Манохар Малгонкар - Излучина Ганга
Эта фуфайке из английской шерсти была единственным элегантным его одеянием. Больше того — это было самое ценное его имущество. Прижимая ее к груди, он чувствовал, какая она мягкая и теплая, словно пушистый зверек. Ему вдруг захотелось подавить свой порыв, убежать, но было поздно. Люди у костра расступились, подбадривая его криками. Он подошел поближе и швырнул фуфайку в огонь.
— Конец! — взревела толпа. — Здорово!
И все же люди еще колебались: подбадривали взглядами друг друга, с опаской поглядывали на белых полицейских сержантов, тихо переговаривались. И вдруг умолкли — из толпы выбежала девушка, изящная, темноволосая, хорошо одетая. Наряд выделял ее среди всей толпы, как яркие перья экзотическую птицу. Поверх огненного сари на ней была шубка из дорогого меха. Ни на кого не глядя, приблизилась она к костру. Минуту стояла неподвижно, склонив голову. Блики костра играли на ее шубке, сари и в иссиня-черных волосах. Потом она сняла шубку и бросила ее в костер…
Молчание длилось еще мгновение. А потом словно какой-то клапан открылся. Раздались торжественные клики: «Бхарат-мата-ки джай! Победа Матери-Индии!» Люди бросились вперед наперегонки, чтобы предать огню свои пальто, шапки, рубашки. «Махатма Ганди — ки джай! Бхарат-мата — ки джай!»
Гьян был потрясен видом прекрасной девушки, стоявшей у костра в свете пламени. «Словно Богиня огня», — подумал он. А потом яркое цветовое пятно скрылось в толпе, как будто ее и не было никогда или она растаяла в огненных бликах.
Но запах горящего меха был реальностью. Он оставался в воздухе до самого конца митинга. Ганди отставил в сторону свою прялку и едва заметно улыбнулся. Он сложил руки в прощальном приветствии и встал, чтобы уйти.
— Слава Махатме Ганди!
И снова Гьян с удивлением услышал собственный голос:
— Слава Матери-Индии! Ненасилие не для трусов!
Эти слова прозвучали как молитва.
Зеленые отблески заката
Половодье можно было предсказать заранее. Оно происходило каждый год в конце июня, вскоре после того, как в колледжах начинался летиий семестр.
Горячая земля Пенджаба, иссохшаяся и растрескавшаяся, мечтала о влаге. Измученная, она жаждуще вздрагивала под бесстыдным взором летнего неба, уповая лишь на щедрость грядущего половодья. Каналы становились похожими на узкие улочки. Пять рек[3] превращались в струйки коричневой жидкости, а последний сезон муссонов казался смутным воспоминанием.
И вот, словно в ответ на мольбу, низверглись потоки, переполняя каналы, русла рек, затопляя берега и обещая новый сезон изобилия.
Где-то высоко в Гималаях, у самых истоков рек, за четыреста миль отсюда, яростное солнце растопило могучие пласты зимних снегов. Миллионы миллионов- снежных кристалликов превратились в капли воды. Природные плотины заколебались, дрогнули, обрушились. А еще через три дня пять рек Пенджаба взревели, как чудовища, глотающие и извергающие воду.
В Дарьябаде, как и повсюду, люди на велосипедах, пешком и на телегах, в повозках, запряженных волами, и на рикшах спешили к берегам реки. Ликующие, восхищенные, они следили за кипящим потоком, который сумел усмирить летний зной.
Некоторые добирались даже за тридцать миль до Берчи-багха, где сто лет назад река Ченаб свернула со своего векового пути. Здесь можно было увидеть старое русло, его высокие, четко очерченные, белые с розовым берега, сверкающие блестками слюды.
Старое русло тоже ждало своего часа, когда поток разрастется настолько, что ненадолго заполнит и его, а избыточные воды, устремившись по прежнему своему пути, образуют сверкающие голубые озерца среди песка. Берчи-багх — излюбленное место для пикников. А всего в полумиле находится главное русло реки Ченаб — хмельной, разъяренной и даже грозной; люди опасаются, что однажды она захочет снова покинуть свои берега.
Однако пикник в песках Берчи-багха у старого русла доступен лишь владельцам собственных машин. Гьян никогда не бывал там. Он сидел в читальне, просматривая «Сивил энд милитэри гэзетт»[4], когда к нему подошел Деби-даял.
— Мы собираемся сегодня вечером в Берчи-багх, не присоединишься к нам? Если у тебя нет других планов, конечно…
Нет, других планов не было. У таких юношей никогда не бывает «других планов». Они сидят в своих комнатах, притворяясь слишком занятыми, — ведь им некуда пойти.
