Роман Сенчин - Русские (сборник)
«Это жена моя» — подумал он, вглядываясь в неё.
И от этих слов сжалась душа. Непонятно почему. Сжалась, и всё.
Он сделал два шага навстречу и остановился, не сводя с неё глаз.
«Почему она не улыбнется, не прищуривается, как всегда?.. Что-то, видно, случилось».
— Алён, это ты?
Он пошёл к ней, взбираясь на взгорок, и в душе его не было ничего, кроме испуганного немого предчувствия.
Когда он наконец встал рядом, она всё так же смотрела в него, так же легко и внимательно, и неподвижно, как обычно смотрят в себя.
— Ты чего? — спросил он.
— Искала тебя, — ответила она.
— Чего меня искать… — выдохнул он и понял, что ничего страшного не случилось, что пойдут они сейчас обедать, и всё, что бурлило в нем, куда-то ушло.
— Пойдём. — Она взяла его руку за тяжёлые пальцы и пошла, потянув за собой, на шаг впереди него.
И он пошёл за ней, впервые так послушно и просто, и не знал, откуда это.
— А чего смеялась? — спросил он.
— Я звала тебя, а ты не слышал, — ответила.
Они дошли до развилки, впереди было поле, зеленеющее по пашне частыми, узкими полосками; по другую сторону, за оврагом, уже стали показываться огороды. Мелькнул и дом их оранжевой крышей.
— Мы пойдем на Горку, — сказала она как можно спокойнее.
И они повернули на поле, в середине которого, рассекая его на две части, возвышалась Колова Горка.
Вот теперь он знал, куда они идут и зачем. И был он поражён этим, и смотрел теперь на неё и не мог поверить, смотрел, боясь за неё, и понимал, что не остановит её, даже если бы захотел. И она, не оборачиваясь, смотрела на него, помогая ему не говорить ни нужного, ни лишнего, ничего…
В тот день, когда умер их первый и последний малыш (недоношенная кроха, трупик, который затаскали по лабораториям, не осталось ни фотокарточки, ни могилки), он, обегавший в поисках жены всю округу, нашёл её только здесь, уже в сумерках, по дрожавшему слабому облачку на вершине, — вцепившуюся насмерть в траву с пустыми, смотрящими в тучи глазами. Отбивалась, не хотела никуда уходить. Он принёс сюда телогрейки, одеяла, спирт, какую-то клеёнку, соседи дали таблетки… Ночевали здесь же, под дождём. С того дня и посыпалось у неё: воспаление, больница, осложнение, заражение, операция, потом опять что-то «по-женски», ещё две операции и приговор: детей больше не будет. На эту Горку смотреть не мог, взорвать хотел. Долго ещё рана эта катала их, перекатывала… Потом вроде ничего, послал им Господь Андрюшку-племянника на воспитание, ужились, срослись вместе, вместо сына был.
Пришли.
На то самое место поднялись. Видит он на траве полотенце, бутылку вина, пирожки, миска с салатом… Повернулась к нему и растерялась:
— Ох, волнуюсь, отец… погоди. Сегодня… сегодня…
«Ну невозможно смотреть на всё это!»
— Алён, ну зачем ты… ну помянули бы дома, ну?
Ну с чего ты вдруг, столько лет уж…
Он обнял, прижал её к себе, окружая, загораживая собой, отнимая от горя, от смерти, от ужаса…
— Не надо, Алён… Не надо.
— Да нет же, отец, не то! — Она неожиданно сильно прижалась к нему. — Вить, я… у нас…
Виктор почувствовал, как земля уходит у них из-под ног, как глаза его больше не видят ни поля, ни рощи, ни крыш, ни неба, но один лишь свет, огромный, объявший, поющий под ветром, свет.
— Понимаешь? — прошептала она где-то в его груди.
Конечно, он хотел ответить, сказать и крикнуть, но было нечем. Что-то в горле такое, отчего даже кивнуть толком не удаётся.
— Понимаешь? — шепнул ему ветер.
— Понимаешь?
