Евгений Пузыревский - Седьмое лето
Чижик, зная, что это бесполезно, всё же ударил ещё раз – так, на всякий случай.… Ну а вдруг.… Но никакого «вдруга» не последовало…
Искренне разочарованный, встав на ноги, он поплёлся к дверному проёму, ведущему в кухню.
У каждого неоднократного душегуба есть своя особенность, своя мания, свой пунктик, который формирует его «творческий почерк». Кому-то нравится убивать во сне, кому-то со спины, кому-то чтобы жертва просила пощады, кому-то душить, кому-то топить, кому-то резать, кому-то потрошить внутренности, кому-то перед этим насиловать, кому-то после этого, кому-то расчленять тела, кому-то сжигать, кому-то прятать, кому-то оставлять на всеобщее обозрение, кому-то вообще за это не запариваться, кому-то отрезать гениталии, кому-то уши, кому-то нос и т. д. и т. п. Только беспрекословно следуя своим инстинктам, своим потребностям, своим желаниям можно пройти все стадии реинкарнации из жалкого убивца, в Истинного Маньяка с большой буквы.
Для Плевка, этим порталом между обыденностью и экстазом, служила голова. Но не своя собственная, хранительница коэффициента интеллекта в восемьдесят пять, а та, что при соприкосновении с тупым твёрдым предметом и его, Ванином, непосредственном физическом участии, деформировалась в неприглядную и уже не функционирующую часть человеческого тела.
Собственно само тело его интересовало мало.
За спиной, неожиданно, раздался детский плач. На мгновение испугавшийся Чижик, обернулся.
Это был, не вовремя проснувшийся, младенец.
Младенец с головой.
СЕРГЕЙ БОРИСОВИЧ ГРАЧЁВОх, как же он не хотел лезть в этот дом.
Зачем вся эта показуха? Кому это какую пользу принесёт? Чего они этим добьются? Какие будут последствия? Почему именно в дом? Стоит ли это того?
Миллиарды вопросов крутились в Серёжиной голове, создавая псевдо правдивую оболочку желания остановиться, развернуться и отправиться куда угодно, только не к дому одноногого участкового.
А на самом деле – тупо было страшно.
Страшно идти, страшно перелезать через забор, страшно забираться через выставленное стекло на веранду, страшно открывать дверь в дом, страшно заходить.
В тот момент, когда Семён Семёнович, с криком, выпрыгнул, из своего укрытия, внутреннее эмоциональное состояние Графа Толстого, сороконожкой бегающее по желудку, резко изменило траекторию и, цепляясь многочисленными лапками за позвонки позвоночника, взметнулось вверх, чтоб добраться до мозга и плотно его укутать, тем самым «временно выключить свет».
Серёжа, потеряв сознание, рухнул на пол.
Может к счастью, может и нет.
Когда страху надоело находиться в неподвижном состоянии, обнимая центральный отдел нервной системы – он резко вдарил по нему, всеми своими бесчисленными конечностями.
Глаза открылись.
Серёжа медленно сел, пытаясь осознать, где находится. Но вид вышедшего из комнаты с орущим младенцем на руках Вани тут же вернул память на место.
На не успевший вылететь из его рта вопрос, Блевотный граф получил от Чижика ответ, что пока он спал, друг решил почти все их проблемы. Осталась всего только одна, но и она быстрорешаемая.
Так и не поднявшись, будущий отец Павлика наблюдал за тем, как его подельник по проникновению в чужое жилище, взял ребёнка за правую ногу (ту самую, за которую вращали неправильно расположившийся плод, когда Тома была ещё в животе матери), размахнулся и со всей силы шарахнул маленькой головкой об угол печи.
Плач мгновенно прекратился.
Последнее, что услышал Серёжа, перед тем как опять совершить прогулку в забитее – «Нечего сирот плодить – своих предостаточно»
Очнулся.
Тишина.
В этот раз психическая функция, предназначенная для сохранения, накопления, воспроизведения информации, не стала ходить вокруг да около и быстренько предоставила своему обладателю весь мешок событий, произошедших в доме по адресу улица Чкаловская, тринадцать.
Ваня отсутствовал.
Обнаружив мёртвое тело незнакомой женщины, любитель поизвергать содержимое желудка на памятник революционным героям, сразу же метнулся из кухни на веранду, через окно во двор, через забор на улицу и скрылся в неизвестном направлении.
«Дует что-то» – решил восьмидесятитрёхлетний Александр Алексеевич и, встав с кресла, медленно пересёк комнату, чтобы закрыть форточку. Справившись с поставленной задачей, он вдруг увидел, как через дорогу, некий молодой человек, покинул, весьма необычным способом, дом участкового Семён Семёновича.
«Странно всё это, как-то не по правильному», – думал боявшийся быть продутым, набирая «02» на стареньком, ещё буквенном, телефонном аппарате.
33
«Сегодня праздник у девчат:
Сегодня будут танцы!
И щёки девушек горят,
С утра горят румянцем»[41]
Сёстры Дубцовы были одеты в чистые нарядные платья, тщательно расчёсанные остатки волос они заплели хоть и в жиденькие, но от того не менее прекрасные косы, из которых устроили на своих головах по Вавилонской башне.
Ежегодно, тринадцатого августа, несмотря ни на что – эти двое были в хорошем настроении, ежеминутно с удовольствием растягивая свои кожно-мышечные складки, окружающие вход в полость рта, в широченные улыбки, обнажая слегка пожелтевшие, но вполне себе целостные зубы.
И так каждый год, в один и тот же день.
Что бы ни случилось двенадцатого числа.
Что бы ни ожидалось четырнадцатого числа.
Самое интересное и загадочное состояло в том, что они никогда и ни под какими уговорами не говорили, о смысле, значении, истории события, что окрасил в красное, чёрный цвет календаря.
Зато всегда выставляли шикарный (по деревенским меркам) стол, за который звали всех и вся, независимо от любви или ненависти, которые они испытывали к определённым личностям. Шли года, традиция не менялась, а вот гостей, со временем, становилось всё меньше и меньше, пока, наконец, круг не сузился до трёх человек – семейства Грачёвых.
Треть этого семейства, не пропустив за свою жизнь ни одного «Тринадцатого августа», относилась к нему, как к достаточно важному событию, которое являлось даже главнее чем новый год (тем более придуманные и разработанные методы поимки Деда Мороза не давали результата, а это, потихоньку, подтачивало веру в его существование) поэтому и готовиться к нему нужно заранее – повторять выученные с мамой стихи, придумать новый танец, репетировать, как помогать за столом, чтоб при этом не обляпать всю хозяйскую скатерть.
И вот этот день настал.
Для большинства из присутствующих, это традиционное празднество было последним – больше им такой компанией уже не собраться. Но об этом никто даже не догадывался, так что мысли о финальности, завершенности, неповторимости, не сновали по их головам с пилами в руках, подпиливая ножки у стульев, на которых восседали Счастье, Радость и Веселье.
