Торнтон Уайлдер - Теофил Норт
— Элоиза! А вы уже собирались поговорить с ними об эскимосах?
— Нет, я собиралась расспрашивать их о Фенвиках и Коноверах.
Мы оба рассмеялись.
— Элоиза, вы ангельское дитя!
Она посмотрела на меня с удивлением.
— Почему вы так сказали?
— Просто с языка сорвалось.
Несколько минут мы молча пили чай и кофе, потом я спросил:
— Элоиза, какой вам представляется ваша будущая жизнь?
Она опять посмотрела на меня с удивлением.
— Вы сегодня очень странный, мистер Норт.
— Нисколько. Все тот же старый друг.
Она на мгновение задумалась, потом сказала:
— Я отвечу на ваш вопрос. Но вы должны обещать, что никому об этом не скажете.
— Обещаю, Элоиза.
Она положила руки на стол и, глядя мне в глаза, сказала:
— Я хочу уйти в монастырь, стать монахиней.
Я чуть не задохнулся.
Она ответила на мой безмолвный вопрос:
— Я так благодарна Богу за папу и маму… и брата, за солнце, и море, и за Ньюпорт, и я хочу посвятить жизнь Ему. Он покажет мне, что делать.
Я смотрел на нее так же серьезно, как она на меня.
— Элоиза, я и по отцовской, и по материнской линии — неисправимый протестант. Извините меня за этот вопрос, но разве нельзя выразить благодарность Богу, оставшись в миру?
— Я так люблю папу с мамой… так люблю Чарльза, что, чувствую, эта любовь помешает мне любить Бога. Я хочу любить Его больше всех и хочу любить всех на свете так же сильно, как мою семью. Я их слишком люблю.
И по щекам ее потекли слезы.
Я не шевелился.
— Отец Уолш знает. Он говорит, что надо подождать; надо ждать три года. Мистер Норт, это наша последняя встреча здесь. Я учусь молиться, и где бы я теперь ни была, я буду молиться за папу, за маму, за Чарльза и за вас и, — она показала на посетителей кондитерской, — за всех божьих детей, кого смогу сохранить в сердце и в памяти.
До конца лета наши пути часто пересекались. Она отучала себя от любви к семье — и разумеется, от дружбы — для того, чтобы объять всех разом в великой жертве, которой я не мог понять.
9. Майра
Однажды в середине июля — незадолго до того, как я снял квартиру, — меня позвали к телефону в «X».
— Мистер Норт?
— Мистер Норт у телефона.
— Меня зовут Джордж Грэнберри. Правильнее будет сказать — Джордж Френсис Грэнберри, потому что у меня есть в этом городе родственник Джордж Герберт Грэнберри.
— Да, мистер Грэнберри?
— Мне говорили, что вы читаете вслух по-английски — английскую литературу и всякое такое.
— Да, читаю.
— Я хотел бы встретиться с вами и договориться о том, чтобы вы почитали кое-какие книжки моей жене. Моя жена все лето нездорова, и это… ну, что ли… развлекло бы ее. Где мы можем встретиться и поговорить?
— Давайте сегодня или завтра вечером в баре «Мюнхингер Кинга», в четверть седьмого.
— Хорошо! Сегодня в четверть седьмого в «Мюнхингер Кинге».
Мистеру Грэнберри было лет тридцать пять — для Ньюпорта немного. Он принадлежал к категории, которую журналисты вроде Флоры Диленд называют «спортсменами и бонвиванами». Как у многих людей этой породы, у него было красивое лицо, но в морщинах, даже в бороздах. Сперва я подумал, что причина этого — ветер и волны, в единоборстве с которыми прошли его молодые годы: парусные регаты, гонки яхт на «Бермудский кубок» и т. д.; но потом решил, что нажиты они на суше и в закрытом помещении. По натуре он был симпатичный малый, но праздность и пустая жизнь тоже растлевают. У меня сложилось впечатление, что эта беседа с «профессором» приводит его в замешательство, пугает и что он нетрезв. Он предложил мне выпить. Я заказал пиво, и мы сели на диван у окна, выходящего на Бельвью авеню и Читальные залы.
