Валя Стиблова - Скальпель, пожалуйста!
— Пожалуй, — согласился он. — Хотя мы еще не открылись друг другу. Это однажды налетело на нас, как лавина; но тогда у нее с этим давно уже было в порядке. Она призналась, что ее тянуло ко мне с первых дней знакомства. Боролась с собой, но чем дальше, тем это было сильней. Тут только я понял, что со мной происходило то же.
Он говорил как шестиклассник. Хотелось вылить ему на голову ушат воды.
— Она не упрекала тебя в том, что сделала аборт?
— Нет. Ее, скорее, пугала мысль, что муж умрет и она останется одна с его ребенком, который, может быть, не будет и вполне здоровым.
— Пугала мысль! И это тебе кажется естественным? Другая на ее месте сказала бы: «Если умрет, то хоть со мной останется его ребенок!»
— Поверь, она не такая, как большинство женщин. Не может притворяться, и это я в ней ценю. Мужа она жалеет, но в то же время говорит, что любить его больше не может.
— И потому спокойно ему изменяет.
— Опять-таки ты к ней несправедлив. У нас давно уже нет близких отношений, потому что иначе было бы нечестно. Встречаемся все трое как друзья…
— И для чего, скажи, пожалуйста? Только поддерживаете в себе под покровом дружбы эту противоестественную любовь. Зачем ты это делаешь?
— Не знаю. Мне достаточно сознания, что она в этом не одинока.
— В чем?
— Ну… Я же тебе объяснил…
— Не объяснил. Ее муж теперь поправился. Ходит даже на работу… возможно, и живет с ней как с женой. Чего ты ждешь? Пока он умрет?
Он смутился. Опустил глаза.
— Ты не хочешь меня понять, папа…
— Ты сам не хочешь себя понять, Ондра! Знаешь, кем ты мне представляешься? Офицером запаса. Рыцарем печального образа. Стоишь навытяжку и ждешь, когда освободится место.
Он закрыл лицо руками.
— Это не так, папа, не так, — твердил он с несчастным видом. — Ты это видишь слишком упрощенно. Я уже несколько раз хотел с ней расстаться. Не ходил к ним, но она всегда снова меня вызывала и говорила, что без меня ей не жить. Она действительно способна что-нибудь над собой сделать.
— Ну если так, пускай уйдет от мужа!
— И это я ей предлагал. Даже хотел поговорить с ним сам, но она ужасно испугалась. Сказала, что он с этим никогда не примирится и нам остается только ждать.
— Знаешь, как это называют? — иронически усмехнулся я. — Сидеть между двух стульев. А у тебя… нет никакой приятельницы?
Он неуверенно покачал головой:
— Ничего сколько-нибудь серьезного. И потом, если существует она, как я мог бы…
— Видишь, вот это как раз тоже очень скверно.
— Она не хочет даже, чтобы я поехал в научную командировку, самая мысль об этом для нее невыносима.
— Хорошо, что ты едешь, — сказал я. — И будь я на твоем месте…
Он умоляюще смотрел на меня.
— Будь я на твоем месте, — повторил я твердо, — я сжег бы за собой все мосты. Убедил бы ее, что ей надо заботиться о своем муже и забыть о тебе. Иначе все это комедия: как ее супружество, так и ваша любовь. Конечно, через годик-другой в жизни столько может измениться…
— Ну вот, ты и сам допускаешь, что через годик-другой…
— Не упрощай этого, Ондра. На твоем месте я не допустил бы никакого компромисса. Каждый из вас должен жить своей жизнью, просто-напросто разойтись и не морочить себе голову — другого пути нет.
— Не знаю, смог ли бы я сказать ей это так прямо.
— Только прямо, и не иначе. Если ваши чувства так глубоки, им не страшна никакая разлука.
— Однажды я нашел у нее две коробочки порошков от бессонницы. Она не хотела признать, для чего носит их при себе. Как думаешь, может она что-нибудь с собой сделать?
Помиловать ее я уже не мог, мне было ясно, что Ондру она мучит. Фантом красавицы с длинными волосами, схваченными на старинный манер лентой, рассеялся. Теперь я дал бы голову на отсечение, что тогда в клинике у нее были накладные ресницы и броские тени у глаз.
— Я бы этого не боялся, — сухо перебил я. — Когда носят порошки в дамской сумочке, это скорее всего — показуха. Ей следовало бы перестать думать о себе одной. Тебе не кажется, что в сложившейся ситуации ее мужу во сто крат тяжелей? А она этого не видит. И твоих проблем не видит. Даже не дает тебе спокойно работать! Скажешь, я не прав?
— Прав, папа, но только…
— Что, только?
— Я не хотел бы утяжелять ее состояние упреками.
— Утяжелять? Тем, что сказал бы правду?
