Таня Валько - Арабская жена
— Пора, — произносит мужской голос.
Что — пора? Внезапно меня охватывает огонь. Это не та горячка, которую, бывает, ощущают женщины во время менопаузы; нет, такого они бы не пережили. Я не могу дышать, сердце оглушительно барабанит где-то в горле, а в моих легких словно сочится кипяток. Я силюсь сорваться с кушетки, желая убежать от этих ужасных ощущений. Издаю неконтролируемый вопль.
— Спокойно! — кричит доктор и крепко, словно клещами, держит меня. — Дыши, глубоко дыши!
Кто-то лежит на моих дрожащих ногах, а врач хватает меня за талию и весом своего тела прижимает к зеленой простыне; в одной руке он до сих пор держит пустой шприц. Меня бьет ужасающая дрожь, которую я не могу унять. Представления не имею, дышу я сейчас или нет, бьется ли у меня сердце. Жар разливается по всему телу и холодным потом испаряется через кожу. Я потихоньку остываю. Возобновляется острота зрения. Я вижу бледного Ахмеда, который в пижаме стоит посреди кабинета, с ужасом закрыв руками рот. Хадиджа в домашнем халате, со сбившимся платком на голове и выглядывающими из-под него вьющимися волосами, кусая губы, присела на табурет в углу. Самире, кажется, стало плохо, и медсестра помогает ей подняться с пола.
— Я уже в порядке, — пересохшими губами шепчу я и облегченно вздыхаю. — Простите меня.
Пытаюсь улыбнуться, но это пока не слишком хорошо получается. Невольно опускаю голову на твердое изголовье кушетки.
— Ну и нагнала ты на нас страху, Блонди, — со слезами на глазах говорит Хадиджа, затем подходит ко мне и ласково гладит по слипшимся от пота волосам. Бледная Самира тихо всхлипывает.
— Господин доктор, что это было? — гневно спрашивает Ахмед. — Что это, черт побери, было?!
Он бьет себя руками по бедрам, как будто собирается устроить кому-то скандал, а то и поколотить. Как же он рассержен!
— Очевидно, у вашей жены аллергия на что-то, и сегодня она, должно быть, испытала на себе действие аллергена, — спокойно объясняет врач. — С вами раньше подобное бывало? — обращается он ко мне.
— Да что вы, никогда! — рьяно отрицаю я.
— Подумайте: не ужалило ли вас сегодня какое-нибудь насекомое? Даже укус маленькой мухи может вызвать такую реакцию. Что вы сегодня ели? К чему прикасались?
— Ну, отвечай же на вопрос! — нетерпеливо подгоняет меня Ахмед. Почему он так злится? Где же его внимательность, забота, любовь? Неужели я совершила что-то плохое? Мне грустно, очень грустно, и вот уже слезы ручьями текут из моих глаз.
Врач садится на край кушетки и заботливо берет мою холодную влажную руку.
— Сестра, принесите, пожалуйста, плед! Вам сейчас будет холодно, может появиться дрожь — весь яд будет выходить наружу через кожу. На ней могут выступить красные, даже багровые пятна, но вы их не расчесывайте. И ничего больше не бойтесь. — Он доброжелательно улыбается. — Вы живы, и это самое главное.
Я вижу, как Ахмед поворачивается ко мне спиной и пренебрежительно пожимает плечами. Самира подбегает ко мне и без единого слова обнимает за шею.
— Вы понемногу все вспомните, — продолжает доктор, — время у нас есть. Я все равно отпущу вас не ранее чем через час, а то и через два. — Эти слова, похоже, адресованы не столько мне, сколько обиженному на весь мир Ахмеду. — А сейчас, увы, я должен идти к другим больным. Если что-то пойдет не так, зовите меня. Медсестра дежурит в коридоре.
— Может, это перец чили? — Я вдруг вспоминаю ужасное жжение в глазах и на коже рук, которое началось, когда я готовила ужин.
— Что-что?
— Ну, чили… У вас, кажется, этот перец называют харисса, — поясняю я.
— Вы слишком много его съели? — Врач делает забавную гримаску, выражающую неодобрение и отвращение.
— Нет, нет! Да я бы сгорела заживо! Я его мыла, чистила, шинковала… Целый кулек!.. Да-да, это перец чили, и ничего больше.
— И ты была без перчаток?! — изумляется Ахмед. — Почему ты не надела резиновых перчаток?! — уже кричит мой муж, вероятно считая меня законченной идиоткой.
Доктор приподнимает брови и вопросительно склоняет голову.
— Потому что их не было, — объясняю. — Я спрашивала о них, но мне… не дали. Вот по-че-му! — Под конец я сама уже ору на весь кабинет, делая ударение на каждом слоге.
— Значит, нужно избегать этого. В следующий раз будете знать, — спокойно произносит врач и похлопывает меня по спине. — Было бы жаль, если бы мы потеряли такую красивую женщину.
Ахмед презрительно смотрит на меня, а доктора, моего спасителя, готов испепелить взглядом. Он сошел с ума! Не могу поверить: он ревнует меня даже к врачу, спасшему мне жизнь.
— Одни хлопоты с этой бабой, — бормочет он себе под нос, выходя из кабинета.
Домой он поехал на такси — прямо в пижаме. А мы через два часа уезжаем на машине Самиры.
Ферма
Утром я сквозь сон слышу гул голосов и суматоху — бо́льшую, чем обычно. Что происходит? Здесь ведь не встают рано.
— Ахмед! Блонди! — кто-то зовет нас снаружи. Помедлив минутку, я неуверенно направляюсь к балкону.
— Что происходит? Вы что, с ума посходили? Еще только восемь утра!
— Собирайтесь, сегодня пятница! Выходной! — кричит Мириам, задрав голову и заслоняя ладонью глаза от слепящего солнца.
Да разве же это выходной? Опять придется готовить, мыть, убирать и бог знает что еще делать. Должно быть, женщины так радуются, потому что у мужчин по пятницам нет предлога, чтобы удрать, и хотя бы один день в неделю они проводят со своими семьями.
— Мы едем на ферму! Будет здорово! — не унимается Мириам. — Спускайтесь вниз и помогите нам собраться, лентяи!
Уже полностью проснувшись, я разворачиваюсь и иду к спящему Ахмеду. После инцидента с перцем чили он перестал со мной разговаривать. Как будто в этом была моя вина! Он молчит уже долго, слишком долго. Исчезает на целый день, а придя домой, избегает меня. Поздней ночью приходит в спальню, ложится спать — и ничего больше. Может, хоть сегодня мы проведем весь день вместе и Ахмед станет прежним? Мне бы очень этого хотелось — его враждебность страшит меня.
— Ахмед, вставай, мы собираемся на ферму, — шепчу я ему на ухо, почти прикасаясь губами.
— Успеется, — бормочет он и переворачивается на другой бок. Мои ласки ему неприятны. — Они еще несколько часов провозятся в кухне и во дворе. Будут без толку бегать, принося каждый раз по одной вещи и забывая о самом необходимом. Это бессмысленно.
— Тогда можно мне еще полежать с тобой рядом? — не сдаюсь я и принимаюсь мурлыкать по-кошачьи: — М-м-м-м…
