Роман Сенчин - Русские (сборник)
Это — любовь. Так у всех, у многих пар, которые забыли о том, что…
Что есть любовь?
При чем здесь мужчина и женщина?
О чём ты? О чём ты сейчас говоришь?
Поев, старушка с тихими вздохами укладывалась на своей полке спать. Легла. Лежала и смотрела в тёмный воздух перед собой так, словно рассматривала в нём звёздные пути многих людей и среди них видела и свой, маленький, тонкий, близящийся к концу.
Посмотрел бы и ты когда-нибудь так. Дорога ведь есть всюду, слышишь, даже в роящихся в луче света пылинках! Посмотри в окно, на проплывающие мимо холмы и деревья, на янтарные огни города вон там, вдалеке…
Нет, он не смотрел.
Ему стало жалко себя.
Худшее, что можно самому себе сделать.
Хотя и лучше, вероятно, чем взять и убить себя.
Он понимал, что вряд ли отдохнёт в Крыму так, как хотелось бы. Понимал, что вряд ли познакомится с теми, с кем хочет. Что не родится у него в ближайшее время ребёнок, потому что его просто некому рожать. Что родители его умрут раньше него, а он умрёт позже их. Что вся эта его поездка куда глаза глядят — фарс неудачника, пытающегося сделать вид, что он всё ещё романтичен и смел.
«Сорокалетний мальчуган» — так с убийственной лёгкостью назвала его однажды женщина, спящая сейчас в Бресте…
Что? В каком Бресте? Но ведь… Ведь она давно уже не спит в Бресте, потому что с тех пор прошли сутки. То есть, может, она и спит… ведь сейчас снова ночь. Но она ему не позвонила! Он-то не мог позвонить, потому что у него на счету не было денег… Его телефон ещё не разрядился, ещё может принять звонок. Почему же она не позвонила? Его могли убить, ограбить, когда он ночью ушёл из гостиницы…
А она не позвонила. И даже не прислала СМС.
Возможно, сейчас она и в самом деле спит.
Где-то. Не в гостинице Бреста…
Сергея колотила дрожь. Он привстал, потом лёг. Потом снова привстал. Место, где он лежал, было похоже на гроб, из которого можно спрыгнуть. Он весь взмок.
Пошли вы все! Он ненавидел весь этот мир и все те миры, что родятся после гибели этого. Но больше всего он ненавидел себя.
Заныло сзади, в лопатке. И сразу в груди. Что это — сердце?!
Господи, а ведь страшно умирать… Сдохнуть вот здесь, на этой расшатанной вагонной полке, без детей, без жены, возле жующей мыши-старухи, одиноким придурком с устаревшим ноутбуком, который набит тупыми компьютерными играми, в которые играть так же интересно, как грызть надоевшие семечки или говорить о политике.
А потом передадут где-нибудь по ТВ: в плацкартном вагоне поезда «Ковель—Симферополь» скончался от сердечного приступа молодой чел… мужчина средних лет, российский гражданин…»
Да при чём здесь гражданство, вашу мать, если человек, человек умер!
Сергей спрыгнул с полки. Ему хотелось ходить, ходить, бегать. Но как это сделать в поезде, тем более в плацкартном вагоне? Бродить вдоль казарменных нар, задевая грязные носки спящих?
Она не звонила.
Он очутился возле купе проводника. Чай… Да, конечно, просто выпить горячий чай. Странная мысль. Если б можно было чаем спастись. Здесь, в закутке возле бака с горячей водой и стендом с поездным расписанием, было приоткрыто окно, в которое влетал свежий прохладный ветер.
Сергей постучал в дверь к проводнице.
Она не сразу открыла, наверное, спала.
— Извините, что разбудил, — обратился он вежливо-безразлично. — Можно у вас чаю?
— Вам черный или зеленый?
— Любой.
— С лимоном?
Через минуту проводница дала ему в руки дымящийся стакан в подстаканнике.
Размешав сахар и лимон, он попробовал отпить — но было ещё слишком горячо.
Он стоял. Спиной к легкому дорожному ветерку, стоял и ждал. Так бывает: ты находишься в дороге, но остаешься рабом, несмотря на то, что свобода все время находится рядом с тобой. Дорога ведь ничего не гарантирует. Хоть путешествуй всю жизнь, хоть каждую секунду — гарантии нет.
Он ждал, когда остынет чай.
Страшно умереть в дороге рабом.
В какое-то мгновение им овладело странное ощущение: словно он смотрит на себя со стороны и даже думает о себе со стороны.
Вот сейчас: он, такой-то, человек, стольких-то лет, стоит в этом месте, в этот час. Почему он очутился здесь? Для чего? Как такое может быть, чтобы он, тот, которого назвали и называют Сергей Владимирович Колесов, оказался именно с такой внешностью, привычками, мыслями. Я — это ведь не только имя… Я — не только тело, не только внешность… Я — что-то иное, внутри всего этого… Так что же такое — я?!
— Чифирчик?
Сергей поднял голову. Перед ним, покачиваясь, стоял высокий, полный мужчина в рубашке навыпуск, примерно его лет, с чуть улыбающимися черными глазами.
— А?..
— Чифирчик, говорю, — повторил, качаясь с пяток на носки, темноглазый.