— Мистер Норт, моя жена Майра — очень умная женщина. Схватывает все на лету. В разговоре любого заткнет за пояс, понимаете? Но когда она была девочкой, с ней произошло несчастье. Упала с лошади. Пропустила несколько лет школы. К ней ходили учителя — страшные зануды; сами знаете, что это за народ… Так о чем я? Ах да, из-за этого она терпеть не может читать. По ее словам, вся эта чепуха невыносима — «Три мушкетера», Шекспир и прочее. Она очень практичная женщина. Но любит, чтобы ей почитали. Я пробовал ей читать, и ее сиделка миссис Каммингс тоже читает ей вслух, но через десять минут она заявляет, что лучше просто поговорить. Ну… Так о чем я? Одно из последствий перерыва в учебе — то, что в общей беседе она иногда показывает себя не с лучшей стороны. Знаете: «терпеть не могу Шекспира», «стихи — это для баранов», в таком роде… В Ньюпорте нас, Грэнберри, полно, и мои родственники думают, что это — просто дурное воспитание и типичное среднезападное хамство. Нас с матерью и всю мою здешнюю родню это немного смущает… Я вам уже сказал, что сейчас она на положении больной. После того падения она, в общем, оправилась, но у нее было два выкидыша. Сейчас мы опять ожидаем ребенка, месяцев через шесть. Врачи считают, что ей надо немного прогуливаться по утрам, и разрешили несколько раз в неделю бывать в гостях, но всю вторую половину дня она должна проводить на диване. Понятно, она скучает. Два раза в неделю к ней ходит учитель бриджа, но ей это не очень интересно… и учитель французского.
Наступило молчание.
Я спросил:
— Друзья ее навещают?
— В Нью-Йорке — да, здесь — нет. Она любит поговорить, но утверждает, что в Ньюпорте только сами говорят, а других не слушают. Она попросила доктора запретить посещения — всем, кроме меня. Я люблю Майру, но не могу полдня заниматься только тем, что слушать ее. Как раз вторая половина дня для нее — самая трудная… Кроме того, я, как бы сказать, — изобретатель. У меня в Портсмуте лаборатория. Это отнимает много времени.
— Изобретатель, мистер Грэнберри?
— Да, вожусь с кое-какими идейками. Надеюсь, удастся набрести на что-нибудь стоящее. А пока предпочитаю об этом не распространяться. Словом… э… не возьметесь ли вы читать ей вслух, скажем, три раза в неделю, с четырех до шести?
Я помедлил.
— Мистер Грэнберри, разрешите задать вопрос?
— Ну, конечно.
— Я никогда не беру ученика, если нет хоть какой-то уверенности, что он желает со мной работать. Я ничего не могу добиться от равнодушного или враждебного ученика. Как вы думаете, я буду ей так же противен, как учитель бриджа?
— Скажу вам откровенно, риск есть. Но жена все-таки повзрослела. Ей двадцать семь лет. Она понимает, что в ее образовании есть пробелы… и что некоторые из наших дам считают ее не совсем… рафинированной. Майра не глупа — нет! — но с характером и очень прямодушна. Если ей под угрозой расстрела сказать, чтобы она назвала пять пьес Шекспира, она ответит: «Давайте стреляйте!» У нее зуб на Шекспира. Она считает его пустозвоном. Между нами говоря, я тоже, но у меня хватает ума помалкивать об этом. Она из Висконсина, а там люди не любят, чтобы их учили.
— Я сам из Висконсина.
— Вы из Висконсина?
— Да.
— Вы — «барсук»!
— Да.
У каждого штата есть свой тотем, но среднезападные штаты особенно неравнодушны к животным, с которыми себя отождествляют.
— Ну, это будет отличная рекомендация. Майра очень гордится тем, что она из Висконсина… О, чудесно! Так вы согласны попробовать, мистер Норт?
— Да, но с одним условием: если миссис Грэнберри будет скучно или она станет раздражаться, я прекращаю в ту же минуту.
— Я буду ужасно благодарен вам, если вы попробуете. На первых порах вам, наверное, придется запастись терпением.
— Запасусь.
Мы условились о расписании. Я думал, беседа окончена, но у него было еще что-то на уме.
— Выпейте еще пива, мистер Норт. Или чего-нибудь покрепче. Что хотите. Я совладелец этой гостиницы.
— Спасибо, я выпью пива.
Нам подали.
— Наверно, я должен вам сказать, что попросил вас помочь мне с Майрой еще и потому, что знаю, как вы вели себя в истории с Дианой Белл. — Я ничем не показал, что слышу его слова. — В том смысле, что вы обещали ничего не говорить и из вас клещами не вытянешь слова. В Ньюпорте только и знают, что болтать — сплетни, сплошные сплетни. Можем мы с вами договориться так же?
— Конечно. Я никогда не рассказываю о моих работодателях.
— Я хочу сказать: мы с вами, наверное, будем встречаться и дома, и здесь. На одном обеде вы познакомились с моей приятельницей, очаровательной девушкой. Ей было очень приятно поговорить с вами по-французски.
— Сэр, я ни разу не был на званом обеде в Ньюпорте — только у Билла Уэнтворта.
— Это было не здесь. Это было в Наррагансетте, у Флоры Диленд.
— А-а, да. Мисс Демулен, очаровательная дама.
— Может быть, вы опять ее там увидите. Я просто случайно с вами не встретился оба раза у Флоры Диленд. Я буду признателен вам, если вы не… будете говорить об этом… в определенных кругах — понимаете?
