Сергей Кузнецов - Девяностые: сказка
- К слову сказать, - ответил Горский, - не умеешь ты работать с наркотиками. Вот ты видел нечто, спасибо покойному Зубову. И что ты сделал? Все забыл. Вместо того, чтобы играть в Шерлока Холмса и допрашивать свидетелей, я бы на твоем месте думал, что это за предмет был в руках у мужчины в твоем галлюцинозе.
- Какой угодно. В кино был бы пистолет - но здесь ему взяться неоткуда. Женю ведь отравили, а не застрелили.
- Зубова застрелили, - сказал Горский.
- Но его застрелили не в усадьбе, - ответил Антон.
- Ну, - Горский улыбнулся одними губами, - давай подождем, пока в усадьбе кого-нибудь застрелят. Когда вы туда едете?
- В пятницу вечером.
Сегодня утром Антон дозвонился до Сидора и тот, узнав, что у Антона есть новые сведения, предложил на уикэнд собрать всех на даче, пора уже кончать эту историю. Слово "кончать" Антону не понравилось.
- В пятницу, - задумчиво повторил Горский. - Пятница - день Венеры. Шестой день недели по западному календарю.
Лепесток шестой
Декабрь, 1993 год
Что значит - жить с мужчиной, которого не любишь? Вместе завтракать по утрам на огромной кухне, вместе ужинать в дорогом ресторане, вместе ездить на уикэнд в Европу, в отпуск на южные острова, примерять новые туфли, покупать новые платья, надевать новые кольца, любоваться алмазным блеском пальцев, слушать чужой пьяный лепет, наливать до краев, выпивать залпом, нетвердо стоять на ногах, идти, чуть шатаясь, ложиться на спину, шептать иди же ко мне, двигать бедрами, ловить ритм, засыпать, отвернувшись.
Я хотела попросить Колю довести меня до клуба, а потом решила сама поехать - может, хотя бы так не напьюсь. Не люблю водить в Москве, слишком опасно, слишком много хамья и бандитов, дважды уже приходилось запираться в машине, звонить Роме, вызывать службу безопасности. Страшнее, чем ездить по Москве в машине - только ехать на метро. Я не была там уже два года, и мне кажется: едва встану на эскалатор, меня растерзают. Сорвут с пальцев алмазные кольца, разорвут платье, стащат с ног туфли и чулки. Оборванная, голая, я сяду в переходе и заплачу - а мелочь будет со звоном падать в чашечку кружевного французского бюстгальтера, лежащего на грязном полу.
Я проезжаю мимо переполненных остановок, мимо ночных палаток, мимо рядов старушек с их маслом, яйцами, хлебом, молоком, нищенок с младенцами, проституток на Тверской, хмурых москвичей, затравленных приезжих. Женщины неопределенного возраста пьяно танцуют ранним утром под музыку из ларька, алкаши лежат на снегу, менты собирают мзду с уличных торговцев, дети тряпками размазывают снег и грязь по ветровым стеклам. Я думаю: эти люди должны ненавидеть меня. Ненавидеть за машину, которая стоит дороже их хрущоб. Ненавидеть за сверкающие небесным светом алмазные пальцы. За длинные ноги в разрезе платья, за большую, все еще не отвисшую грудь в кружевной чашечке французского бюстгальтера, за то, что в тридцать я выгляжу на двадцать два, а их женщины в двадцать пять - на все сорок. За то, что я - победительница.
Я проезжаю через мост, смотрю на обгоревший Белый дом - белый с черными разводами дом - вспоминаю, как той октябрьской ночью Димон Круглов у нас на кухне потирал руки и говорил: Это же мой участок! Подряд на строительство, какой подряд на строительство!, Альперович с Ромкой пили водку, говорили про схему с фальшивыми авизо, которую надо было прикрыть, - но я так и не поняла, из-за чего стрельба. Похоже, наши опять сражались с ненашими - и наши снова победили. Потому что наши всегда побеждают.
Жить с мужчиной, которого не любишь, - значит брать у него все, что можешь, никогда не говорить "нет" на вопрос "хочешь?", просить продавщицу донести коробки до машины, просить Колю донести покупки до квартиры, ездить на уикэнды в Европу, в отпуск на южные острова, принимать подарки как должное и знать: главное, что ты получила, - это знание о том, что наши всегда побеждают. С тех пор, как ты надела себе на палец кольцо с бриллиантовым цветиком-семицветиком, ты навсегда перешла в лагерь победителей.
Клуб называется "Пилот". Два дня назад, сразу после того, как Рома улетел в Нижневартовск, "ФедЭкс" принес заказное письмо. Я подумала: это круто - отправлять письма по Москве "ФедЭксом". Сложенная пополам четвертушка тисненой бумаги. Внутри - безликий текст приглашения в какой-то арт-клуб, недавно открывшийся. Снаружи, рядом с тисненой эмблемой, - цветок с одним-единственным лепестком. Оторванный предпоследний улетал куда-то за пределы белого поля. Я посмотрела: цветок то ли нарисован от руки, то ли - напечатан в типографии.
