Абдель Селлу - Ты изменил мою жизнь
Я вновь говорю «объяснить», а не «оправдать». Следует иметь в виду, что я охотно впадаю в самодовольство, но никогда – в жалость. Я боюсь этой мании, которой подвержены французы: они, ссылаясь на разницу культур, отсутствие образования и тяжелое детство, пытаются все анализировать и прощают даже то, что простить нельзя.
У меня не было тяжелого детства, наоборот – я рос, как лев в саванне. Я был королем. Самым сильным, самым умным, самым лучшим. Если я позволял газели пить из ручья, то только потому, что не был голоден; но если я хотел есть, то набрасывался на нее. Когда я был ребенком, меня редко упрекали в том, что я жесток, – ведь львенка не попрекают его охотничьими инстинктами.
Разве это можно назвать тяжелым детством?.
Это было просто детство, но никто вокруг не думал о том, что ребенку придется вырасти. Я не отдавал себе в этом
отчет, и мои родители тоже. Винить некого.
* * *
Я никогда не говорил месье Поццо о своем прошлом. Он осторожно пытался вызвать меня на разговор, а я все сводил к шуткам. Мсье Поццо понимал, что я отказываюсь анализировать свою жизнь, и не настаивал. Делая вид, что ему все равно, он подталкивал меня на правильный путь.
– Навести свою семью.
– Будь ближе к тем, кто тебя вырастил.
– Побывай в своей родной стране.
И, наконец:
– Ты получил предложение написать книгу? Соглашайся. Это возможность разобраться в себе самом. Ты увидишь, это интересно!
Он знал, о чем говорит. До своей аварии он всегда гонял двести кэмэ в час, никогда не оглядываясь назад. Потеряв способность двигаться, обреченный на полтора года реабилитации в специализированном центре – в окружении таких же несчастных, которые были даже моложе, чем он, – месье Поццо разобрался в себе.
Узнал, кто он такой, и, глубоко погрузившись в себя, научился видеть Другого с большой буквы (он сам так говорит), которого не разглядел раньше..
В моем молчании и шутках месье Поццо разглядел отказ остановиться и подумать. И постарался ободрить меня.
Нужно было, чтобы со мной произошли события, которые я не мог контролировать – и благодаря которым стал прислушиваться к его советам.
Для начала я отправился навестить свою семью. То есть побывал в своей стране.
40
– Я – индюшачий король. А тебе советую обратить внимание на кур! В этом мире еще осталось место для домашней птицы.
Абдель Мула сделал мне золотое предложение. Он готов был разделить со мной свою территорию. Я не мог согласиться: по мне, все пернатые стоят друг друга, и я не видел себя номером два. Первый или никакой. До сих пор я был никаким, и это должно было измениться. Еще меньше мне хотелось занимать место моего друга, любезно пригласившего меня.
Я плохо представлял себя живущим в Марокко – впрочем, это легко объяснить: я пребывал в уверенности, что если проект по постройке парка развлечений в Саидии не увенчается успехом, то во многом виной тому будет мое происхождение. Алжирцы и марокканцы очень не любят друг друга. Первые упрекают вторых за то, что те понтуются, как князья Магриба, и кичатся своей культурой и богатством. Марокканцы же упрекают алжирцев в трусости, лени и неотесанности. Марокканская администрация создала все возможные препятствия, чтобы помешать мне жениться на Амаль. Мне пришлось отвезти ее во Францию по туристической визе, чтобы вырвать из когтей ее страны. Государство Марокко хотело сохранить у себя Амаль, но не хотело меня..
Скоро стало ясно, что намного проще все получится в Алжире – там-то уж, по крайней мере, я никого не предам. Абдель Мула предложил мне разводить птиц. Он научил меня всему – от строительства помещений до выбора зерен. Месье Поццо выступил в роли банкира. Очень специфического банкира, который никогда не подсчитывает доходы и расходы.
Я отправился в свою страну, чтобы найти место, где смогу пустить корни..
Я больше тридцати лет не был в Алжире. Забыл его цвета, запахи, звуки. Новая встреча с ними ничего не затронула в моей душе. Мне казалось, что я их и не знал никогда. Это было больше похоже на первую встречу, чем на возвращение, – и, кроме того, я оставил себе пути к отступлению.
Как всегда, я был верен своему девизу: пользуйся. Говорил себе, что во Франции я уже все сделал, что пройти все формальности очень сложно, что банки не дают денег в долг (особенно молодым арабам, имеющим судимость), что расходы будут очень большими, даже если говорить о новом проекте… Пользуйся, Абдель, пользуйся.
У тебя всегда был алжирский паспорт, твоя страна, которую ты не знаешь, распахивает тебе объятия, на пятнадцать лет освобождает от налогов и таможенных сборов..
* * *
Короче, «пользуйся»… Мой девиз, который месье Поццо называет «абдельянской философией». Думаю, все же «философия» – это громко сказано.
* * *
Несколько недель я путешествую по стране – с востока на запад, с севера на юг. Останавливаюсь повсюду, в каждом городе, узнаю, что там происходит, сколько человек там живет, каков уровень жизни, какие там налоги, сколько безработных. Я исследую сельскую местность, состояние дорог, ведущих на поля, заводы и фермы.
Изучаю конкуренцию..
Единственное место, где не бываю, – в столице, в Алжире. Я не стремлюсь попасть на улицу, указанную на обороте конвертов, которые в моем парижском детстве лежали на радиаторе у входной двери. У меня есть хороший предлог избегать столицы: я ведь не там собираюсь открыть птицеферму. Птицы должны свободно гулять, неприятные запахи – улетучиваться, а для этого нужно пространство.
Наконец я нахожу идеальное место: Джельфа – триста тысяч жителей, последний большой город на краю пустыни. Я отступаю вбок, стараясь оказаться подальше от людей, и втыкаю в землю флаг. Наконец-то….
Я попробую.
Чтобы приобрести кусок алжирской земли, нужно доказать, что ты действительно родом из этой страны. Предоставить свидетельство о рождении – но у меня нет доступа к семейным документам. Указать адрес – но у меня нет места постоянного проживания. Предоставить удостоверение личности – но, чтобы получить его, нужно свидетельство о рождении… Возвращаясь во Францию, я хоть и не признаю поражение, но несколько подавлен.
Месье Поццо расспрашивает меня и сразу же переходит к сути:.
– Абдель, нет ничего стыдного, если ты обратишься к тому, кто привел тебя в этот мир.
Он прав. Никакого стыда. Или смущения. Или радости. Или энтузиазма. Или нетерпения. Или страха. Не будет ничего, никаких чувств. При мысли оказаться лицом к лицу с человеком, которого я не видел более тридцати лет, я ощущаю лишь безразличие. Мой сын Абдель Малик карабкается мне на колени, он еще не ходит.
