Дэвид Гилмор - Что сказал бы Генри Миллер...
— У меня с порнографией нет проблем.
— А у меня есть, — заявил я. — Поэтому спрячь его куда-нибудь подальше.
Рядом в комнате-прачечной на цементном полу квасилась половина полотенец, которые были в доме. Но я хранил спокойствие. Мне казалось, что теперь не время вести себя с сыном как с ребенком.
— Вы, ребята, взяли бы себе молока с булочками, а мне надо пойти покосить проклятую траву во дворе перед домом.
Скоро пол стал слегка вибрировать от звуков бас-гитары. Звуки голоса Ребекки перекрывали музыку, потом стал доноситься голос Джеси, более глубокий и искренний. Послышались взрывы хохота. Господи, подумал я, она поняла, как с ним может быть забавно.
— Сколько этой девочке лет? — спросил я, когда Джеси вернулся, проводив Ребекку до станции метро.
— Шестнадцать, — ответил он. — Но у нее уже есть приятель.
— Могу себе представить.
Джеси как-то неуверенно улыбнулся.
— Что ты имеешь в виду?
— Ничего особенного.
Теперь он казался настороженным.
— Ну, а если у нее есть приятель, — снова спросил я, — почему она встречается с тобой у тебя дома?
— Она симпатичная, правда?
— Конечно. И ей об этом тоже прекрасно известно.
— Ребекка всем нравится. Все парни хотят показать, что тусуются с ней. А она не против проводить с ними время.
— А сколько лет ее приятелю?
— Он ее возраста. Хотя и порядочный болван.
— Это говорит в ее пользу, — со знанием дела заметил я.
— Почему?
— Делает ее еще более привлекательной.
Джеси посмотрел на свое отражение в зеркале над кухонной раковиной. Чуть склонил голову набок, втянул щеки, поджал губы и сурово насупил брови. Он себя представлял себе именно таким. Как будто никогда по-другому и не выглядел. Со стороны могло показаться, что его волосы, густые, как мех у енота, вот-вот встанут дыбом.
— Но парень, который был до него, разменял четвертак, — сообщил он. (Сыну явно хотелось еще поговорить о Ребекке.)
Когда Джеси не без доли сожаления оторвал взгляд от зеркала, его лицо снова обрело нормальное выражение.
— Ему двадцать пять лет?
— За ней, пап, много разных ребят ухлестывает. Слетаются к ней, как мотыльки на свет.
В этот момент он показался мне мудрее, чем я в его возрасте. У меня было больше романтических иллюзий. (Хотя вряд ли это можно назвать большой заслугой.) Но вся эта история с Ребеккой Нг подействовала мне на нервы. Как будто я увидел, как Джеси садится в очень дорогую тачку. Даже запах новой кожи можно было почувствовать.
— Я, по-моему, не выглядел так, будто пристаю к ней или что-то в этом роде, правда? — Джеси посмотрел на меня.
— Нет, этим даже не пахло.
— Не казалось, что я был на взводе или как-то напрягся?
— Не заметил. А что, ты был на нервах?
— Я только тогда напрягаюсь, когда пристально на нее смотрю. А так все путем.
— Мне показалось, ты отлично держался.
— Ты, правда, так считаешь?
Снова стало заметно, что он как-то обмяк после этой встряски в минорном ключе от неясных своих переживаний, догадок и сомнений, которые будут его одолевать с неумолимостью силы тяготения. Как мало я могу ему дать, мелькнула мысль, только эти попытки подбодрить его, как яблочные дольки, которыми кормят в зоопарке редкое животное.
Через стенку была слышна возня нашей соседки Элеоноры. Она чем-то гремела на кухне, чай себе заваривала, слушала радио. Звуки одиночества. Прислушиваясь к ним урывками, думая о собственных проблемах, я вдруг вспомнил первое «свидание» Джеси. Тогда ему было лет десять-одиннадцать. Я стоял, скрестив руки, и наблюдал, как он, почистив зубы, прыснул моим дезодорантом себе под мышками, надел красную футболку с короткими рукавами и вышел из дому. Я решил за ним проследить, а чтобы он меня не засек, прятался за деревьями и кустами. (Его худенькая фигурка, освещенная солнечными лучами так, что черная шевелюра казалась пламенной, смотрелась великолепно.)
Через некоторое время он появился на асфальтированной дорожке, ведущей к дому на возвышении в викторианском стиле, а рядом с ним шла девочка. Ростом она была чуть выше моего сына. Я следил за детьми, пока те двигались к улице Блур, а когда они зашли в забегаловку «Время кофе», решил свою слежку прекратить.
— Пап, ты ведь не считаешь, что мы с Ребеккой друг другу не подходим, правда? — спросил Джеси, снова глядя на себя в зеркало и гримасничая.
