Амин Маалуф - Самарканд
Словно по мановению волшебной палочки все стало просто, прозрачно и непорочно. Сказать, что притяжение полов вовсе исчезло, было бы заведомой ложью, между нами все было в высшей степени накалено и в то же время, повторяюсь, безгрешно. Так я провел в безоблачном покое немало времени бок о бок с женщинами, не закрывающими лиц, не испытывающими в моем присутствии особого стеснения, в самом центре города, где вряд ли кого-то еще так же разыскивали, как меня.
Задним числом этот эпизод воспринимался мною как некое дарованное мне исключительное право, без которого мое постижение Востока было бы поверхностным или неполным. Им я обязан колоссальным шагом вперед в овладении обиходным персидским языком. В первый день моим хозяйкам пришлось сделать похвальное усилие и вспомнить несколько французских слов, но в дальнейшем наше общение протекало на их родном языке. Оно бывало и оживленным, и беззаботным, и утонченным, и обыденным, частенько шутливым, ведь в качестве их ближайшего родственника, которым я на самом деле не являлся, я мог себе позволить многое, включая и самое театральное выражение чувств.
Как знать, продлись мое пребывание в этом доме, сохранило бы оно присущее ему очарование? Да, собственно, мне нет нужды это знать. Одно, увы, слишком предсказуемое, событие положило этому конец, а именно самое что ни на есть банальное явление в гости старших родственников.
Обычно я держался подальше от входной двери, ведущей на мужскую половину и являющейся главной дверью дома бируни, а также и от двери, ведущей с улицы в сад, которая открылась для меня, когда я бежал от преследователей. При первых же признаках опасности я прятался. Но на этот раз я не услышал, как в доме появились незнакомые мне люди, и как ни в чем не бывало продолжал сидеть по-турецки на женской половине и курить кальян, приготовленный моими «сестричками». Я сидел уже добрых два часа, прислонившись к стене, запрокинув голову и не выпуская трубки изо рта и, видимо, отключился; из забытья меня вывело чье-то покашливание.
XXXI
Моей приемной матери, появившейся в комнате несколькими секундами спустя, предстояло немедля дать разъяснение но поводу присутствия мужчины, к тому же европейца, в ее доме. Она предпочла сказать правду, а не увиливать, возводя поклеп на саму себя или своих дочерей. Ее объяснение носило патриотический характер. На вопрос, кто этот иностранец, она ответила, что это ни больше ни меньше как farangui, за которым гоняется вся полиция, сообщник того, кто расправился с тираном и отомстил за ее мужа.
После легкого ошеломления, вызванного ее словами, был вынесен вердикт. Меня поздравляли, славили мою храбрость, как и бесстрашие моей спасительницы. Что и говорить, в столь неоднозначной ситуации только такое объяснение того, что я находился в andaroun, и было допустимым.
Честь дома была спасена, но дальнейшее мое пребывание в нем стало немыслимым. Было две возможности его покинуть. Самой очевидной было переодеться в женское платье и в таком виде добраться до американской миссии, то есть продолжить путь, прерванный несколько недель назад. Но «матушка» убедила меня, что это не лучший выход: совершив прогулку по кварталу, она удостоверилась, что все подходы к миссии находились под неусыпным наблюдением. Более того, при моем росте в 1 метр 83 см нечего было и надеяться обмануть солдат, какими бы малонаблюдательными они ни были.
Другой возможностью было послать, следуя совету Джамаледдина, просьбу о помощи принцессе Ширин «Матушка» одобрила эту идею еще и потому, что была наслышана о внучке убитого шаха как о сострадательной к несчастьям других людей особе. И сама вызвалась снести ей письмо. Загвоздка состояла в том, чтобы подыскать нужные слова: и достаточно понятные, и в то же время не способные выдать меня, если письмо попадет в чужие руки. Ни своего имени, ни имени Учителя называть было нельзя. И я ограничился той единственной фразой, которую услышал от нее: «Как знать, не пересекутся ли однажды наши пути».
Все хорошенько обдумав, «матушка» решила приблизиться к принцессе во время поминок по шаху на сороковой день после его кончины. В неизбежной в таких церемониях неразберихе, среди ротозеев и перепачканных сажей плакальщиц, она без труда передала письмо из рук в руки; принцесса прочла, с ужасом поискала взглядом автора записки и услышала от посланницы произнесенное шепотом: «Он у меня!» Ширин тут же покинула траурную церемонию, подозвала возницу и пригласила «матушку» в свой экипаж. Чтобы не вызвать подозрений, фиакр с опознавательными знаками правящей династии оставили у гостиницы «Прево», откуда, закутавшись в накидки, женщины продолжили путь пешком.
