Почтовая открытка - Берест Анна

— Эти душеспасительные разговоры сильно упрощают проблему, — ответил Уильям. — Чтобы опять перебросить вину на евреев. Мы живем в стране, где все еще силен антисемитизм, и то, что происходит в последнее время, — прекрасное тому доказательство. Представь себе, а вдруг с приходом «Национального фронта» у вас начнутся проблемы с законом и вся верхушка государственной пирамиды окажется не на вашей стороне. Я, как еврей, точно буду чувствовать себя в этой стране по-другому.

— И, рассуждая о возможной катастрофе, ты тем самым оправдываешь свое нежелание помогать другим.

— Вам этого не понять! — воскликнул Уильям. — Наше с Жоржем поколение не раз сталкивалось с антисемитизмом, и это не проходит бесследно, правда, Жорж?

Жорж засмеялся, потому что Уильям вдруг заговорил ужасно пафосно.

— Послушай, Уильям, — ответил он, — я во всем с тобой согласен. Но если честно, я никогда не страдал от антисемитизма. Ни в школе, ни на работе.

Уильям схватился за живот. Невероятно, как мог его брат сказать такую глупость. И с улыбкой, рассчитав эффект, Уильям спросил у Жоржа:

— Ты так уверен?

— Да, — подтвердил Жорж. — Уверен.

И тебя вовсе не заставило задуматься то, что случилось в год твоей бар-мицвы?

Внезапно Жорж понял, к чему ведет кузен.

— Окей, окей, — Жорж поднял руки в знак капитуляции. — Я действительно был в синагоге на улице Коперника в вечер теракта.

— И что это, как не антисемитизм?! — крикнул Уильям, вскакивая на ноги.

Его стул опрокинулся назад, казалось, двоюродные братья разыгрывают какую-то сцену из спектакля.

— Да, это произошло третьего октября восьмидесятого года, через несколько месяцев после моей бар-мицвы, но страстный порыв иудаизма по-прежнему владел мной. Один из редких периодов в моей жизни, когда я постоянно ходил в синагогу…

— Прости, что прерываю тебя, — сказал Уильям, — но я хотел бы прояснить для сына одну вещь: дата теракта была выбрана специально, в честь ночи третьего октября сорок первого года, когда в Париже подверглись нападению шесть синагог сразу! В том числе — на улице Коперника.

— Проходила вечерняя служба, синагога была полна людей, и я молился вместе с сестрой. Примерно за десять минут до окончания службы, во время «Адон Олам» взорвалась бомба. Мы услышали взрыв. Витражи вылетели, осколками засыпало нескольких членов общины. Раввин быстро вывел нас через заднюю дверь. Мы с сестрой увидели горящие машины. Мы побежали влево, к авеню Клебер и там поймали автобус, который шел до дома. Когда мы вернулись, наша няня Ирен как раз смотрела по каналу FR3 региональные новости. В них сообщили о теракте. Она сразу поняла, что мы чудом избежали огромной опасности.

— А ты это понял?

— Не сразу. Но вечером, в постели у меня вдруг стали дрожать ноги, я ничего не мог поделать.

— А помнишь потом, — добавил Уильям, — эти антисемитские высказывания Раймона Барра?

— Да, он был в то время премьер-министром… Он сказал, что этот теракт кажется особенно шокирующим, потому что в нем погибли невинные французы, случайно оказавшиеся на улице, перед синагогой.

— Так и сказал — «невинные французы»?

— Да-да! Как будто, в его понимании, мы, евреи, не совсем французы и не совсем невинны…

— Ты не считаешь, что этот теракт оставил в тебе какой-то след?

— Нет, не кажется.

— Ты отрицаешь очевидное.

— Ты так думаешь?

— Да, это отрицание. Вытеснение. И еще ты думаешь, что ассимиляция послужит тебе защитой.

— Что ты имеешь в виду?

— Посмотри на нас, собравшихся за этим столом, — сказал Франсуа. — Мы все — дети или внуки иммигрантов. Все, кто здесь сидит. Но воспринимаем ли мы себя такими? Вовсе нет. Мы считаем себя французскими буржуа, представителями преуспевающего среднего класса. Мы ощущаем себя полностью вписанными в это общество. Наши фамилии звучат для французов как иностранные, но мы разбираемся в местных винах, читаем классическую литературу, готовим телятину по-французски… Но спросите себя, разве не то же чувство укорененности в этой почве было у французских евреев в сорок втором году? Многие из них защищали эту страну в Первую мировую. И все равно их запихали в вагоны и отправили в концлагерь.

