Мордехай Рихлер - Версия Барни
Весь кипя и клокоча, я лежал в темноте и вслух повторял номера, которые следует набирать, если случится сердечный приступ.
— Вы звоните в больницу «Монреаль женераль опиталь». Если у вас кнопочный телефон и вы знаете нужный вам номер добавочного, можете сразу набрать. Если нет, наберите семнадцать для обслуживания на языке les maudits anglais[27] или двенадцать для обслуживания en français[28], на великом и свободном языке угнетенной части нашего общества.
Вызов «скорой» — двадцать один.
— Это станция «Скорой помощи». Пожалуйста, не вешайте трубку, с вами поговорят, как только мы закончим игру в покер на раздевание. Сегодня чудесный день, не правда ли?
Пока жду, автомат сыграет мне «Реквием» Моцарта.
Шарю по столику у кровати: где-то поблизости должен быть дигиталис в таблетках, очки для чтения и зубные протезы. Ненадолго включаю лампу, ощупываю и осматриваю трусы — нет ли подозрительных отметин, потому что, если я нынче ночью умру, не хотелось бы, чтобы незнакомые люди подумали, будто я какой-нибудь грязный извращенец. Потом вспоминаю про свой любимый способ. Надо думать о другом — о чем-нибудь приятном, и тогда название проклятой этой макаронной хреновины всплывет само собой. Что ж, вообразим Терри Макайвера — как он истекает кровью, плавая в море, кишащем акулами… вот опять что-то дергает его за то место, откуда когда-то росли его ноги… а спасательный вертолет кружит, кружит и никак не может выудить его из воды. В конце концов, когда лживого, самовлюбленного автора пасквиля «О времени и лихорадке» поднимают в воздух, от него остается одно мокрое туловище, оно пляшет над пенными волнами как приманка, на которую кидаются, выпрыгивая из воды, акулы.
Затем я превращаю себя в расхристанного четырнадцатилетнего подростка и — ни фига себе! — в первый раз расстегиваю кружавчатый бюстгальтер учительницы, которую я буду здесь называть миссис Огилви, а происходит это, как раз когда в ее гостиной по радио зазвучала одна из тех — помните? — дурацких песенок:
Спят-ка злые, злые псые, мявчи екаты — йе!
Всемпа рае даут-рае прыг вкро-ватиты!
Что удивительно, она не противилась. Наоборот, напугала меня тем, что сразу скинула туфли и, ерзая, принялась стягивать с себя твидовую юбку.
— Ах, что это со мной, прямо не знаю, — бормотала при этом училка, только что поставившая мне пять с плюсом за сочинение про «Повесть о двух городах», которое я нагло содрал, лишь кое-где слегка перефразировав, из книги Грэнвила Хикса. — Такое чувство, будто воруешь ребенка из колыбели.
Потом она, на мой взгляд, все испортила, добавив приказным тоном, будто я ей урок отвечаю:
— Но сначала надо откинуть макароны, не правда ли?
— А. Ну да, конечно. Только вот как эта ерундовина называется, куда их откидывают?
— Наверное, что-то à la foramine[29], — ответила она.
Ладно, бог с ним, дадим миссис Огилви шанс исправиться, подумал я и, стремясь к тому, чтобы на сей раз получилось лучше, вновь поплыл по извивам памяти, сызнова забарахтался с ней на диване, не теряя, между прочим, надежды на какую-нибудь, ну хоть вот таку-у-у-сенькую, хоть полу-, хоть четверть-эрекцию вопреки несчастной моей нынешней дряхлости.
— Да какой же ты нетерпеливый, — отстранилась она. — Подожди. Еще не время. En frangais, s'il vous plaît[30].
— Что?
— Ax, мой милый. Как ты невоспитан! Надо говорить не «что?», а «простите, не понял», не правда ли? Так что давай-ка: как будет по-французски «еще не время»?
— Pas encore.
— Вот, молодцом, — одобрила она, выдвигая ящик тумбочки. — Не думай, что я зануда какая-нибудь, но, пожалуйста, будь умницей и сперва натяни вот это — да, раскатай, раскатай, — надо одеть твоего шустрого шалунишку.
— Хорошо, миссис Огилви.
— Дай мне твою руку. Ой, ну где это видано, чтобы такие грязные ногти! Сюда. Вот, правильно! Потихонечку. Вот так, ну… Стой!
— Теперь-то что я не так сделал?
— Просто я хотела сказать, что это не Лилиан Хеллман написала «Человека в рубашке от "Брукс Бразерс"». Это Мэри Маккарти.
Будь оно все неладно. Я встал с кровати, накинул изношенный халат, с которым не могу расстаться, потому что мне подарила его Мириам, и прошлепал в кухню. Рыская по шкафам, я швырял на пол кухонные орудия, по ходу дела выкликая их поименно: половник, таймер для варки яиц, щипчики, ломтерезка, картофелечистка, чайное ситечко, мерные кружки, консервный нож, лопаточка… Да вот же она, на стенке шкафа на крюке висит, чертова дребедень, в которую макароны откидывают, но как же она называется?
