Изабель Фонсека - Привязанность
Она еще раз воспроизвела это сообщение, прислушиваясь к признакам кризиса. Посмотрела на настенные часы: слишком рано, чтобы звонить в Нью-Йорк. Ощутила панику, поднимающуюся к горлу. Я была неверна и убила своего отца. Следующий звонок был от Вик. Хорошая девочка. А потом, чтобы не оставаться в стороне, выступила Филлис: «Привет, милая. Слушай, ты не могла бы мне перезвонить? Хочу кое-что обсудить. Ничего страшного. Привет Марку и моей Вики. Пока, милая. Это Филлис».
Это Филлис. Как будто Джин могла этого не знать. Что происходит? Ей вспомнились те микроинсульты, о которых мать рассказывала ей на Сен-Жаке, и она подумала, была ли такая уж насущная необходимость рассказывать Дэну о биопсии — что ж, ничто прошлой ночью не было насущно необходимым, но по какой-то причине она сожалела об этой интимности так же сильно, как обо всем остальном. Она еще не попробовала ни о чем не сожалеть. Откладывала это до принятия ванны. Еще один звонок, повесили трубку, а потом снова Марк, суббота, 23:48.
«Дорогая, где ты, черт возьми? Пошла-таки на болгарский фильм? Наверно, просто дрыхнешь, везучий щеночек. Я совершенно разбит. Эти гады оказались намного хуже, чем я ожидал, просто кошмар. Пью отчаянно — топлю свое горе. Чувствую себя совершенно ужасно. Ладно, дорогая. Завтра увидимся. Bonne nuit. Schlaffen-sie gut, ja?[61] Люблю-люблю. Спокойной ночи, невеста моя. Спокойной ночи».
Джин вытащила из кармана Дэнову карту памяти и вставила ее в камеру Марка. Первым шло то же самое изображение, что и на глянцевом ноутбуке у Дэна в квартире. Она нажала на кнопку, чтобы вывести следующую, а фактически предыдущую фотографию, двигаясь обратно во времени и молясь, чтобы ей предстал какой-нибудь тосканский пейзаж. Он не солгал, он действительно не снимал ее лица, но все остальное он поимел от и до. Трудно было увидеть что-то в этом крошечном окошечке, но там, несомненно, была Джин, лежавшая на спине, прикрывая согнутой в локте рукой глаза, а простыня при этом была опущена до колен. О нет, о нет, о нет. Она почувствовала, как мурашки поднялись по ее шее и пробежали по коже головы.
Чтобы сделать эту фотографию, он, должно быть, стоял на кровати, расставив ноги по обе стороны от нее, — ее тело было снято прямо в центре, крупным планом. Голова отсутствовала, словно она была обезглавленным греческим бюстом, руки раскинуты в стороны, за экран, на манер распятия. Когда? Спала ли она вот так, или это он ее уложил ее таким образом? Как она могла так крепко спать? Была одурманена наркотиком? Хотя к чему бы он стал одурманивать ее после… а как, ради вот этого следующего снимка, ему удалось перевернуть ее, не разбудив при этом? Приходится думать, а снимки это подтверждают, что он вроде бы особенно очарован ее тыльной стороной. Век живи, век учись — ей придется сложить о себе совершенно новое представление.
На более ранней фотографии был показан просто ее затылок, снятый сверху: ее волосы кольцами извивались вниз по ее спине, словно торнадо, снятый с огромного расстояния, но в перевернутом виде они походили на тянущуюся к солнцу лозу, медленно пробивающуюся кверху. Голова ее была внизу, затем шли плечи, образуя основание треугольника, обрезанного около вершины на линии талии. С виду можно было подумать, что она молится. Только она не молилась. Следующая фотография, где она снова стояла на четвереньках, запечатлевала бабочку с распахнутыми крыльями, образуемую ее ягодицами, талией и плечами. Музыка! Он поднялся, чтобы поставить ее, волнующую бразильскую музыку, а она, в точном соответствии с его указаниями, не двигалась. Эту позу сменила другая: голова опущена, а сама она напоминает лошадь с глубокой седловиной, стоящую у яслей. Пьяная? Она изучала детали каждого снимка, рассматривая их один за другим, и в то же время старалась не упускать из виду бóльшую картину: картину последствий, к которым могут привести эти образы, сейчас находящиеся в этой камере, но также и в компьютере Дэна, а следовательно, если он того пожелает, во всем мире.
Экран заполнила следующая фотография Джин: она была снята сверху, но также и сзади — созерцательная одноглазая точка зрения, как мог бы сказать Дэн (ее позабавило, как по-товарищески он относился к своему члену, портретируя его в виде обманутого короля-философа). Джин созерцала свою собственную задранную задницу. Что ж, теперь она узнала, как выглядит сзади.
