Таня Валько - Арабская жена
— Тогда можно мне еще полежать с тобой рядом? — не сдаюсь я и принимаюсь мурлыкать по-кошачьи: — М-м-м-м…
— Как хочешь.
Что это, черт возьми, значит — «как хочешь»? Вообще-то, это он всегда хотел, я от него отбиться не могла! Я обижаюсь и сержусь.
— Эй, господин муж! — говорю я, обращаясь к его спине. — Не забываете ли вы о ваших супружеских обязанностях?.. Ну что с тобой, Ахмед? — спрашиваю я уже жалобным голосом. — Что я тебе сделала?
— Ничего. — Вздыхая, он поворачивается ко мне. — Просто… кое-что изменилось, — твердо произносит он. В его голосе я не слышу грусти — в нем лишь отчуждение и неприязнь.
— Что изменилось? Быть может, нам удастся это исправить?
— Ты здесь чужая, Блонди, — констатирует он.
Блонди? Он ведь никогда не называл меня так.
— Как это — чужая? — Я не на шутку возмущена. — Я отлично поладила с твоими сестрами. Даже Хадиджа меня приняла.
— Может, я и ошибаюсь, — неуверенно говорит он.
Какое счастье, что мы приехали сюда лишь в гости! Если бы мы остались здесь надолго, наш брак непременно развалился бы… Ахмед впервые со дня приезда все же вспоминает о том, что он мужчина, и неожиданно — после такого прохладного разговора — привлекает меня к себе. Я ощущаю его возбуждение, и меня окутывает блаженное тепло желания.
— Блонди, Блонди… — шепчет мне на ухо он.
Всегда нежный и деликатный в постели, на этот раз он грубо хватает меня за шею, будто котенка или щенка, и переворачивает на живот. Эта поза мне не нравится, я пытаюсь высвободиться, но он прижимает меня к кровати, и я не могу даже пошевелиться. Он входит в меня резко, без всякой прелюдии. Все происходит настолько быстро, что я не успеваю даже запротестовать. Не могу понять, что происходит! Мой дорогой муженек меня попросту трахнул!.. Через мгновение он отталкивает меня, поднимается с постели и как ни в чем не бывало идет в ванную.
Я лежу, поджав ноги к груди, и не могу оправиться от шока. В голове пустота. Кажется, я не в состоянии сдвинуться с места.
— Ах ты развратница! — вопит он, едва выйдя из ванной. — Так и будешь весь день лежать — голой задницей кверху?! — Он набрасывает на меня плед, который накрывает меня с головой, и хлопает дверью.
Мне уже ничего не хочется: ни ехать куда-то, ни общаться с его родственниками. Хочется только одного: сбежать отсюда. Полумрак окутывает мое тело, накрытое пледом и сотрясаемое тихими рыданиями. Я засыпаю, лежа в том же самом положении.
— Мамочка, мамочка! — Марыся изо всех сил тянет меня за руку. — Вставай, вставай скорее, мы уже едем! — возбужденно выкрикивает она. — Почему ты еще в постели? Тебя все ищут!
— Я… сейчас, сейчас. — Не хочется огорчать ребенка, но нелегко и к чему-то принуждать собственное страдающее тело, не говоря уже о раненой душе. — Беги вниз, через минутку я буду.
Марыся быстрее ветра вылетает из комнаты, а я еле волочу ноги в ванную. Голова кружится, приходится прилагать усилия, чтобы устоять на ногах. Мое собственное отражение в зеркале пугает меня: спутанные немытые волосы, опухшие глаза и щеки бледнее мела. Конечно, за пять минут я себя в порядок не приведу, остается сосредоточиться на самом необходимом: быстро принимаю прохладный душ, облачаюсь в легкое платье, надеваю солнечные очки и бегу во двор, откуда доносятся возбужденные голоса.
Пикапы и большие роскошные автомобили стоят с уже заведенными двигателями и включенными кондиционерами в салонах в ожидании своих пассажиров. Шум стоит такой, что трудно понять, кто что говорит.
Детвора взбирается на кузов одного из небольших грузовиков. Там лежат матрасы, стоят канистры с водой; туда же положили еду, и ее снова немыслимо много — ей-богу, таким количеством еды можно накормить целый взвод солдат! Я вижу, как другие дети лет пяти-шести втаскивают на грузовик мою Марысю — кто тянет ее за руку, кто за платьице.
— Эй, эй! — кричу я, подбегая к ним. — Ты это куда, барышня?
Я пытаюсь оттащить ее от машины, но детвора не пускает. Право же, мой ребенок не будет ехать в открытом кузове грузовика! Так можно перевозить вещи, животных, если они привязаны, но не людей!
— Ахмед! — зову я мужа, оглядываясь вокруг. Я ведь привыкла искать у него поддержки и помощи.
— Что ты опять вытворяешь? — слышу я за своей спиной его шепот, больше похожий на шипение.
— Детям нельзя ездить в открытом кузове грузовика, — поясняю ему я, размахивая от волнения руками. Да он же и сам все это отлично знает! Всего несколько недель назад он скрупулезно придерживался всех правил безопасности, даже был педантом в этом!
— Здесь другие правила, — разъяренно произносит он. — Для такой кучи детей пришлось бы арендовать автобус, чтобы они могли поехать с родителями на пикник, в зоопарк или на море… Уймись наконец! — заявляет он и забрасывает Марысю на матрасы, будто она мяч.
— Послушай, с тех пор как мы здесь, ты просто невыносим! На солнышке перегрелся?! — Я готова бороться за свое дитя, словно тигрица. — Мне до задницы, что у вас тут все плодятся, как кролики, и в каждом доме свой маленький детский сад. Марыся — моя дочь и, между прочим, твоя тоже, хоть я и не уверена, что ты об этом помнишь. Она у меня единственная, и я боюсь ее потерять! — во все горло ору я.
Тем временем мой муж, этот идиот, снова крутит пальцем у виска, давая другим понять, что я ненормальная.
— Мне совершенно не хочется потом отскребать останки моего ребенка от асфальта, понимаешь ты или нет?! — воплю я, одновременно пытаясь взобраться на кузов и снять оттуда малышку.
— Значит, идите обе пешком, — говорит он со злобным блеском в глазах и саркастически посмеивается.
Мириам, похоже, не поняла из нашей беседы ни слова (мы ведь говорили по-польски), но интуитивно почувствовала, из-за чего мы ссоримся.
— Пойдемте уже, пойдемте в нашу машину. — Она подталкивает меня вместе с визжащей и упирающейся Марысей к громадному черному лимузину. — Мы все поместимся, только спокойнее, без нервов. Ялла, ялла! — кричит она всем присутствующим, и караван машин медленно трогается с запруженного въезда.
Мы едем уже так долго, что я успела успокоиться и прийти в себя. Марыся, разочарованная тем, что ей не разрешили ехать в кузове и перенесли в обычный автомобиль, тихонько всхлипывает и время от времени проваливается в поверхностный сон; когда я дотрагиваюсь до нее, она, обиженная, протестует. Монотонный монолог Мириам и покачивание машины усыпляют даже меня. Мириам говорит, что дорога довольно долгая, но путешествие того стоит, потому что где-то за сто километров от столицы начинаются самые красивые пейзажи. Она рассказывает мне о Ливии, о ее богатствах. Когда я чего-то не понимаю, Мириам объясняет жестами, а по выражению ее лица я угадываю, о хорошем идет речь или о плохом.
