Орхан Кемаль - Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы
Но Орхан Кемаль совершил невероятное. Один-единственный из многочисленного поколения начинавших вместе с ним литераторов. Совершил трудом — по восемь-десять часов не поднимая головы, не отрываясь, не вставая из-за стола. Он начал с репортажей, статей, миниатюр. Печатал рассказы. Получал гроши, семья голодала.
«История семьдесят второй камеры долго жила в моем подсознании, — рассказывал писатель. — Воспоминания одолевали меня. Не раз я начинал работать, исписывал груды бумаги — ничего не выходило. И вот как-то ночью, когда деревянные стены сотрясались от порывов зимнего ветра с Босфора, а в комнатах было так холодно, что плюнь, и плевок замерзнет, я снова решил взяться за рукопись. Дети были еще совсем маленькие, мы с женой свалили на них все тряпье, которое нашли. Ни печки, ни мангала у нас не было. Только керосинка. Последние пол-литра керосина я залил в лампу, которая почему-то гудела больше, чем светила. Подышал на руки и принялся писать. Когда я кончил, на улице уже было светло, вода в стакане на столе замерзла. Но я был счастлив: повесть звучала для меня, как песня. Я разбудил детей, жену и вместо завтрака прочел им написанное. После обеда я отправился пешком за шесть километров на улицу Бабыали, где помещаются издательства, редакции газет и журналов. Вошел в первый попавшийся литературный журнал. Я был уверен, что повесть у меня вырвут из рук и дадут хоть небольшой аванс. Куплю мяса, хлеба и бутылочку вина, урвем хоть этот вечер у судьбы, думалось мне. Но за ответом мне велели зайти завтра. Делать нечего, пришлось ждать до завтра. На следующее утро я наточил в граненом стакане старое лезвие, побрился, как на праздник, и, отшагав шесть километров, снова явился в редакцию. Вместо редактора меня встретил привратник: „Ваша повесть непристойна. Возьмите рукопись!“ Удар был тяжел. Снег кончился, на улице светило солнце. Но что было мне до этого?.. Не крах надежды получить аванс, который мне был так нужен, а непонимание — вот что сразило меня… С рукописью в руках я поплелся в редакцию газеты „Дюнья“, уже не надеясь на успех. Но там повесть взяли. А на следующий день даже дали аванс — если я не ошибаюсь, сто лир…»
Редактором газеты был известный критик Фалих Рыфки Атай. Начиная печатать повесть Орхана Кемаля из номера в номер, он предпослал ей следующие слова: «Этой повестью будет всегда гордиться турецкая литература».
«А я, — продолжал Орхан Кемаль свой рассказ, — ходил по лавкам и, зажав в кулаке сто лир, старался выбрать только самое необходимое. Но столько было самого необходимого, что денег никак не хватало».
Орхан Кемаль писал рассказы за десять, за пять и даже за три лиры. Ходил пешком, чтобы не тратиться на транспорт. Он не выносил саморекламы. Не любил торговаться и никогда не жаловался. Постоянную нужду носил с достоинством, как добротное старое пальто.
В начале пятидесятых годов в Стамбуле Орхан Кемаль написал еще одну повесть, которой может гордиться турецкая литература: «Муртаза».
Помощник ночного сторожа на одной из текстильных фабрик в Адане, Муртаза-эфенди — человек долга. Служба для него «выше совести и чести». Бедняк, отец шестерых детей, чтобы выучить старших, он посылает своих младших дочерей, совсем еще девочек, работать на фабрике по двенадцать часов в сутки. Но за свою службу не требует ничего, кроме одобрения начальства. Начальство же для Муртазы — каждый, кто стоит на полступеньки выше него или хотя бы носит галстук, как служащие конторы. Преувеличенное, чуть ли не маниакальное поклонение власти делает его комичным. Но Муртаза и страшен: стоит ему надеть повязку, как он перестает быть мужем, отцом, товарищем, перестает быть самим собой. Он страшен, как всякий фанатик, отчуждающий в себе все человеческое ради некой абстракции, как бы привлекательно она ни называлась.
Но Муртаза одновременно фигура трагическая. Хороший семьянин, он верен, честен, неподкупен, бесстрашен. Служение власть имущим превращает все его добродетели в противоположность. Хороший семьянин оказывается убийцей собственной дочери: «она нарушила порядок». Честный малый — доносит на своих сослуживцев директору. Храбрец — дрожит под неодобрительным взглядом хозяина. А неподкупный служака в награду за свою верность получает несколько лир в голубом конверте.
