Исмаиль Кадарэ - Генерал армии мертвых
— Но вы ведь сказали, что священник сейчас у себя в номере.
— Не священника, — сказал генерал, — мешок.
— А, понял. Совершенно правильно.
— Он не хотел, чтобы я бросал его в пропасть, — продолжал генерал, — а я не хотел брать мешок с собой, потому что он приносит несчастье.
— Совершенно правильно. В конце концов, что за важность — какой-то мешок? — сказал генерал-лейтенант, закурив сигарету.
— Но он никак с этим не хотел соглашаться.
— Поэтому вы его самого туда швырнули.
— Не его, мешок.
— А, извините!
Они снова замолчали. Жили-были легковушка и грузовик, вот ехали они однажды под дождем, ехали, подумал генерал.
— Жили-были легковушка и грузовик, вот ехали они однажды под дождем, ехали, — вслух повторил он.
— Что это? — спросил генерал-лейтенант. — Вы занимаетесь вопросами транспорта?
— Нет, это вторая сказка для племянницы.
— Вот как? Вы собираете сказки?
— Естественно.
— Сказки всегда меня интересовали.
— Это очень серьезно.
— Необычайно серьезно.
— Вы очень любезны.
— Несомненно, — неожиданно резко сказал генерал-лейтенант.
Генерал удивленно взглянул на него, но мысли его тут же перескочили на другое.
— У меня четыре мертвых священника, — сказал он.
— У меня — ни одного, — с грустью сказал генерал-лейтенант.
— И проституток у тебя нет.
— И проституток.
— Не расстраивайся, может еще найдешь.
— Может быть, — вздохнул генерал-лейтенант. — Чего только не находят в земле. Где ванная?
— За занавеской.
Генерал долго сидел за столом в одиночестве. Наконец генерал-лейтенант вернулся.
— В одном ущелье мы нашли кости солдат вперемешку с ослиными, — сказал он.
Генерал вздрогнул.
— Я заявил протест албанскому правительству. Провокация!
— И что потом?
— Выяснилось, что не провокация. Наши сами похоронили их в спешке, наш карательный батальон.
Генерал-лейтенант с трудом выговаривал слова.
— Вы проиграли, вы никудышные генералы, — сказал генерал.
— Не оскорбляйте их. Им было очень тяжело.
— Нам было еще тяжелее.
— Возможно.
Они помолчали.
— Он на нас глядел, будто знал обо всем, — сказал генерал.
— Кто?
— Шофер-албанец.
— А зачем он на вас смотрел, осмелюсь вас спросить?
— Шофер?
— Ну да.
— Он смотрел на нас загадочно. Когда мы ругались.
— Кости ослов совсем не похожи на человеческие. Любой сразу бы понял.
— Естественно. Это так просто. У человека всего пятьсот семь костей.
— Не у всех, генерал, — сказал генерал-лейтенант мрачно. — У меня меньше.
— Этого не может быть.
— Может. У меня костей не хватает. Я инвалид. Я калека.
— Не беда, — успокоил его генерал.
— Я калека, — повторил генерал-лейтенант. — Вы мне не верите, но я вам сейчас докажу.
Он попытался снять китель одной рукой, но генерал схватил его за плечи.
— Не нужно, прошу вас. Я нисколько не сомневаюсь в ваших словах. Простите, пожалуйста, простите меня. Я очень виноват. Я ведь, в сущности, просто ничтожество.
— Я должен доказать вам и всем тем, кто не верит. Я прямо сейчас вам докажу.
— Тсс, — сказал генерал. — По-моему, стучат в дверь.
Они замолчали, стук повторился.
— Кто же может стучать в такое время?
— Я боюсь ночных стуков, — сказал генерал-лейтенант. — Так стучали той ночью, когда меня срочно вызвали. Тук, тук, тук. Потом, когда я вернулся, я с трудом смог открыть дверь. Потому что я первый раз открывал дверь одной рукой, — заговорщицким тоном добавил он.
Генерал, покачиваясь, пошел открывать дверь.
Это был портье.
— Извините, что беспокою вас в такое время, — сказал он. — Вам снова телеграмма. Извините!
— О, ничего. Благодарю вас!
— Спокойной ночи, — сказал портье.
— Спокойной ночи, сэр, — ответил ему генерал.
Повернувшись, он разорвал телеграмму.
— Все это так загадочно, коллега, — сказал генерал-лейтенант. — Эти ночные телеграммы — плохой знак.
— Они телеграфируют, — сказал генерал. — Они сегодня чрезвычайно волнуются.
Сейчас там трезвонят белые телефоны, подумал он.