— Все тебе подойдут, кто понравится, — ответил я сыну, хоть сердце мое при этом екнуло.
* * *В ту зиму у меня было полно свободного времени. Я вел непродолжительную документальную передачу, которую никто не смотрел, но срок моего контракта подходил к концу, и продюсер проекта уже перестал отвечать на мои многочисленные электронные письма, в которых я пытался выведать его дальнейшие планы. У меня складывалось малоприятное ощущение, что моя карьера на телевидении близится к концу.
— Ты всегда можешь поискать себе работу как все нормальные люди, — говорила мне жена. Но меня это пугало. Мне трудно было себе представить, как я с протянутой рукой буду просить кого-нибудь принять меня на работу, когда мне уже за пятьдесят.
— Мне кажется, люди смотрят на это по-другому, — возразила она мне. — Ты просто человек, которому нужна работа. Все так делают.
Я позвонил нескольким своим бывшим сослуживцам, которым очень нравилось, как я работаю (так мне казалось). Но все они уже занимались другими делами, жили с другими женами, имели от них детей. Они говорили со мной приветливо и дружелюбно, но по тону можно было понять, что мои проблемы им до фонаря.
Я приглашал в рестораны людей, с которыми не виделся уже много лет: старых школьных и университетских приятелей, знакомых, с которыми мы от души оттягивались на Карибах. Спустя двадцать минут я глядел на вилку и думал, что больше этого делать не надо. (Уверен, что мои гости полностью разделяли мое мнение.) Меня изводили мысли о том, как жить дальше. Перспективы мои выглядели весьма печально, особенно по прошествии пяти — десяти лет. Мои иллюзии о том, что «все как-нибудь устроится» и «закончится благополучно», постепенно развеивались.
Я провел кое-какие неутешительные подсчеты. Если представить себе, что никто не даст мне никакой работы, денег хватит еще года на два. Можно, правда, перестать ходить в рестораны, тогда протяну подольше. (А если помру, тогда деньги можно будет растянуть до бесконечности.) А что потом? Подменять кого-нибудь в школе? Но этим я уже лет двадцать пять не занимался. От подобных мыслей у меня сосало под ложечкой. Вскакивать по будильнику в половине седьмого из кровати с колотящимся сердцем и таким ощущением, будто во рту кошка нагадила; натягивать рубашку, повязывать галстук, надевать пропахший нафталином пиджак; нестись в метро, от которого с души воротит, к какой-то кирпичной школе в отдаленный район, о котором я знаю только понаслышке, идти по коридору в здании, где от яркого света рябит в глазах, чтобы услышать в кабинете завуча: «Так это вы когда-то вели передачи на телевидении?»
От таких видов на будущее мне уже в одиннадцать утра хотелось хорошенько набраться. Несколько раз я так и поступал, после чего меня, как похмелье с бодуна, неизменно преследовал Малькольм Лаури. Ты плохо распорядился своей жизнью.
Как-то раз я проснулся слишком рано и забрел в незнакомый ресторан. Когда мне принесли счет, сумма показалась неестественно маленькой, — было ясно, что официантка ошиблась, и мне совсем не хотелось, чтобы она за это расплачивалась своими чаевыми. Я подозвал молодую женщину к столику.
— Мне кажется, вы с меня слишком мало взяли, — сказал я.
Она бросила взгляд на счет.
— Нет, нет, это льготные расценки для пожилых посетителей, — задорно пояснила официантка.
Льготные расценки полагались тем, кому перевалило за шестьдесят пять. Но еще трагичнее было то, что на меня тихо накатила волна благодарности. Ведь как-никак на яичнице с ветчиной для ранних посетителей я уже сэкономил почти два с половиной доллара.
Погода на улице хмурилась. Пошел снег, мокрые снежинки липли на окна. Маленькую автомобильную стоянку через улицу скрыл туман. Виднелись только два красных огонька задних подфарников парковавшейся машины. Именно в этот момент позвонила Мэгги Хушулак, мать Джеси. Она только что налила себе стаканчик красного вина в моем лофте и хотела, чтобы кто-нибудь составил ей компанию. Зажглись уличные фонари, вокруг ламп удивительно красиво светились туманные ореолы. Вдруг мне стало как-то уютно, выдался чудесный вечер для беседы родителей об их обожаемом чаде: о том, как он ест (плохо), как он занимается спортом (вообще никак), о его курении (одно расстройство), о Ребекке Нг (час от часу не легче), о наркотиках (об этом мы ничего не знаем), о чтении (он вообще ничего не читает), о кинофильмах (сегодня он посмотрел «К северу через северо-запад» Хичкока), о пьянстве (на вечеринках), о сущности его души (мечтатель).