Гьян поблагодарил Деби-даяла, стараясь, чтобы в голосе его прозвучало безразличие. На мгновение он даже пожалел, что не додумался сказать: «Извини, но у меня и в самом деле другие планы».
— Захвати купальные принадлежности, — посоветовал Деби-даял. — В старом русле совсем не опасно плавать.
— Благодарю, — снова ответил Гьян. Когда Деби ушел, он стал раздумывать, где бы одолжить купальные трусы, ибо его собственные, дешевые, штопаные и выцветшие, никуда не годились.
Гьян не мог понять, что побудило Деби пригласить его. Деби принадлежал к числу самых знатных персон в колледже, а он, Гьян, был просто одним из многих. Деби — единственный сын деван-бахадура Текчанда Кервада. Его семья жила в Дарьябаде больше столетия. Им принадлежали большие участки земли вдоль каналов, им принадлежала строительная компания «Кервад», им принадлежала жилищная компания «Кервад» и бог знает что еще. Даже улица в военном городке носила их имя — Кервад-авеню.
Существовал и дворец Кервада, как говорили, самый роскошный частный дом западнее Лахора. До сих пор Гьян лишь издали разглядывал этот дворец — одинокий, пышный и недоступный — красная крыша его возвышалась среди деревьев у реки. Стоя у ворот, можно было лишь краешком глаза увидеть кремовые, зеленые, красные стены, скрытые за листвой казуариновых и эвкалиптовых деревьев, посаженных вдоль подъездной дороги, высокий портик с колоннами, построенный еще до тех времен, когда американские автомобили заменили конную пару — символ достатка у индийских торговцев, — распланированный, как шахматная доска, парк, за которым ухаживало не меньше дюжины садовников.
Но в этот день Гьян увидел дом вблизи. Их провели через парадный вход наверх в гостиную, где был сервирован чай. Лакеи в белом разносили подносы с пирожными, сандвичами, закусками и сладостями. Гьян никогда не пробовал таких яств, да и чай не приходилось ему пить из такой изящной, невесомой и хрупкой чашечки.
Родители Деби-даяла уехали на весь день в Лахор, но его сестра оставалась дома. Сундари сидела за столом, уставленным многочисленными предметами чайного сервиза из тяжелого серебра, — хладнокровная, невозмутимая, благоухающая едва слышным ароматом духов и невыразимо очаровательная.
Никого из гостей Гьян не знал. Здесь был Сингх, молчаливый бородатый человек с черными, словно гипнотизирующими глазами, в тюрбане сикха и со стальным браслетом на запястье, хотя к сикхам он, по-видимому, не принадлежал, судя по тому, как он открыто курил[5]; присутствовал и некто Босу, говоривший с заметным бенгальским акцентом. К колледжу никто из них не имел никакого отношения.
Была еще и подруга Сундари, одетая в шаровары и блузку, типичная пенджабская девушка, свежая, розовая, светлокожая, соблазнительно пухленькая, с несколько резкими чертами лица, но необычайно привлекательная далее для тех, кто знает, что она располнеет к двадцати пяти годам и постареет к тридцати.
Но Гьяну было не до этой девушки и вообще ни до кого из гостей. От одного присутствия Сундари его бросало то в жар, то в холод. Известная всему городу единственная дочь богатых родителей так ласково обошлась с ним, сокурсником брата, что Гьян не мог понять, действительно ли он симпатичен ей или она лишь проявляет снисходительность.
— Зачем вы попросили Деби привязать собаку? — спросила она Сингха. — Спиндл такая маленькая и такая добрая.
Перед этим болонка Спиндл была удалена из гостиной в комнату Деби-даяла, несмотря на громкий протестующий лай.
— Собаки раздражают меня. Как-то раз мне пришлось несколько миль удирать от полицейских ищеек. Такое не забывается.
Наступило молчание. Каждый старался притвориться, что не усмотрел ничего необычного в словах Сингха. Сам он сосредоточенно помешивал чай, отвернувшись от всех. Казалось, мысленно он был где-то в прошлом.
— Как ты думаешь, можно будет осмотреть музей, — спросил Гьян приятеля, — раз уж твой отец в отъезде?
Ему ответила Сундари:
— Конечно! Но вы могли бы это сделать и при папе. Он с удовольствием показал бы вам его сам, я уверена. Теперь же вам придется довольствоваться моими объяснениями, а я ничего не смыслю в бронзе.
Покинув других гостей, продолжавших пить чай, курить и обсуждать предстоящий вечером пикник, они отправились в комнату в конце веранды, где размещалась коллекция древних медных, латунных и бронзовых статуэток, которой, как он слышал, не было равных нигде, кроме Музея принца Уэльского в Бомбее.
