Аркадий Макаров - Парковая зона
Куда податься?
В деревне жил один дед, звали его Шибряй, а прозвище он имел – Клюкало, за свою оторванную на войне ногу. Клюкало этот был большой любитель побаловаться свежатиной из шустрых полевых воришек – сусликов.
Сусличий промысел в то время был основным занятием деревенских ребят. Шкурки принимались в заготконторе без ограничений, а тушки они приносили Шибряю. Дед таким гостинцам радовался необыкновенно. Взвар делал в помойном ведре, другую посуду жена не давала.
Клюкало разжигал во дворе под высоким изогнутым таганом костер, ставил на таган ведро с розоватыми тельцами грызунов и нетерпеливо топтался, загребая деревянной ногой пыльную землю. Когда вода в ведре закипала, он, блаженно щурясь, широкой щепой снимал с отвара густую пену, подцеплял тушку и, по-кошачьи повернув голову набок, пробовал уцелевшими зубами побелевшее мясо.
За один присест Шибряй мог съесть штук десять-пятнадцать разжиревших на колхозных хлебах зверьков, ну а ежели под водочку, да с растяжкой, то и десятка три укладывал.
Пил он, разумеется, все подряд, лишь бы булькало и першило в горле. Такого вшивомор не одолеет, дед и ацетон пробовал пить и – ничего, не загнулся…
Товарищ все уговаривал Ивана, а заодно и самого себя, мол, что делать – животные гадостей не пьют, на них опыт не поставишь, остается только один дед Шибряй, тот все сможет. И, уверовав в правоту своего дела, закадычные друзья смело пошагали по широким сельским улицам к дегустатору.
Но у палисадника Шибряева дома путь им перегородил Колька Манида – здоровенный малый лет девятнадцати, работавший после школы, перед Армией, на радиоузле монтером.
Манида водил дружбу с сыном Шибряя и прослыл на селе безотказным утешителем женских судеб. Бабы поговаривали, что Колька в этом деле был большой мастер.
Видать, Манида уже приложился у Шибряя и стоял теперь навеселе, широко улыбаясь.
– А-а, привет активистам-онанистам! – Манида растопырил руки, чтобы перехватить недорослей. – Кто дрочет, тот баб не хочет! А ну-ка, ну-ка, покажите ручки! – гоготал он. – От Дуньки Кулаковой на ладонях шерсть должна расти.
Мишка Спицын с готовностью выбросил руки ладонями вверх: на, мол, смотри – никакой шерсти на ладонях не растет.
Иван показал только левую ладонь – правая рука его бережно придерживала за пазухой стеклянную колбу с неизвестной пока жидкостью.
Манида, заинтересованно запустил Ивану подмышку свою лапищу и, выхватив колбу, извлек ее на свет.
– Вот те раз! – воскликнул он. – К химичке направились с реактивом-то? Ну-ну, привет ей от меня! Скажите, что зайду скоро. Она у меня в очереди на послезавтра, – Манида вытащил из колбы бумажную пробку и уткнулся в горлышко здоровенным носом. – Э! Да тут разобраться надо! Никак – С2H5OH? Учил, учил химию! Я у этой Нинки Иванны все больше на повторных уроках ума набирался. Любила она меня без обеда оставлять, а во вторую смену – без ужина. Ох, и вопросики мне тогда подкидывала! – от приятных воспоминаний он сладко зажмурился. – Я эту реторту ей сам занесу. Не беспокойтесь. Все будет – хок-кей!
Покачав в тяжелом кулаке колбу, Манида опрокинул ее, сделал несколько глотков, отнял от губ и, скривившись, шумно выдохнул из себя воздух.
Ребята опасливо глядели на него: что будет?
– Н-да! По-моему боярышником отдает. За чистоту реакции не ручаюсь, – он, разомлев, попридержал школяров за плечи. – Очковые ребята! Молотки! А что трением молофью добываете – это ничего. Я и сам иногда для разнообразия этим способом пользуюсь. И – ничего, ништяк! – Колька выставил перед ними торчком две большие и загребущие ладони. Колба уже болталась в его широком кармане. – Во! Ни одной шерстинки нет! А за посудой потом зайдете.
Легонько столкнув пацанов лбами, он повернулся и крупным неровным шагом направился к своему дому.
Сомнений не было. Ребята понимающе переглянулись и не сговариваясь двинулись обратно к подвалу.
Время было августовское. Грустно шуршал пожухлый чертополох по краям пустынных огородов. Летние каникулы заканчивались, скоро идти в школу, и подростки решили элегическую эту пору отметить, как водится, хорошей выпивкой, благо продукт проверен – яда не обнаружено.