— Вот. Именно это и есть отрицание. Думаешь, что с тобой такого никогда не случится.

— Но ведь никто не спрашивает у вас документы, когда вы входите в метро. Просто бред какой-то, — сказал сын Уильяма.

— Это не бред. Франция переживает период высокой экономической и социальной агрессии. Если посмотреть на историю России конца девятнадцатого века и Германии тридцатых годов, мы увидим, что эти факторы всегда провоцировали проявления антисемитизма — с тех пор, как стоит мир. Скажите, почему сегодня должно быть по-другому?

— Послушай, с дочерью Анн случилась неприятная история в школе. Ведь так? Расскажи, что там произошло.

Все взгляды обратились ко мне. С самого начала застолья я практически не участвовала в дискуссии. И друзья Жоржа с любопытством приготовились слушать — он много рассказывал им обо мне.

— Подождите, пока неизвестно, что случилось в школе, — начала я. — Мою дочь что-то расстроило, и она спросила мою маму, правда ли, что она еврейка…

— Ты хочешь сказать, что твоя дочь не знала, что она еврейка? — перебила меня Дебора.

— Знала, но не очень… Я сама не религиозна. И не было такого, чтобы в одно прекрасное утро я проснулась и сказала дочери: «А знаешь, мы с тобой вообще-то еврейки…»

— Вы не отмечаете праздники?

— В том-то и дело, что отмечаем. Все! Рождество… и пироге сюрпризом на Богоявление… И Хеллоуин… и яйца красим на Пасху… Все это, наверное, перепуталось у нее в голове.

— Ладно, — подытожил Жорж, — объясни им, что произошло.

— Дочка сказала: «В школе не слишком любят евреев».

— Что?

— Какой ужас!

— Что ж там могло произойти, почему она так решила?

— Я на самом деле не знаю…

— Как это?

— Я не расспрашивала ее… еще. — У меня сжалось сердце. В глазах друзей Жоржа, с которыми я только что познакомилась, я выглядела недостойной матерью и легкомысленной женщиной. — Я не успела поговорить с ней об этом, — добавила я, — все случилось лишь несколько дней назад.

Жорж молчал, но я прекрасно видела, что он не знает, как мне помочь.

В комнате явственно ощущалось напряжение, друзья и кузены Жоржа, казалось, изменились в лице. Все смотрели на меня недоверчиво, исподлобья.

— Не хочется делать из мухи слона, — добавила я в порядке самозащиты. — Не хочется раздувать сектантские настроения. И потом, если всерьез воспринимать все ссоры на школьном дворе…

Казалось, мои аргументы подействовали. В любом случае, друзьям Жоржа просто хотелось прийти к согласию, сменить тему, и вообще пора было покинуть стол и переместиться в гостиную. Жорж предложил всем встать. Дебора бросила мне на ходу:

— Если бы ты была настоящей еврейкой, то не отнеслась бы к этому так легкомысленно.

Сначала у гостей вытянулись лица, и только потом смысл сказанного дошел до меня. Все были поражены агрессивностью Деборы.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Жорж. — Она же сказала тебе, что ее мать — еврейка. Ее бабушка — еврейка. Ее родные погибли в Освенциме. Что тебе еще нужно? Справку от врача?

Но Дебора продолжала атаковать меня:

— Да неужели? И ты затрагиваешь в своих книгах вопросы иудаизма?

Я не знала, что ответить, я совершенно растерялась. Начала что-то лепетать. И тогда, глядя мне прямо в глаза, Дебора отчеканила:

— Если я правильно понимаю, ты еврейка, когда тебе это выгодно!

Глава 4

Дорогой Жорж,

слова Деборы больно задели меня, но, если честно, в них есть доля правды.

У тебя дома на праздновании Песаха я чувствовала себя неловко.

Из-за недоразумения, которое возникло во время нашего первого ужина.

Я рассказала тебе о своих родных и об их судьбе. Ты, естественно, подумал, что я воспитана в той же культуре, что и ты, и даже сказал, что это роднит нас с тобой. И я не разуверила тебя, потому что хотела, чтобы нас что-то роднило.