Наконец пришла очередь кого-то еще. На время лишенная способности обдумать то, что увидела, она продолжала просматривать кадр за кадром, механически двигая пальцем.
А, вот и пейзаж. Значит, великий северный Мэпплторп[62] мог делать и снимки на природе. По-видимому, лыжная прогулка, классический белый пик поднимается над темными тающими нижними склонами, живописный альпийский вид, может быть, это Маттерхорн[63]. Этот черный овал в центре, — возможно, вагончик канатки. Она щелкнула кнопкой. На следующем снимке была изображена в профиль бледная девушка, высовывавшая язык. Боже, это возлюбленная или девушка из шале? По крайней мере, это была не Майя, увидеть которую Джин смутно ожидала. Кожа у нее флюоресцировала, рыжие косички пылали. На кончике языка лежала большая белая клякса — опять снег. Она была втиснута в обтягивающее темное платье без пояса, и руки у нее тоже были темными, черными или коричневыми, словно бы в длинных вечерних перчатках. Джин начинала испытывать нетерпение. Она щелкнула кнопкой.
На следующем снимке та же девушка смеялась, закрыв глаза и подняв плечи, — Боже, это ведь та Ширли из паба, из офиса. Теперь кончики ее косиц были темными. Джин посмотрела пристальнее, но разглядеть все как следует не удавалось, было только видно, что и кисти, и руки, и плечи у нее были сплошь коричневыми, словно ее обмакнули в краску. На следующей фотографии была просто голая Ширли, белая как снег, полностью анфас, бессмысленно улыбающаяся. Без пушистого розового свитера и без коричневого платья ее груди выглядели даже еще крупнее. И с ними было что-то не в порядке — не только то, что одна из них была намного больше другой. Казалось, он сделал что-то с установкой цвета и одарил ее ярко-красными сосками, а может, они были просто измазаны губной помадой. Она боялась, что на следующей фотографии будет рот, покрытый той же помадой, и ощущала себя жалкой, в точности так же, как когда-то с Джиованой. С Дэном она чувствовала себя иначе.
Но на следующей фотографии снова была Ширли, белая как зефир, снятая со слишком большой выдержкой, — голова у нее была склонена, и пробор казался линией, прочерченной мелом. Что-то такое было у нее между грудей. Банан? Господи. Это было приготовление, или уничтожение, пломбира с сиропом, взбитых сливок, шоколадного соуса и сосков Мараскино. Так что же ей делать?
Джин подумала о той минуте, когда она прочла первое письмо от Джиованы и о своей решимости поговорить с Марком, о том, как эта решимость улетучилась, прежде чем ей представилась такая возможность. Пока он был заперт в сортире. Она заставила себя думать о тех месяцах, что были ею потеряны на «изыскания», о мучительном упражнении, в какой бы пируэт ни пытаться его обратить, к тому же таком старящем, как будто она добровольно приняла на себя его лишние годы. И всего этого неоконченного эпизода — долгого, заразного вымачивания в его грязной воде — можно было бы избежать, если бы она просто призвала его к ответу прямо тогда, в то утро на террасе.
Ни ванны, ни завтрака, ни сна — она позвонит Дэну, немедленно.
Его автоответчик уже заговорил, прежде чем его перебил задыхающийся голос:
— Алло?
Джин не могла не вообразить, что он был с кем-то еще, по какой же другой причине он запыхался бы воскресным утром?
— Мне следует вызвать полицию, — сказала она, не вполне понимая, откуда идут эти слова.
— Тпру! С чего бы тебе этого хотеть? Разве тебе не было хорошо, а, миссис Хаббард?
— Мне было хорошо, Дэн. Мне было очень хорошо. Просто из любопытства, это была твоя идея? Или это предложил мой муж? Устраивая небольшое увеселение — распространяя здоровье. Ладно, куда он отправился на этот уик-энд, скажешь ты мне или нет? Давай, Дэн, теперь между нами, ясное дело, секретов нет.
— Еще раз тпру — что за дела? — Теперь была его очередь говорить с крыши. — Не прошло и часа, как я с ним разговаривал — он сидит в своем Schloß[64], очевидно, погода совсем дрянь — разве он тебе не звонил? А что до прошлой ночи, то, честно говоря, я думал, что это была твоя идея — и к тому же очень хорошая. Перестань, Джин, ты же не рассердилась на самом деле из-за моей маленькой утренней карточки, правда? Благодарственной карточки. Ею я просто хотел поздравить тебя с пробуждением, а вовсе не огорчать. Ты выглядишь… гипнотически. Так и есть, сама знаешь.
