Александр Герцен - Былое и думы. (Автобиографическое сочинение)
872
Смотрите сюда, на этот портрет и на тот… Кудри Гипериона, чело самого Юпитера, взгляд, как у Марса… Посмотрите теперь на другой, вот ваш супруг (англ.).
873
великое неизвестное (лат.).
874
«Христианская нравственность имеет весь характер реакции, это большею частию один протест против язычества. Ее идеал скорее отрицательный, чем положительный, страдательный — чем деятельный. Она больше проповедует воздержание от зла, чем делание добра. Ужас от чувственности доведен до аскетизма. Награды на небе и наказания в аду придают самым лучшим поступкам чисто эгоистический характер, и в этом отношении христианское воззрение гораздо ниже античного. Лучшая часть в наших смутных понятиях об общественных обязанностях взята из греческих и римских источников. Все доблестное, благородное, самое понятие чести передано нам светским воспитанием нашим — а не духовным, проповедующим слепое повиновение как высшую добродетель». J.-S. Mill. (Прим. А. И. Герцена.)
875
коллективная посредственность (англ.).
876
филантропическая забава (англ.).
877
Всегда то же самое (лат.).
878
респектабельность (англ.).
879
Этот разбор книги Д. С. Милля мы берем из V книжки «Полярной звезды», которая выйдет к 1 маю. (Прим. А. И. Герцена)
880
Правь, Британия! (англ.)
881
Рассказ этот относится к отрывку, помещенному в VI кн. «Полярной звезды», (Прим. А. И. Герцена.)
882
мятеж (от франц. Emeute).
883
братством (от нем. Bruder).
884
партий, кружков (от франц. coterie).
885
«Черт возьми!» (англ.)
886
пивных (англ.).
887
лорд верховный судья (англ.).
888
стряпчих, поверенных (от англ. attorney, solicitor).
889
верховного судьи (от англ. chief-justice).
890
стоять в очереди (от франц. fwre la queue).
891
человекоубийстве (англ.).
892
Пардигон, схваченный в Июньские дни, был брошен в тюльерийский подвал; там находилось тысяч до пяти человек. Тут были холерные, раненые, умиравшие. Когда правительство прислало Корменена освидетельствовать положение их, то, отворивши двери, он и доктора отпрянули от удушающей заразительной вони. К. окошечкам soupiraile <отдушины (франц.)> было запрещено подходить. Пардигон, изнемогая от духоты, поднял голову, чтоб подышать, это заметил часовой из Национальной гвардии и сказал ему, чтоб он отошел, или он выстрелит. Пардигон медлил, тогда почтенный буржуа опустил дуло и выстрелил в него, пуля раздробила ему часть щеки и нижнюю челюсть, он упал. Вечером часть арестантов повели в форты, в том числе подняли раненого Пардигона, связали ему руки и повели. Тут известная тревога на Карузельской площади, в которой Национальная гвардия со страха стреляла друг в друга, раненый Пардигон выбился из сил и упал, его бросили на пол в полицейскую кордегардию, и он остался с связанными руками, лежа на спине и захлебываясь своей кровью из раны. Так его застал какой-то политехник, разругавший этих каннибалов и заставивший их снести больного в больницу. Помнится, я этот случай рассказал в «Письмах из Италии и Франции»… но это не мешает протверживать, чтоб не забывать, что такое образованная парижская буржуазия. (Прим. А. И. Герцена.)
893
ссылку (от франц. deportation).
894
защиты (франц.).
895
единоверцев (от франц. coreligionnaire).
896
свидетельские показания (англ.).
897
скандально (англ.).
898
самохвальства (франц.).
899
по должности (лат.).
900
буквально (франц).
901
Против статьи «Теймса» аббат Roux напечатал «The murderer Barthelemy» («Убийца Бартелеми» (англ.)).
(Перевод) «Господину редактору «Теймса».
Господин редактор, я только что прочел в сегодняшнем номере Вашей уважаемой газеты о последних минутах несчастного Бартелеми — рассказ, к которому, я мог бы многое прибавить, указав и на большое количество странных неточностей. Но Вы, господин редактор, понимаете, к какой сдержанности обязывает меня мое положение католического священника и духовника заключенного.
