кофе в ближайшее время, и ты расскажешь про свое движение? И обязательно про боязнь микрофонов.
— Конечно, с удовольствием. Давай созвонимся через пару дней.
Я протянул ей свою визитку.
— Звони, пиши. Надеюсь, скоро увидимся, Ириш.
4
«Служба спасения» по имени Наташа
Соболев прохаживался по кабинету взад-вперед и читал вслух мое творение: «Среди молодежи сегодня, впрочем, как и сто лет назад, модно быть оппозиционерами. Модно во всеуслышание ругать власть. Что ж, молодежь ударилась в политику. Разобрала оппозиционные движения, партии по вкусу. Рьяно, агрессивно, играя мускулами амбиций, заявила: „Мы — патриоты! Мы — сила! Мы будем бороться!“. Митингами и маршами несогласия объявила всем свою позицию: „Мы против единовластия!“
Главный редактор облокотился на спинку своего кресла и продолжил:
— Неплохо, Мир. Разве что маленькое замечание: ты абсолютно наплевал на мое задание! — Он потряс листами с текстом у меня перед лицом.
— В смысле? — удивился я.
Всю ночь я писал материал. Не спал ни минуты. Три раза заваривал кофе — теперь в животе появилось неприятное ощущение, а глаза все равно слипались. Текст давался трудно: приходило очень много мыслей, которые следовало упорядочить и подать так, чтобы было интересно. В итоге получилась, на мой взгляд, удачная работа под заголовком „Розовые очки активиста оппозиции“.
— „В смысле“! Ты журналистские жанры проходил на первом курсе?
Вот засада! Я совсем забыл, что нужно было писать репортаж!
— Да, конечно, — почти соврал я.
— Я тебя что просил написать?
— Репортаж.
— А ты что написал? Это памфлет на злобу дня. Ты что, публицист у нас? Или очеркист? Нет, не спорю, написал неплохо. Но здесь репортажем и не пахнет. Не говоря уже об объективности. Что за политиканство? Ты — журналист!
— Ну, а по содержанию, если абстрагироваться от жанра?
— Да по содержанию-то хорошо. Классика даже есть. Тургеневского Базарова вспоминаешь. И здесь, в конце — молодец: „И вообще, что значит „быть патриотом“?“ Любить Родину и служить ей на благо? Или играть в массовке оппозиции? Пусть даже амбициозно, крикливо? „Мы ломаем, потому что мы — сила“, — это уже Базаров. Похоже. Ломать — не строить, правда? Снимите розовые очки и займитесь делом, господа!» В общем, текст хороший. А вот над твоей внимательностью к редакционным поручениям будем работать.
Соболев подошел к шкафу и начал перебирать стоящие на полке книги.
— Ты английский знаешь?
— Немного.
— Ну, я думаю, разберешься. Держи. В понедельник расскажешь мне про все жанры.
Он протянул мне книжку под названием «Journalism genres». Я полистал ее — вся на английском. Даже издана в Нью-Йорке.
— Сергей Анатольевич, вы что — были в Америке?
— Да, было дело. Давай, учи, юнкор! Буду спрашивать все!
— А что с моим текстом?
— Да не переживай, опубликуем мы твой текст. Как раз есть свободное место на колонку. Будет у тебя своя колонка, авторская. Правда, только в одном номере.
Я попрощался и тихонько закрыл на собой дверь. В кармане завибрировал телефон — мне пришло SMS. В груди защемило: вдруг от Маши? Может быть, она нашла время, чтобы увидеться со мной?
Я открыл сообщение и, немного помедлив, взглянул на экран. «Мирчик! Я прилетела! Хочу увидеться. Натали».
Я разочарованно убрал телефон в карман. Это Наташа, моя хорошая подруга. Этим летом она стажировалась за границей, во Франции. В каком-то глянце. VOGUE, что ли, или ELLE.
На самом деле я рад сообщению от нее. Не так легко встретить девушку, с которой можно говорить обо всем, с которой можно появиться на любом мероприятии, которая идеально тебе подходит… И к которой ты ничего не чувствуешь. Помимо дружбы, разумеется.
Для меня этот случай уникальный. Во всех моих отношениях с девушками, с которыми я не хочу встречаться, я постоянно балансирую. Между романтикой, которая непременно возникает при общении с любой девушкой, и попытками дать понять, что она — только друг, пускай и отличный. Стоит лишь показать, что она тебя не интересует как девушка — все. Милым посиделкам, совместным киносеансам, вечерним прогулкам — конец. Если же превысить романтическую составляющую — становится еще хуже. Но в итоге всегда одно: вся моя дружба с девушками рано или поздно рушится. Это всегда происходит по одному сценарию: чуть больше внимания, чуть больше встреч и звонков — и девушка срывается с крючка тихой и спокойной дружбы. Потом наступает стадия откровенности, когда она звонит, сыплет намеками, старается вырвать признания. Терпеть не могу эту стадию! Я стараюсь дать ей время остыть, ухожу, не отвечаю на звонки. А потом начинаются истерики. И здесь уже все окончательно меркнет.
Поэтому я искренне рад, что этот случай — не клинический. Наташа знает о моих отношениях с другими девушками, но ее это не сильно тревожит. Вдобавок она красива, умна, общительна. Мы с ней — дуэт, как говорят о нас друзья, мы почти всегда вместе. Что важно — с Наташей я могу говорить обо всем. То есть вообще обо всем, вплоть до личного.
Мы договорились встретиться с ней вечером, в кофейне напротив факультета.
Она опаздывала, я сидел за столиком напротив входа, вертел в руках меню, сложенное гармошкой, и ломал зубочистки. Ко мне под вечер начал возвращаться аппетит, я очень хотел, чтобы она скорее пришла, и я смог бы заказать себе салат или суп.
Наконец-то! В глаза бросилась смелая дизайнерская блузка с бантом на груди и высокие каблуки, которые отбивали быстрый ритм по плиточному полу. На лбу красовались ярко-розовые очки. Как будто из моего текста про оппозиционеров. Да, жизнь во Франции пошла ей на пользу! Я подумал, что теперь она действительно похожа на журналистку из модного глянца.
