Ханс Плешински - Портрет Невидимого
Вирус овладел только телом Фолькера. Думаю, что ему, вирусу, не удалось прогрызться сквозь слишком большой слой культуры. И все-таки однажды он почти вплотную приблизился к жизненному центру — в те дни, когда Фолькер, после операции на кишечнике, лежал в постели и непрерывно стонал.
— Ну, будет. Сестры к тебе хорошо относятся?
— Да… Но я слышать не могу их баварский выговор.
— Привыкнешь. Баварцы происходят от кельтов, и у них замечательные больницы.
— Саймон Рэттл[252] дирижирует «Песнями Гурре» Шёнберга… Ты обязательно должен послушать.
— Сперва я должен отчитаться перед финансовым ведомством.
— Государство, — вдруг наставительно сказал Фолькер, лежавший под капельницей, — тоже кое-что для тебя делает. Прокладывает дороги. Обеспечивает нас электричеством.
— Понял. Тебе принести печенье, сок?
— Не надо.
Он не позволял долго держать его руку. Избегал «сентиментальностей».
— Мне уйти?
— Да.
— Но я бы хотел еще с тобой посидеть.
— Тогда останься.
Когда-то на протяжении этих лет он должен был разобраться с Богом. Отвергать Бога — значит, пусть минимально, считаться с возможностью Его существования. Наверное, в сознании Фолькера вспыхивали мысли о вере греков, о темных, воспетых поэтами реках в потустороннем мире; о надеждах невероятно предусмотрительных верующих с берегов Нила, которые клали в свои гробницы хлеб, модели кораблей, талисманы, чтобы облегчить себе путь к вечному свету Исиды и Осириса. Образы парадиза и тьмы, живущие внутри всякого человека, в какие-то моменты — ночами — смешиваются, становясь предчувствием.
Потом опять заявляла о своих правах жизнь, какой она бывает на полпути к смерти.
— Твой перевод писем мадам де Помпадур готов?
— Скоро закончу.
— Мне приходила почта из Падерборна?
— Да, из какого-то культурного ведомства. Я захватил с собой.
27 октября 1996.
Мастер картинных рам в Бамберге. К реставратору в Дармштадт. (Выгодные условия.) Транспортировка «Танцующего на шаре»[253] в Мёнхенгладбах. Дальше — через Ворпсведе (навестил Ханса-Георга Рауха[254]). Телефонная попытка уговорить Инге Мейзель[255] выступить с чтением историй Михаэля Энде. Она вообще-то не против, но сказала, что больше не может читать — строчки расплываются перед глазами.
Вряд ли есть в Германии хоть один поворот автобана, на котором я не воображал себе Фолькера, посланца магического реализма. Список дешевых отелей, адреса которых я тщательно записывал, чтобы посылать туда весточки моему другу, все удлинялся. Поскольку на чемоданы сил у него не хватало, он заказал складную тележку, на ней обычно и вез за собой свою дорожную сумку.
Думаю, сотрудники некоторых музеев боялись его появления. Однако выставки становились все содержательнее и привлекали многочисленных зрителей. Исхудалый человек неопределенного возраста незаметно проскальзывал в музейные кабинеты, и очень скоро кураторы отделов современного искусства уже трепыхались в клешнях этого умелого тактика.
— Нет, господин Кинниус, издать каталог — такое мы не можем себе позволить.
— А я-то, фрау доктор Мауэрмюллер, надеялся, что вы сами напишите предисловие!
— Я?!
— Кто же еще? Работы Эдгара Энде вот-вот получат мировое признание. Пока же публикация вашего текста была бы расценена… как мужественный поступок.
— Вы полагаете? Я должна еще раз все взвесить.
Я видел, как он вязал паучью сеть, по нитям которой, несмотря на свою болезнь, двигался очень свободно. Перемещаясь во всех направлениях по стране, он между делом находил себе и собеседников, с которыми обсуждал даже самые деликатные, приватные проблемы. Ночевал он все чаще не в пансионах, а в домах или квартирах чиновников от культуры, где ему специально готовили овощи на пару, после чего укладывали спать в пустующих детских комнатах. Наряду с отчетами о его путешествиях до меня доходили и кое-какие сведения о дополнительных психологических услугах, которые он оказывал.
— Фрау доктор Мауэрмюллер собирается разводиться.
— Кто?
— Ну, директорша музея в Падерборне. Я посоветовал, чтобы сперва они просто месяца три пожили раздельно. Но я еще позвоню по этому поводу ее мужу.
— Вот оно как…
— Сын Риты и Иоахима Кюпперсов… из Висбаденского художественного объединения… внезапно, все бросив, рванул в Испанию и теперь изучает там искусство танца. Я сказал, что тут уж ничего не поделаешь. И если он посылает им раз в неделю открытку, это уже хорошо. Мальчик пытается наверстать то, что упустили его родители… Они, кажется, меня поняли.