Итак, я решил отстраниться от всего, что будет напечатано о последних минутах этого несчастного (и я действительно отказывался отвечать на все вопросы, с которыми ко мне обращались газеты всех направлений); но я не могу обойти молчанием позорящее меня обвинение, которое ловко вкладывают в уста бедного уздика, якобы сказавшего: «что я достаточно воспитан, чтобы не беспокоить его вопросами религии».
Не знаю, говорил ли Бартелеми действительно что-либо подобное и когда он это говорил. Если речь идет о первых трех моих посещениях, то он говорил правду. Я слишком хорошо знал этого человека, чтобы пытаться заговорить с ним о религии, не завоевав прежде его доверия; в противном случае со мной случилось бы то же, что и со всеми другими католическими священниками, посещавшими его до меня. Он не захотел бы меня больше видеть; но, начиная с четвертого посещения, религия являлась предметом наших постоянных бесед. В доказательство этого я желал бы указать на нашу столь оживленную беседу, состоявшуюся в воскресенье вечером, о вечных муках — догмате нашей, или, скорее, его религии, который больше всего угнетал его. Вместе с Вольтером он отказывался верить, что «тот бог, который излил на дни нашей жизни столько благодеяний, по окончании этих дней предаст нас вечным мукам».
Я мог бы привести еще слова, с которыми он обратился ко мне за четверть часа до того, как он взошел на эшафот; но так как эти слова не имели бы иного подтверждения, кроме моего собственного свидетельства, я предпочитаю сослаться на следующее письмо, написанное им в самый день казни, в шесть часов утра, в тот самый миг, когда он спал глубоким сном, по словам Вашего корреспондента:
«Дорогой господин аббат. Сердце мое, прежде чем перестав биться, испытывает потребность выразить Вам свою благодарность за нежную заботу, которую Вы с такой евангельской щедростью проявили по отношению ко мне в течение моих последних дней. Если бы мое обращение было возможно, оно было бы совершено Вами; я говорил Вам: «Я ни во что не верю!» Поверьте, мое неверие вовсе не является следствием сопротивления, вызванного гордыней; я искренне делал все, что мог, пользуясь Вашими добрыми советами; к несчастью, вера не пришла ко мне, а роковой момент близок… Через два часа я познаю тайну смерти. Если я ошибался, и если будущее, ожидающее меня, подтвердит Вашу правоту, то, несмотря на этот суд людской, я не боюсь предстать перед богом, который, в своем бесконечном милосердии, конечно, простит мне мои грехи, совершенные в сем мире.
Да, я желал бы разделять Ваши верования, ибо я понимаю, что тот, кто находит убежище в религии, черпает, в момент смерти, силы надежде на другую жизнь, тогда как мне, верующему лишь в вечное уничтожение, приходится в последний час черпать силы в философских рассуждениях, быть может ложных, и в человеческом мужестве.
Еще раз спасибо! и прощайте!
Е. Бартелеми. Ньюгет, 22 янв. 1855, 6 ч. утра.
Р. S. Прошу вас передать мою благодарность г. Клиффорду».
Прибавлю к этому письму, что бедный Бартелеми сам заблуждался, или, вернее, пытался ввести меня в заблуждение несколькими фразами, которые были последней уступкой человеческой гордыне. Эти фразы, несомненно, исчезли бы, если бы письмо было написано часом позднее. Нет, Бартелеми не умер неверующим; он поручил мне в минуту смерти объявить, что он прощает всем своим врагам, и просил меня быть около него до той минуты, когда он перестанет жить. Если я держался на некотором расстоянии, — если я остановился на последней ступеньке эшафота, то причина этого известна властям. В конце концов я выполнил, согласно религии, последнюю волю моего несчастного соотечественника. Покидая меня, он сказал мне с выражением, которого я никогда в жизни не забуду: «Молитесь, молитесь, молитесь!» Я горячо молился от всего сердца и надеюсь, что тот, кто объявил, что он родился католиком и что он хотел умереть католиком, вероятно, в последний час испытал одно из тех невыразимых чувств раскаяния, которые очищают душу и открывают ей врата вечной жизни.