Во вторую нашу встречу мы едва ли сказали друг другу больше, чем в первую. Принцесса с улыбкой оглядела меня и изрекла:
— Завтра на заре мой возница приедет за вами, будьте готовы, закутайтесь в покрывало и пониже пригнитесь!
Я был уверен, что меня доставят в миссию. И только когда карета пересекла городскую черту, я понял, что ошибался. Она пояснила:
— Мне бы ничего не стоило доставить вас к американскому министру-посланнику, вы были бы в безопасности, но властям не составило бы никакого труда разузнать, как вы туда попали. Даже если я и обладаю кое-каким весом из-за принадлежности к каджарской династии, мне не позволено покрывать сообщника убийцы шаха. Неприятности были бы и у меня, и у ваших замечательных спасительниц. Да и ваша миссия была бы не в восторге от того, что приходится укрывать человека, подозреваемого в таком серьезном преступлении. Поверьте, для всех будет лучше, если вы покинете Персию. Я отвезу вас к своему дяде по материнской линии, вождю бахтиарского племени. Он прибыл со своими военачальниками на поминки. Я рассказала ему о вас и объяснила, что вы невиновны. Однако его люди ничего не должны знать. Он взялся доставить вас до турецкой границы дорогами, по которым не идут караваны. Он ждет нас в селении Шах-Абдоль-Азим. Есть ли у вас деньги?
— Да. Двести туманов я отдал своим спасительницам, у меня осталось около четырехсот.
— Этого недостаточно. Половину придется раздать проводникам, а половина уйдет на оставшийся путь. Вот несколько турецких монет, они не помешают. А это послание для Учителя. Вы ведь будете в Константинополе?
Трудно было ответить ей отказом.
— Это протокол первого допроса Мирзы Резы — я переписала его ночью. Можете прочесть, вы даже должны это сделать, узнаете много нового. Да и будет чем заняться во время длительного пути. Однако никто другой не должен о нем знать.
Мы подъезжали к селению, повсюду сновали шпики, полицейские везде совали свой нос, даже в тюки, навьюченные на мулов, однако преградить путь королевской карете никто не посмел. Вскоре мы оказались у просторного дома, выкрашенного в цвет шафрана. В центре двора рос огромный столетний дуб, вокруг которого суетились вооруженные люди, крест-накрест перепоясанные патронташами. Принцесса бросила пренебрежительный взгляд на эти побрякушки, дополнявшие воинственное обмундирование усатых мужчин.
— Оставляю вас в хороших руках, среди них вы будете в большей безопасности, чем среди слабых женщин, которые до сих пор заботились о вас.
— Что-то я сомневаюсь, — проговорил я, с беспокойством оглядев направленные во все стороны ружья.
— Я тоже, — засмеялась она. — Но до Турции они вас все же доведут.
В самую последнюю минуту я вдруг спохватился:
— Знаю, сейчас не самый подходящий момент говорить об этом, но, может быть, вам случайно известно, найдена ли в вещах Мирзы Резы старинная рукопись?
Ее глаза почему-то перестали смотреть на меня, а голос изменился:
— Момент и впрямь не самый подходящий. До тех пор, пока не доберетесь до Константинополя, не произносите имени этого безумца!
— Но это же рукопись Хайяма!
Я считал, что имею право настаивать. В конце концов, именно из-за этой книги я оказался в таком переплете. Ширин нетерпеливо вздохнула:
— Я не знаю. Попробую справиться. Оставьте мне ваш адрес, я вам напишу. Но, Бога ради, не вздумайте мне отвечать.
Нацарапав на клочке бумаги «Аннаполис, Мериленд», я вдруг почувствовал себя уже далеко и испытал сожаление, что моя ознакомительная поездка с Персией была столь краткой и с самого начала не задалась, Когда Ширин протянула руку за адресом, я удержал ее. Наше рукопожатие было кратким, но весьма многозначительным: не только я пожал ее руку, но и она пожала мою, вонзив ноготь в мою ладонь, но не поранив, а оставив на коже отметину. Мы одновременно расплылись в улыбке, а наши уста выговорили одну и ту же фразу;
— Как знать, не пересекутся ли однажды наши пути!
В течение двух последующих месяцев я не видел того, что бы напоминало мне дорогу в обычном смысле этого слова. Покинув Шах-Абдоль-Азим, мы двинулись на юго-запад, по направлению к бахтиарским землям. Обогнув соленое озеро Кум, следовали вдоль одноименной реки, не заходя в сам город. Мои спутники с ружьями на изготовку избегали населенных пунктов, и хотя дядя Ширин и старался поставить меня в известность относительно мест, которые мы проходили — «Мы в Амуке, в Верче, в Хомейне», — это было лишь условностью и означало, что мы где-то поблизости от них. Нам были видны лишь их очертания и башенки минаретов.