Весь их энтузиазм и творческий пыл остудила няня – домработница в семействе главного врача. В этот день она, как на грех, вздумала заниматься засолкой огурцов, и подвал был под ее бдительным контролем. Нырнуть туда – никакой возможности. Она, засучив рукава, ошпаривала крутым кипятком у самого входа в вожделенные закрома большую дубовую кадушку.
Заметив ребят, няня строго пригрозила пальцем и тут же заставила таскать неподъемные ведра из больничного колодца такой глубины, что он казался бездонным.
Теперь они с ненавистью крутили огромный скрипучий барабан и, плеская на землю, носили бесконечную воду.
Но… был день, и была пища.
Наутро, чуть свет, наспех умывшись, Иван уже нетерпеливо свистел под окном своего дружка с намерением осуществить их вчерашние замыслы.
Долго свистеть не пришлось.
Нырнув в подвал, они быстренько нацедили в пол-литровую бутылку боярышника, рассовали по карманам картошку, не забыв прихватить огурчиков вчерашнего засола. Мишка, вооружившись операционным ножом, быстро отхватил приличный шматок домашней копченой грудинки, висевшей тут же у потолка на черном кованом крюке.
После такого набега, тихо просочившись за дверь, они огородами подались на речку.
Там, над песчаным свеем, на пустынном крутом берегу реки имелась потаенная пещера, вырытая неизвестно кем и неизвестно когда. Это было их так называемое «разбойничье место», где ребята играли в свои, не всегда безобидные мальчишеские игры.
В пещере было все для «культурного» отдыха братьев-разбойников.
Во-первых, имелась коробка золотого пахучего флотского табака и две курительные трубки, приобретенные по случаю Мишкиного дня рождения, когда мать, расщедрившись, отвалила ему на морс и леденцы приличную сумму.
Дабы табак, как и порох, всегда оставался сухим, ребята предусмотрительно пересыпали его в большую металлическую коробку из-под индийского чая, а трубки, после того как накурились до одури, спрятали, завернув в газету, под слой перетолченной, рассыпанной на полу соломы, в самый дальний угол.
Во-вторых, тут же под рукой, на широкой дощатой полке, расположенной поперек всей пещеры, всегда находились котелок, соль, хлеб и спички.
Для того времени запасец был совсем неплохой, к тому же охапка сухих дров всегда аккуратно пополнялась за счет того, что плохо лежало на сельских задворках.
Конечно, для полного счастья не хватало какой-нибудь пленницы. Но что поделаешь? Ровесницы их почему-то не жаловали, а с малолетками, которые крутились под ногами, играть в куклы подростки боялись.
У Ивана была надолго сохранившаяся рыбацкая привычка – прятать где-нибудь в кепке или за воротником крючок с леской, так, на всякий случай. Удилище с поплавком смастерить всегда можно, а рыбка в то время – слава КПСС! – водилась. И уха, конечно, не помешала бы…
И вот, пробираясь мимо изб, ребята решили наковырять червячков в унавоженной с весны куче, где деловито копались куры. А, надо сказать, червяки там водились отменные. Их с большим аппетитом глотали не только куры, но и любая рыбная братия.
Разворошив кучу, молодые рыбари присели, выбирая насадку пожирнее, но тут их осенила великолепная мысль: курица в собственном соку нисколько не хуже ухи, а, может быть, даже питательней!
Как же могут разбойники да без дичи?
Быстро размотав тугую, из шелковой нити, леску, Иван насадил толстого, извивающегося, как грешник в аду, дождевого червя и мигом подбросил наживку отпрянувшим было курам. Озадачено повернув голову, черная с ярко-красным гребнем хохлатка клюнула несколько раз обеспокоенного червяка и разом заглотила его.
Не понимая, что случилось, хохлатка икнула и вдруг, заполошно захлопав крыльями и прижимая голову к земле, заголосила на все село так, что сидящие в сладкой дреме вороны с карканьем сорвались с растущей рядом ветлы и закружили, как рваные листы горелой бумаги.
Подтащив упирающуюся добычу, Иван сунул под растрепанное крыло ее пламенеющую голову.
Сразу стало тревожно и тихо.
Воровато оглянувшись, подростки как ни в чем не бывало продолжили путь к речке по заросшей лопухами меже, держа под неусыпным контролем добычу, которая отчаянно царапалась своими острыми когтями.
Пещера, в которой они собирались отметить конец лета, находилась на том берегу, где разросшийся краснотал образовывал непроходимую чащобу. Рядом торчали из воды черные сваи бревенчатого моста.
Мост этот был однажды по полой воде разрушен пьяными подрывниками, которые, не рассчитав заряда аммонала, вместо льда подняли на воздух единственную на селе переправу.
Теперь переходить речку надо было вброд по илистому зыбкому дну.