Он молчал.
Мне казалось, теперь эта их пастораль окончательно порушена. Я украдкой разглядывал Ондру. На нем была белая рубашка с мятым отложным воротничком. Светлые волосы у шеи слегка кудрявились и уже требовали ножниц. Хорошо, что он не хирург, подумал я. Пальцы-то неплохие, а решительности недостает, и сердцем чересчур раним.
Он убрал со стола и стал мыть тарелки. Я снова почувствовал к нему жалость.
— Может, я и не прав, Ондра, — попытался я смягчить свою непримиримость. — Если хочешь, забудь все, что я здесь сказал. Ты ведь знаешь, мы никогда вам не навязывали своих мнений. Ты сам пришел ко мне и спросил. Мама, возможно, посмотрела бы на подобные вещи иначе.
Он качнул головой и усмехнулся.
— Где там! В таких вопросах у вас прямо исключительная солидарность. Идеальная пара, никогда не знавшая сложностей и путаницы в отношениях.
Так ли это? Я вспомнил Митю. Потом медсестру Зиту. Нет, в личной жизни мы с Иткой действительно ничего не напутали. Но надо было прилагать к тому усилия.
— Либо прилагавшая усилия к тому, чтоб их не знать, — вслух произнес я.
— Ну, видимо, больших усилий вам не требовалось. Знаешь, папа, — добавил он с жаром, — если я мог бы жить с кем-то, как живете вы с мамой, я ни о чем другом бы и не мечтал!
Что ж, в общем-то естественно, что он так считает. И слышать это было мне приятно. Он задумался, и мне почудились в его безмолвии воспоминания о детстве, о наших походах, о цирковом фургоне… Все-таки что-то от тех времен сохранилось в нем как добрый и неиссякаемый вклад. Я начал верить, что он выйдет из этого своего тупика, из пещеры с подземной рекой, где хоть и красиво, но полно предательских рифов, мешающих выбраться на поверхность.
7
Нет, до конца того знаменательного вечера было еще далеко. Ондра договорился по телефону о встрече с каким-то институтским товарищем. Я снова взялся за работу. Телефон — еще бы, как же иначе! — зазвонил десять минут спустя после того, как наконец я углубился в чтение.
Говорила Гладка. Пан профессор, я очень извиняюсь и прочее… Всегда они очень извиняются, а результат один: мне надо ехать в клинику. На этот раз возможен был вариант. Она могла хотеть от меня только совета. Впрочем, я знал Гладку — она всегда формулировала свои SOS желанием получить «только совет».
— Что там у вас?
— Тяжелая авария. Пострадавшие даже не относятся к нашему хирургическому отделению. Их подобрала «скорая», случайно проезжавшая за городом. Черт знает что вообще… но санитар не нашел ничего умнее… у нас лежала его жена, так он решил, что…
— Хорошо, понял…
Я был недоволен, и это чувствовалось по моему голосу. Вообще-то я не такой, но приближалась операция Узлика. Его записали на утро, мне надо было хоть немного отдохнуть.
— Случай ужасный. Жена — с множественными травмами головы, ребенок в одеяльце — с ним вообще не знаем, что делать. Родитель был явно пьян. У него, кажется, только легкое сотрясение мозга, но рука чуть не отрезана напрочь железом кузова.
— Транспортировать их в районную, значит, нельзя…
— Не рискнула бы транспортировать их даже через двор, в наше хирургическое.
— Кто сегодня в клинике?
— Кроупа, Зеленый и я, пан профессор.
Я вздохнул. Состав был не из сильных.
— Вы, очевидно, ждете моего приезда?
Она замолчала. Потом помягчевшим голосом с несколько наигранной растроганностью сказала:
— Нам бы этого очень хотелось.
— Ну ладно, — покорно сказал я.
Что еще оставалось ответить? Я начал одеваться. Если бы тут хоть была Итка, она поехала бы со мной и подготовила четкое неврологическое заключение. Мало кто из их отделения дает нам четкие ответы на вопросы, которые нас интересуют. Итка же черным по белому напишет: данные обследования говорят за кровотечение, рекомендую ревизию там-то и там-то. Ошибается она редко. Рентген обычно подтверждает подозрение на кровоизлияние — мы можем сделать пункцию и удалить его.
Да, Итки мне сегодня особенно недоставало. Дорогой я мог бы поговорить с ней об Ондре, еще раз взвесить результаты обследования Узлика… Ее недоставало мне всегда, даже когда она отсутствовала один день, а тут был трехдневный конгресс.
Я завел мотор и поехал по затихшей вечерней Праге. Улицы затягивало мглой — словно был конец октября. Стал даже сеяться дождик. Когда я выехал на проспект, меня остановил сигнал постового.
— Вы доктор? Тут человек без сознания.