Я верю в эту детскую сказку - и она почти всегда мне помогает. Во что еще верить, кроме детских сказок? Три месяца назад я оторвала пятый лепесток, первый, который не сдержал обещания. Может, детская магия перестает работать, когда становишься взрослой?
Я прохожу в клуб, итальянские туфли, платье с разрезом, голые плечи, полуоткрытая грудь. Сегодня я самая красивая здесь. Играет незнакомая музыка, в центре танцпола - большой самолет. Танцевать пока не хочется, я протискиваюсь к стойке, заказываю "маргариту". Зачем я сюда пришла, высокая, стройная тридцатилетняя женщина, которая выглядит на двадцать два, в крайнем случае - на двадцать пять?
Я знаю ответ: мне хочется приключений. Я не сознбюсь себе в этом до третьего коктейля, потом внимательно осмотрюсь, разглядывая мальчиков, лет двадцати двух-двадцати пяти, а потом, после четвертого или пятого коктейля, пойду с ними танцевать. На вид я их сверстница, мне можно.
Жить с мужчиной, которого не любишь, - значит иногда позволять себе небольшие приключения, понимать толк в молодых мускулистых телах, в терпком запахе любовного пота, в случайных касаниях, прямых взглядах. Значит уметь говорить без слов, улыбаться призывно, наливать до краев, выпивать залпом, нетвердо стоять на ногах, идти пошатываясь, задирать юбку, шептать иди ко мне, ловить ритм, закрывать глаза, ни о чем не думать, всегда носить в сумочке презерватив и никогда не спрашивать телефон.
Я никогда не изменяла Ромке. Измена - это когда ты заводишь любовника, встречаешься с другим мужчиной. Мои приключения - как мужские походы в сауну, мальчишники со шлюхами, пьяные безобразия.
Первый раз это случилось через два месяца после свадьбы. На Крите мы с Ромой жили в роскошном отеле, с кроватью под балдахином, в средневековом венецианском доме. Днем на море слишком жарко, мы поехали в аквапарк: я впервые была в аквапарке, мне понравилось. Я ныряла в черную трубу, плавала, дрыгая ногами в надувном круге, летела вертикально вниз, скатывалась с разноцветной горки - пять цветов. Я знаю: на Западе в радуге только шесть полосок. У меня было бы на одно желание меньше.
А потом я увидела их. Им было лет по двадцать, они целовались в очереди у самого зева черной дыры. Мне стало обидно, обидно до слез: в двадцать лет я пила вермут в грязном подъезде, раздвигала пошире ноги, сидя на подоконнике, старалась не кричать громко. В двадцать лет я никого не любила, и никто не любил меня.
Первый раз это случилось два с лишним года назад, мне было двадцать восемь, я выглядела на двадцать, но все равно знала: моя юность прошла, я старею. Никогда мне уже не бывать молодой и влюбленной.
Чтобы жить с мужчиной, которого не любишь, надо научиться не смотреть на целующихся людей, на влюбленные парочки, на тех, кто моложе тебя. Научиться не завидовать чужому счастью.
Мы вернулись в отель, пообедали в ресторанчике у самого моря, Ромка выпил бутылку вина, запил двумя рюмками узо, стал засыпать. Я сказала: я немножко еще погуляю, он ответил угу и через мгновенье уже засопел на кровати.
В баре через дорогу я заказала мартини со льдом. Он подсел ко мне почти сразу, не помню, как его звали, - кажется, даже не спросила. Английский еще хуже, чем мой, - раньше я думала, это вообще невозможно. Oh, Russia, Gorbachyov, perestroika, yah, yah! Я улыбнулась, ответила: No. We are not Gorbachyov-perestroika. Улыбнулся в ответ и сказал: Gold and fur coats? Я ответила: Нет, мы не золото-шубы. We are gold, oil and diamonds. Он не понял, и я показала: вот кольцо и сережки, gold and diamonds, а потом взяла его руку, положила себе между ног и сказала: The oil. The hole[5]. Я не знала глагола to drill[6], но грек был понятливый парень.
Я беру еще "маргариту". Лепесток, лепесток, что же мне попросить? Я наврала Альперовичу в этой "Хинкальной": ничего не хочу отменять. Ни уикэндов в Европе, ни южных курортов, ни квартиры, ни дачи, ни машины с шофером. Вряд ли я смогу жить без дорогих ресторанов, поездок в Милан или Вену на шоппинг, новых туфель и платьев, бриллиантов на пальцах, завтраков вместе, скучноватого секса в супружеской спальне, торопливого секса в машине и клубном сортире. Я хочу сохранить все, что есть, - и чего-то добавить.
Отхлебнуть "маргариту", отвернуться от стойки - и внезапно увидеть. Толстый и неуклюжий, он стоит посреди танцпола, растерянно озираясь. Дорогой костюм все равно сидит мешковато, он кажется старше своих тридцати - хотя, может, это как раз и есть тридцать, настоящие тридцать, а не мои двадцать два - двадцать пять.