— А… нет… просто чай…
— А что так?
— Что — так? — не понял Сергей.
— Так. Я вчера освободился.
Черноглазый сказал это просто, естественно, но явно желая услышать ответ. Ответ? Какой может быть ответ?
Он кивнул: да, мол, хорошо.
— Слышь, освободился, говорю, — настойчиво, глядя в глаза, повторил темноглазый.
Холодок вполз в Сергея через приоткрытый рот, поплыл через горло дальше, в грудь и живот.
— Ну и что, — проговорил он.
Сильное раздражение — на себя и на этого человека, непонятно зачем приставшего к нему, вспыхнуло в нём высоким, холодным огнем.
— Слышь, ты кто? — улыбчивым тоном, кивнув подбородком и снова качнувшись, спросил темноглазый.
Костёр вокруг Сергея стал гаснуть.
— Я… — Он не знал, что сказать.
Чуть оттопырив губы, покачиваясь, человек ждал.
— Человек, — наконец тихо произнёс Сергей.
— Кто?! — Черноглазый отшатнулся и удивленно округлил глаза. И стал как будто ещё больше, темнее.
Сергей молчал. Костра вокруг него давно уже не было.
— Слышь, козёл, а ты что борзеешь? — ясно донеслось до него. Хотя казалось, что темноглазый спрашивает не его, а кого-то другого.
— Я… не… — начал Сергей.
— Чего не?
— Не… борзею…
— Да ну? — улыбнулся, раскрыв только правый уголок рта, стоящий перед ним человек. Чуть отклонившись, он плюнул, попав Сергею куда-то на грудь. Затем поддел коленом стакан с чаем, который Сергей держал в руках. Чай выплеснулся ему на пах — туда, где ещё недавно лежали пальцы Риты.
Ожога Сергей не почувствовал, только показалось, что вокруг вспыхнул воздух. Темноглазый, всё с теми же удивленно поднятыми бровями и полураскрытым правым уголком рта, повернулся и ушёл.
Застыв в оцепенении, Сергей смотрел на висящее перед ним расписание поездов. Даже прочитал с вниманием несколько строк, будто впервые обнаружив в них что-то чрезвычайно важное. Его полусогнутая правая рука по-прежнему держала стакан в подстаканнике. Медленно Сергей поднес стакан ко рту, сделал вид, что отпил — чая в стакане почти не было.
«Вот как бывает…» — звучала в голове популярная когда-то песенка.
Реальность быстро и бесцеремонно вошла в него, словно толпа людей ввалилась в дом с открытыми дверями.
Что делать?
Побежать за ним, догнать, ударить, убить?
Ноги были легкими и ватными, казалось, без нервов и мышц, и никуда он не побежал.
Дверь в купе проводницы была приоткрыта, и конечно же она слышала все.
Вызвать милицию?
И сразу задохнулся от внутреннего смеха-истерики.
Только дойдя до своей полки и тяжело улёгшись на неё, Сергей почувствовал саднящую боль от ожога в паху и на внутренних сторонах бёдер.
Он не знал и не хотел знать, кто он сейчас и для чего существует. Если всю жизнь надо прожить, чтобы один раз пройти через такое унижение — то зачем жизнь с её радостями, влюблённостями, парениями, мечтами? Послушайте, послушайте… А что, если… Может быть, мы и рождаемся только затем, чтобы получить, хотя бы раз, хоть одно унижение и ответить на него? А? И от количества твоих ответов на эти унижения зависит твоя загробная жизнь… Ага, да, вот так! Справился с унижениями — и прямиком в рай… а не справился — так… Ха-ха-ха! Антихристианство! Всё наоборот…
Сергей вдруг отчётливо почувствовал, что разум его мутится, что он сейчас почти что сходит с ума. У него был жар, какой бывает при гриппе. Он хотел было встать, что-то понять, хотя бы пойти в туалет осмотреть свой ожог и, может быть, снять мокрые джинсы — но тут же забыл то, что хотел сделать, и остался лежать на полке.
Прошло сколько-то времени.
В каком-то улыбчивом сладострастии Сергей готовился теперь встать для того, чтобы набрать полный стакан кипящей воды, тихо подойти к спящему черноглазому и выплеснуть кипяток ему в глаза. А ещё лучше в рот. Ведь наверняка он спит с открытым ртом. Когда-то при казни заливали людям в рот кипящую смолу или свинец… А потом — будь что будет. А что будет? Тюрьма? Тюрьма… Где он встретит много таких темноглазых… Что? Чем они, темноглазые, отличаются от него? От таких, как он? Они… этим и отличаются… что сильнее. А точнее, они всегда готовы поставить на кон свою жизнь. А он — нет. Так вот в чем трусость. Вот — в чем корень её?! Выходит, преодолей ты страх смерти, и страх исчезнет? Потому-то эти сильные сволочи и правят миром, неважно где — в жизни или в тюрьме, но они правят. Так… Или нет? Но… в самом ли деле они не боятся смерти? А если не боятся, то есть же что-то, чего они боятся ещё больше? Но чего можно бояться ещё больше смерти? Им, которые хуже него, но при этом всегда почему-то лучше, всегда. Почему? Где же правда?