Характер, подсмотренный Орханом Кемалем в действительности, под его пером вырастает в трагический образ народа, предающего самого себя.
Муртаза — одно из самых значительных художественных открытий писателя. И как всякое открытие, опровергая привычные представления, оно сразу вызвало споры, которые не утихли до сих пор. Чего только не приписывали автору повести. И чрезмерное сгущение красок, и отвлеченность от жизни — он, дескать, просто-напросто вложил в своего героя заимствованную у Канта абстрактную идею «категорического императива», — и даже клевету на народ.
Подобно каждому истинно художественному произведению, повесть Орхана Кемаля многопланова, многозначна. Но с какой бы стороны к ней ни подойти, если оставаться объективным, то придется признать, что и здесь писатель выступает как последовательный реалист, ибо он точно изображает социальную и историческую среду, в которой был взращен феномен Муртазы.
Муртаза — крестьянин, переставший быть крестьянином, но не ставший рабочим. К тому же он «из переселенцев». Так называли тех, кто после поражения Османской империи в первой мировой войне возвратился в Турцию из некогда оккупированных империей стран, где турецкое население играло роль колонистов. Среди этого населения с особым усердием веками насаждались военно-феодальные идеалы доблести, порядка и подчинения. Зная об этом, легко понять, почему Муртаза беспрестанно твердит, что его первым наставником был колагасы — офицер султанской армии, его дядя, отчего персонажи повести так много рассуждают о бесстрашии, послушании и презрении к смерти как о неких извечных чертах нации. Да и выражение «я пес у порога твоего», которое повторяет Муртаза директору фабрики, вовсе не означает самоуничижения, как может показаться русскому читателю. Это просто формула, которой в имперские времена вассалы признавали власть своего феодала. Словом, характер Муртазы выпестован идеологией феодальной имперской бюрократии, которая в нем и ему подобных пережила самое себя. Новые хозяева страны лишь эксплуатируют то, что досталось им по наследству.
Будучи реалистом, Орхан Кемаль не пугался ни собственных мыслей, ни выводов, которые могли быть сделаны из его художественных открытий. И в этой повести он не только высмеял старые иллюзии, но и обнаружил иллюзорность «культа народа», лживость националистических идей, которыми снова пытались одурманить «маленького человека».
Мы сидели за столом у Орхана Кемаля: хозяин, его друзья, жена, его дети. Шел сентябрь 1966 года. Писатель незадолго до этого вышел из тюрьмы, куда снова был брошен по обвинению в коммунистической пропаганде. Когда друзья пришли к его дому, чтобы забрать к себе его жену и детей, перед домом стояла толпа фашистов и выкрикивала угрозы. А Нурие-ханым расставляла в коридоре наполненные водой бутылки — готовилась к обороне.
Протесты международной общественности на сей раз заставили власти выпустить писателя на свободу. И теперь эта история служила предметом застольных шуток.
Орхан Кемаль был уже не тем юным мастеровым и любителем футбола, который задиристо глядит со старых фотографий. Время, годы лишений и тюрем, изнурительная литературная поденщина сделали свое дело. Лицо прорезали глубокие морщины, и без того высокий, крутой лоб стал еще выше от залысин. Но глубоко посаженные глаза по-прежнему молодо сверкали из-под густых с проседью бровей.
Речь зашла о последнем замысле писателя — современной плутовской эпопее в трех книгах, причем каждая из них должна быть самостоятельным произведением. Первый роман трилогии, «Инспектор инспекторов», только что вышел из печати. В нем развертывалась история шарлатана, и, как все истории Орхана Кемаля, типично турецкая. Выходец из разорившейся аристократической семьи, Кудрет Янардаг (по-русски это имя звучало бы примерно как Вулкан Силыч) пользуется своей импозантной внешностью, благородными манерами и велеречивостью для того, чтобы дурачить легковерных провинциалов, преисполненных почтения к внешним атрибутам власти. Начинает он свою карьеру с мелкого надувательства: войдя в кофейню или в отель, указывает хозяину на какой-нибудь мнимый или действительный недостаток «не в качестве начальника или важной персоны, а как простой гражданин». Привыкшие ко взяточничеству провинциальные торговцы и обыватели по этой фразе немедленно принимают его за важную персону. Перед жуликом раскрываются все двери, деньги текут рекой в его карманы.
«История восхождения мелкого жулика к вершинам власти вплоть до депутатского кресла, — говорит Орхан Кемаль, — позволяет мне дать социальный срез нашего общества сороковых — пятидесятых годов».