Я пережил скарлатину, свинку, два ограбления, мандавошек, удаление всех зубов, замену тазобедренного сустава, обвинение в убийстве и трех жен. Первая давно лежит в могиле, зато Вторая Мадам Панофски, услышав мой голос, тотчас начинает орать и даже по прошествии стольких лет сперва крикнет: «Убийца, куда ты девал его тело?» — и только после этого хряснет трубку. Вот Мириам — она бы со мной поговорила. Может быть, даже посмеялась над такой проблемой. Ах, сама эта квартира веселилась бы с нею вместе. Наполнилась бы ее ароматом. Ее любовью. Загвоздка в том, что к телефону скорей всего подойдет Блэр, да и телефон его я из записной книжки вымарал, после того как последний раз пытался позвонить.
— Я бы хотел поговорить с моей женой, — сказал тогда я.
— Она уже не ваша жена, Барни. Кроме того, вы явно находитесь в состоянии алкогольного опьянения.
«Алкогольного опьянения»! Каков интеллигент!
— Конечно, я пьян! Времени-то — четыре утра!..
— Вот именно: четыре утра, и Мириам спит.
— Пускай спит, я с тобой поговорю. Я разбирал тут ящики стола и нашел потрясающие ее фотографии в голом виде — тех времен, когда она жила со мной. Так вот, интересуюсь: хочешь, я тебе их отдам, чтобы ты знал хотя бы, какова она была в ее лучшие годы.
— Какая же вы дрянь, — процедил он, вешая трубку.
И то верно. А все равно моя взяла, и со стаканом виски в руке я заплясал по комнате шим-шам-шимми[31] великого Ральфа Брауна.
Этого Блэра многие считают прекрасным человеком. Ну как же: выдающийся ученый! Даже мои сыновья защищают его. Мы понимаем твои чувства, говорят они, но он умный и тонкий человек, и он предан Мириам. Дерьмо. Крыса бумажная. Осёл во профессорстве. В Канаду Блэр приехал из Бостона в шестидесятых — бежал от призыва в армию, как Дэн Куэйл и Билл Клинтон — ну и, конечно, теперь в глазах своих студентов он герой. Что до меня, то черт меня подери, если я понимаю, как можно Сайгону предпочесть Торонто. Как бы то ни было, я раздобыл номер его факса на кафедре и, вдохновляясь мыслями о том, как мог бы разгуляться на этом поприще Бука, временами сажусь и запускаю ему какую-нибудь пулю.
Факс Герру Доктору Блэру Хопперу (бывшему Гауптману[32]) от «Сексорама новелтиз»
ACHTUNG!
МАТЕРИАЛ ЛИЧНОГО ХАРАКТЕРА
СЕКРЕТНО
Дорогой Герр Доктор Хоппер!
В ответ на ваш запрос от 26 января сообщаем, что мы приветствуем Вашу идею введения в колледже Виктория когда-то принятого в университетах Лиги Плюща обычая заставлять избранных студенток позировать голыми для фотографий спереди, в профиль и сзади. Ваше предложение применять при этом пояса с чулками и прочие подобные аксессуары находим весьма заманчивым. Этот проект имеет, как Вы справедливо указываете, громадный коммерческий потенциал. Однако, прежде чем принять Ваше предложение по выпуску нового набора игральных карт, мы должны оценить качество реальных фотографий.
Искренне Ваш, Дуэйн Коннорс, «Сексорама новелтиз»
P. S. Подтверждаем получение возвращенного Вами календаря «Мальчики — оближешь пальчики» за 1995 год, но вернуть Вам деньги за него мы не можем, так как на нем имеется множество пятен, а страницы «Август» и «Сентябрь» слиплись.
Ноль часов сорок пять минут. Держу макаронную хренотень в испещренной печеночными пятнами руке, морщинистой, как шкурка ящерицы, и все равно не могу соотнести с ней никакого названия. Отбросив прочь, наливаю в стакан пальца на два виски, снимаю трубку и звоню старшему сыну в Лондон.
— Хэйо, Майк! Шесть часов, пора вставать. Время отправляться на утреннюю пробежку.
— Не знаю, как у вас, а у нас тут, между прочим, еще без четверти.
На завтрак мой педантичный сын сжует хрустящие хлопья с йогуртом, потом выпьет стакан лимонной водички. Ну и народ пошел!
— У тебя все в порядке? — спрашивает он, и у меня от его заботы чуть слезы на глаза не наворачиваются.
— Все тип-топ. Но у меня проблема. Как называется штуковина, на которую откидывают макароны?
— Ты пьян?
— Разумеется, нет.
— Тебя разве доктор Гершкович не предупреждал? Начнешь сызнова, и конец, ты же убьешь себя!