— Ты им так прямо и сказал?
— Разговаривать нужно откровенно.
Мне становилось не по себе, когда я слышал о старых дамах, к которым Фолькер ездил «на отдых». Коллекционерши, вдовы университетских профессоров, рейнландские любительницы фантазийного искусства… В доме одной вдовы мой друг провел тот отрезок времени, когда ему надо было питаться спаржей. Другая вдова оказалась мастерицей по приготовлению рыбных блюд. Я ясно вижу, как Больной и Пожилая Дама сидят друг против друга в доме на берегу Рейна, запивая судака местным вином:
— Вчера, господин Кинниус, мне приснился ужасный сон!
— Что же вам снилось, госпожа Виттек?
— Я упала с яблони, и, хотя у меня были крылья, они так и не раскрылись.
— Позади дома ваших родителей не росла яблоня?
— Как вы догадались? Да, кёнигсбергская яблоня.
— В Кёнигсберге я бы охотно побывал. А вы потом туда хоть раз ездили?
— Нет, не хотелось видеть разрушения…
— Посидим еще немного здесь на террасе, госножа Виттек! Яблоня — это ведь и Древо жизни. Благодаря падению вы, может быть, прикоснулись к его корням.
— Я принесу нам два пледа. Становится прохладно, и я боюсь застудить коленные суставы.
Бывая в квартире Фолькера, я, нередко с растерянностью (но это состояние мы уже знаем), прислушивался к его телефонным разговорам. Мой друг болтал с графинями, с благородными дамами, живущими в далеких особняках на склонах холмов, о последних новостях: распухшей ноге, побитых дождем цветущих вишнях на Вайнштрассе, позднем превращении Кристианы Хёрбигер[256] в слишком часто мелькающую на экране телезвезду.
— Я тоже чувствую себя неважно, графиня Мантойфель, мне предстоит онкологическое обследование… Как вы сказали?… Да, и с пищеварением у меня не все в порядке… Как называется средство? Экстракт медвежьего лука… Нет, Grand Prix de la Chanson[257] я уже давно не смотрю… Говорите, это отвлекает? Но у меня слишком много работы… Что, вы пришли из сада и еще не успели снять боты? Когда будете в Мюнхене, мы непременно сходим в театр «Каммершпиле». Постановки Дорна[258] всегда очень хороши.
Вместе со старыми дамами Фолькер создал своего рода сообщество товарищей по судьбе, существовавшее где-то рядом с его повседневностью. Они утешали друг друга, что-то друг другу подсказывали, обменивались воспоминаниями, не позволяли себе, несмотря на неизлечимый недуг, совсем уж пасть духом. Они держали жизнь в своих руках — так долго, пока ее можно было удерживать.
— Да, госпожа Виттек, в новолуние о ночном покое и думать нечего.
Чтобы противостоять представительницам клана норн,[259] мне порой приходилось вторгаться в сознание Фолькера насильственно:
— Кончай с этим новолунием. Сейчас мы идем покупать тебе новый костюм!
Его беспощадная самоэксплуатация приносила духовные плоды. Работы Эдгара Энде после Цвиккау и Битигхайм-Биссингена показывались и в Кёльне, и в Мюнхене. Фолькер ездил в Париж на открытие выставки «Живопись XX века». Именно он подвел Франсуа Миттерана к картине «Барка». Влиятельные музеи начали покупать произведения Энде, что способствовало возрождению интереса к художнику. Шоколадная фирма «Шпренгель» даже предоставила в распоряжение Фолькера списанный компьютер, который с тех пор помогал ему в сизифовом труде каталогизации:
Dia 114 «Львиный ров» 1946, 51Ч77, гуашь, подп. /датир., 13 000
Dia 118 «Апокалиптический ангел» 1946, 72Ч51, мелки, б.п. /датир., 9000
4184 Dia…
Поскольку Фолькер, маниакально преданный искусству, вовлекал в свою жизненную орбиту все больше самых разных людей, его начал посещать и некий пожилой господин, которому можно было звонить в любое время суток (если с компьютерным динозавром случалась какая-то беда и графическое изображение, создававшееся с таким трудом, вдруг превращалось на экране в подобие озерца — в смешение красочных струй):
— Он опять не функционирует.
— Позвольте мне к вам заглянуть.
Потом чужак и Фолькер до трех утра сидели перед мерцающей картинкой. Главным занятием пожилого господина, справлявшегося с любым компьютером, была организация органных концертов. Я уже ничему не удивлялся. Да и что от меня зависело?