Генерал попытался представить себе, как они все собираются в доме полковника, как звонят своим друзьям, ему смутно, словно сквозь туман, виделось, как выходит на лестницу, сцепив на животе руки, старуха — мать полковника, как в ужасе вскакивает с кровати Бети и все шепчут: негодяй, он его до сих пор не нашел, негодяй.
Я не негодяй, Бети, подумал он.
— Они сегодня не спят, — вслух сказал он.
— А что им нужно? — спросил генерал-лейтенант.
— Мешок, — ответил генерал.
— Я советую вам отдать им мешок и покончить со всем этим беспорядком. Смир-но!
Как бы не так, подумал генерал.
Он скомкал обрывки телеграммы и бросил их на пол.
— Знаете что? — сказал он. — Я подозреваю, что мой священник — шпион.
— Вполне вероятно. Но руку на отсечение дать не могу.
Они долго молчали. Сквозь жалюзи проникал слабый свет.
— Светает, — сказал генерал-лейтенант.
— Нет. Это неоновые рекламы на бульваре.
На балконе мягко шелестел дождь.
— Я боюсь телеграмм, — проговорил, словно в забытьи, генерал-лейтенант. — В них всегда скрыта какая-то тайна, что-то, чего нельзя сказать вслух. Я помню, на фронте один штабной офицер получил телеграмму от своего друга, который давно уже был убит.
— Вы рассказываете страшные вещи.
— Тсс, — сказал генерал-лейтенант. — Слушай!
— Что?
— Прислушайся. Ничего не слышите?
Генерал прислушался.
— Дождь, — сказал он.
— Нет, это не дождь.
Издали, откуда-то совсем издалека, доносился ритмичный глухой шум. Затем резкие отрывистые голоса и снова шум дождя.
— Что это?
— Выйдем на балкон, — сказал генерал и встал с кресла. Когда они открыли дверь на балкон, мокрый ночной ветер хлестнул их по лицам; далекий ритмичный шум приближался.
Они вышли на балкон. Моросил мелкий, мягкий дождь. Бульвар казался светлым из-за холодных неоновых огней. Напротив отеля чернел парк, большой и пугающий.
— Там, — показал рукой генерал-лейтенант, — взгляни.
Генерал повернулся и вздрогнул. Далеко, около университета, они увидели на бульваре темные большие квадраты, двигавшиеся в их сторону.
Теперь ясно был слышен тяжелый топот шагов, отрывистые команды резко звучали в ночной тьме.
Оба генерала стояли, облокотившись на перила и повернувшись в ту сторону. Когда массивные квадраты подошли к мосту, генералы могли уже разглядеть холодный блеск мокрых касок и штыков, обнаженные сабли офицеров, промежутки между ротами и батальонами. От их тяжелой поступи, казалось, сотрясалась земля, и резкие команды офицеров, словно штыки, вонзались во мрак.
Воинские подразделения приближались, и бульвар стал черным от них, а огни неоновых ламп отражались в касках.
— Целая армия, — сказал генерал-лейтенант.
— Что это?
— Их армия, — ответил генерал. — Похоже, репетируют перед военным парадом.
— Праздничным?
— Да.
Вдалеке послышался глухой рокот моторов.
— Танки, — сказал генерал.
У моста показались танки, большие и черные, с жерлами стволов, устремленных во тьму.
Весь бульвар заполнился войсками, металлом, ритмичными шагами, ревом моторов, отрывистыми командами, и все это под мелким блестящим дождем двигалось в сторону площади Скандербега.
Когда последнее подразделение скрылось за зданиями министерств, и бульвар в неоновом свете снова стал пустым, молчаливым и бледным, словно после бессонницы, они вернулись в комнату.
— Целая армия, — сказал генерал-лейтенант.
— Да. Целая армия, вооруженная до зубов.
От холода они немного протрезвели.
Генерал поднял голову.
— Вы видели, как они прошли?
— Да.
— Я вспомнил о своей армии и подумал, как могли бы пройти мои солдаты, одетые в голубые мешки с черными лентами.
— А у меня еще хуже, — сказал генерал-лейтенант. — У меня никакого порядка — просто неорганизованная толпа. В моей армии никто никому не подчиняется.
— Зато когда ваша армия была живой, она была более организованной и дисциплинированной.
— Да, когда она была живой, вот это была армия, — сказал генерал-лейтенант, прищурившись.
— Только она была слишком жестокой.
— Армия должна быть жестокой.
— Ваша армия была слишком жестокой, — повторил генерал. — Ваши солдаты расстреливали наших, хотя мы были союзниками.
— А вы нас предали, — запальчиво воскликнул генерал-лейтенант.
