Марек Хальтер - Ночь с вождем, или Роль длиною в жизнь
Марина уже не декламировала, а нежно бормотала, будто себе в утешение. Мне приходилось напрягать слух. Возможно, именно так она и проговаривала свои воспоминания в тиши тюремной камеры. А может быть, наоборот, это была мастерская игра на публику. Но ведь и в этом случае она могла как лгать, так и говорить чистую правду. Любопытно, что бы сказал Т. К., выслушав ее монолог? Может быть, откинул свой скепсис? Когда Марина вошла в камеру, мне показалось, что у нее ничего нет под ее балахоном. Если так, то вся Маринина защита — дар рассказчицы и собственная кожа.
— Всю дорогу я была «Мариночкой, которая едет к своему зэку». Большинство моих попутчиц сошли в Горьком, но взамен сели женщины, направлявшиеся в Казань или Пермь. Мы получали пополнения на каждой станции: вваливались новые попутчицы со своими узлами, заиндевевшие, дрожащие от холода. Мороз с каждым днем крепчал. Пробирал до костей. По ночам мы спали одетыми, укрывшись тулупами, шубами. Проехали Казань, добрались до Урала. Я была в пути уже четверо суток. На перегоне от Свердловска до Челябинска эшелон остановился из-за снежных заносов. За окном была непроглядная тьма. А наутро машинист объявил, что не меньше полкилометра путей завалено снегом. Нам всем раздали лопаты, чтобы мы расчистили рельсы. Толстенный слой снега мы разгребали весь день. Замечательный был денек, ясный, солнечный, очень морозный. Эшелон стоял на пригорке. Внизу — лес искрился инеем. С насыпи струился снег под легкий скрип наших лопат. Работалось легко. Это не рыть окопы! Даже в охотку после четырехдневной тряски и не стихавшего грохота колес. Стояла мертвая тишина. Трудились молча. Пар от нашего дыхания образовал над нами облачко, которое не рассеивалось. А стоило выглянуть солнцу, оно заискрилось, будто сияющий нимб. Женщины были настолько потрясены, что разом перекрестились. Уже ночью поезд наконец тронулся. Печки растопили докрасна. Женщины добыли снедь из своих корзин. У кого были водка или спирт, щедро их выставили. Пировали во всех вагонах.
Марина подтянула ноги к груди, обнажив икры. Уперев пятки в ребро сиденья, она раскачивалась, как резвящаяся девчушка или еврей на молитве. Ее лицо в который уж раз изменилось. На нем появились краски, женщина сразу помолодела. Теперь у нее был такой вид, будто она, присев на кровать, рассказывает сказку засыпающим детям.
— В Челябинске пришлось сменить вагон. Не только мне, еще дюжине семейств. Там, кроме еще крепких женщин, были и детишки, и старики, и бабушки с запеленатыми младенцами на руках. Некоторые, отдуваясь, волокли тяжеленные чемоданы, кто-то нес всего пару узелков. Были по-разному одеты. И лица разные. Но все усталые, растерянные. Железнодорожники их направляли в головной вагон. Им предстоял путь на Дальний Восток. Одна женщина спросила машиниста: «Кто они?». Ответил: «Евреи, направляющиеся в Биробиджан». И пояснил: «Бегут даже из теплого Крыма. Боятся, что фрицы там зададут им еще большего жару». Вот как случилось, что я стала еврейкой, даже не доехав до Биробиджана. Уже в Челябинске ощутила причастность к их судьбе.
В Омске эшелон был раскомплектован. Часть вагонов отцепили, а мы двинулись дальше — в сторону Новосибирска, Байкала и еще дальше — к самой маньчжурской границе. В Иркутске проверяли документы. Какой-то комиссар был озадачен моим паспортом. Внимательно его изучив и оглядев меня с головы до ног под моими одежками, спросил: «А ты знаешь, что этот вагон для евреев, направленных в Биробиджан?» Вагон был без лежачих мест, одни лавки. Детей укладывали прямо на узлы и чемоданы. Спутники меня изучали, кто настороженно, кто недоброжелательно, кто равнодушно. Наконец старичок, едва говоривший по-русски, спросил меня, куда еду. Когда я ответила, что в Биробиджан, улыбнулся. «Ид?» — осторожно спросил он. Слово было незнакомым, но смысл понятен. Я молча кивнула. А кто ж еще? Соседи сразу подвинулись, чтобы дать мне больше места. Но много-то я и не занимала почти без багажа.
Негромко рассмеявшись, она взглянула на меня впервые с начала своего монолога. В ее голубых глазах стояли слезы. Марина опустила голову.
— Они все были полны надежд, так стремились в Биробиджан. Знали бы, что их ждет…
Ее прервал скрежет ключа в замочной скважине. Явилась охранница.
— Заканчивайте!
Марина замерла на долю секунды. Потом, вскочив на ноги, быстро схватила сумку, будто стараясь опередить надзирательницу.
— Они думают, что меня наказали, упрятав в эту хренову кутузку. А я тут счастлива. Чувствую, что постепенно возрождаюсь. Придет час, я встречусь с Майклом.
Охранница подтолкнула ее к двери.
— Свидание окончено!
Уже на пороге Марина обернулась.
— А вдруг повезет? Мешане мазл, верно?
— Что она сказала?
— Напомнила, что счастье переменчиво, — ответил я, надевая шляпу. — На идише.
— Идиш — это такая еврейская тарабарщина?
— Боюсь, вы правы.
Охранница брезгливо поморщилась.
Вызванный Коном цэрэушник оказался коротеньким кругленьким ирландцем за сороковник с кирпично-красным лицом. Совсем не похожий на шпионов из голливудских фильмов. Вкатившись в зал, зажав под мышкой кожаную папку, он уставился на Марину с восторгом пацана перед клеткой с макаками. Женщина его взглядом не удостоила. Как, впрочем, не взглянула и на меня, пока копы вели ее к креслу. Соблюдала конспирацию — никто не должен был знать о нашей встрече в Старой тюрьме три часа назад.
За это время я успел, вернувшись домой и потратив часок, записать все, что она мне рассказала. Потом сразу же рванул в Сенат. Теперь женщина ничем не напоминала ту замордованную узницу, которую мне доставили прямо из тюремной камеры. Было приятно думать, что ее так взбодрил мой визит. На этот раз она вышла на подмостки в зеленом летнем платье и белой кофточке. Избавившись от наручников, она сразу скинула кофточку, обнажив руки и открыв вырез платья, достаточно глубокий, чтобы в нем виднелась грудная выемка. Платье было в самую точку! Вполне строгое, но при этом обрисовывавшее талию, бюст, короче говоря, отнюдь не скрывающее от членов Комиссии ее женских прелестей. Казалось, это для нее привычный наряд. Минимум косметики: чуть подведенные ресницы и брови подчеркивали голубизну ее глаз, и губы теперь были не такими бледными, как при нашей недавней встрече.
Ширли бросила мне короткий взгляд: ну как, вмастила? Конечно молодчина — прям в яблочко! Я все же надеялся, что Кону, Вуду и всей этой шайке будет слабо раскумекать, кто так приодел их жертву.
По крайней мере, сейчас им было не до того. Ирландец из ЦРУ их интересовал куда больше, чем женские наряды. Сразу, как Марина заняла свое место, Вуд бахнул молоточком. Заседание началось. Кон как никогда в плейбоистом виде — с набриолиненными волосами, в умопомрачительном костюмчике мышиного цвета — дружелюбно обратился к ирландцу:
