Сью Кид - Кресло русалки
Я сказала Хью, что какое-то время хочу побыть одна, и вот, пожалуйста, он мне это время предоставил.
– Знаешь, мы с Хью живем раздельно, – сказала я, поворачиваясь к Уиту. – Сами по себе.
Он посмотрел на плоское днище лодки, потом опять на меня, выражение лица его было суровым, но я подметила в нем и благодарность. Он сбросил обороты мотора, и сразу же сделалось намного тише.
– Давно вы женаты? – спросил Уит.
– Двадцать лет.
Сам того не замечая, Уит теребил висевший у него на шее крест.
– Счастливый брак?
– Сначала – да. А потом – ох, не знаю. Нельзя сказать, чтобы мы жили несчастливо. Глядя на нас, все всегда говорили, что мы прекрасная пара… «Хью и Джесси так подходят друг другу». В этом была доля правды.
Я сняла темные очки, чтобы Уит видел мое лицо, мои глаза, чтобы ничто не стояло между нами. На мгновение прислушалась, как ласково плещется о борт вода. Видя, что Уит никак не реагирует, я продолжила:
– Знаешь, как обычно говорят супруги: «Просто мы разошлись»? Я тоже сначала хотела так сказать поверить, что мое неудовольствие вызвано нашей удаленностью. После двадцати лет это логично. Но не думаю, что дело было в этом. Мы не разошлись, наоборот, слишком сблизились. Все у нас перепуталось, и мы слишком зависели друг от друга. Пожалуй, мне было нужно… – я замолчала, подбирая правильные слова, но они ускользали от меня, – «собственное пространство», «независимость», но все это пустой звук и ничего не выражает.
– Понимаю, нелегко объяснить такие побуждения. Когда я сказал своим знакомым юристам, что ухожу в монастырь, они так смеялись, будто я шучу. – Уит покачал головой и слегка улыбнулся, словно это воспоминание позабавило его. – Я никогда не мог объяснить им, что мне нужно побыть наедине с собой. В духовном смысле, конечно. – Говоря, он следил за изгибами и поворотами протоки, но теперь устремил взгляд на меня: – Здесь это называют «одиночество бытия».
Я почувствовала, как на мои глаза медленно наворачиваются слезы. Потому что я действительно понимала, что он имеет в виду, потому что он подсказывал мне правильные слова – одиночество бытия, – сказать точнее было невозможно.
Снова надев очки, я посмотрела на протоку, вскипавшую под напором прилива.
Через десять минут Уит свернул в приток, который вел к болотному островку, где мы занимались любовью. Я узнала его издали. Уит улыбнулся той улыбкой, которую я уже успела полюбить, слегка приподнимавшей уголки его рта. И мне показалось, что в нем произошла какая-то перемена, словно что-то надломилось в нем. Это чувствовалось даже в воздухе.
Когда мы оказались в заводи, вокруг которой идеальной оградой высилась болотная трава, Уит вывел лодку на самую середину и заглушил мотор. Он бросил якорь, и звуки окончательно стихли.
– Давай поплаваем, – предложил он и стал расстегивать рубашку.
Я сидела, не в силах вымолвить ни слова, глядя, как он стоит в лодке совершенно обнаженный, с обезоруживающим мальчишеским выражением лица. Затем он стремительно нырнул, подняв тучу брызг и так сильно качнув лодку, что мне пришлось вцепиться в борта.
Он со смехом вынырнул и встряхнул головой – брызги разлетелись по сторонам, как осколки стекла.
– А ты чего ждешь?! – крикнул он, переходя на мастерский кроль.
Я разделась догола и прыгнула.
Вода в протоке была жутко холодной. Просто ледяной. Какое-то время я могла только барахтаться, тело было в состоянии полного шока. Несколько лет назад в декабре, посмотрев телевизор, Хью предложил поехать в Новый год на озеро Ланье и принять участие в «Заплыве белых медведей». Участники заплыва, в остальных отношениях нормальные люди, лихо бросались в воду, от одного вида которой пробирала дрожь. Я недоверчиво посмотрела на Хью, не желая даже думать об этом. И вот я здесь, в этой прозрачной, студеной воде.
Наконец я потихоньку начала плавать, конечно, не так размеренно и спортивно, как Уит, а больше барахталась и ныряла. Вода пенилась, как кофе с молоком, и здесь оказалось глубже, чем я думала футов пятнадцать-двадцать. Это было пьянящее ликующее ощущение, словно мое тело, окончательно сбросив дрему, запело после долгого молчания.
Я увидела в лодке Уита, обмотавшего вокруг пояса потрепанное белое полотенце. Я даже не заметила, как он оказался там. Тогда я по-собачьи подплыла к лодке, он помог мне забраться и накинул на меня полотенце, почти такое же рваное, как его.
– Монастырское белье всегда такое? – шутливо спросила я.
– Это часть нашей программы по «умерщвлению плоти», – ответил Уит.
Он подвел лодку к островку, и мы пошли в шалаш, прижав к себе одежду. Уит расстелил коричневое одеяло на солнцепеке рядом со своей хижиной. Заглянув внутрь, я увидела черепаший череп на крабовой ловушке точно в том же положении, как оставила.
Мы расправили одеяло, небосвод с остатками мраморных облаков высился над нами. На мгновение я почувствовала, что меня пошатывает, как маленького ребенка, или как будто у тебя начинает кружиться голова и ты впадаешь в сладкое беспамятство. Я легла, даже не вытерев волосы, не очистив ноги от налипшей глины, и сказала:
– Единственное, чего я хочу, – это чтобы мы были честными друг с другом, до жестокости.
– До жестокости? – переспросил Уит.
– До жестокости, – улыбнулась я.
– Ладно, – сказал он, все еще шутливо. – Но вообще-то я против жестокости в любой форме.
Я сосредоточила взгляд на клочьях ярко светящихся облаков.
– Я в тебя влюбилась, – сказала я. – Иначе меня бы здесь не было.
Уит лежал, подложив руки под голову самым беспечным образом, но теперь медленно развел их в стороны.
– Я понимаю, – сказал он, – мы должны быть честными насчет того, что происходит… но, мне кажется, это откроет дверь, которую мы не сможем закрыть.
– А зачем нам ее закрывать?
Он сел и уставился на что-то прямо перед собой.
– Но, Джесси, если ты разрушить свой брак из-за меня, а потом…
– А потом ты не сможешь порвать с аббатством? Это ты хочешь сказать?
– Нет, не это. – Он шумно вздохнул. – Ладно, хочешь знать, что я чувствую?
Голос его звучал взволнованно, как будто ему пришлось встать на узенький карниз и он увидел, какая под ним высота.
Горло мне жгло в той точке, где сходятся ключицы.
– Я тоже люблю тебя. – сказал Уит. – И это меня до смерти пугает.
Ветер стих. Я едва могла смотреть на Уита. Его тело было покрыто россыпью теней, падавших от шалаша, что стоял за нами.
– Мы оба знаем, что все не так просто. Я имел в виду – что, если ты разведешься, а потом пожалеешь об этом? Понимаю, ты сказала, что вы живете с Хью раздельно, но как вы будете жить, когда ваш брак окончательно развалится? Бог мой, Джесси, как я смогу жить с этим? – Он вздохнул, и его дыхание коснулось меня.
Я притянула его к себе. Мы лежали и вслушивались в бисерные, искушающие звуки мира.
– Если мы сделаем это, страданий не избежать, – вздохнул Уит. – Мы будем одновременно прокляты и спасены.
– Я знаю. Знаю.
Уит поднялся на локте и крепко прижал меня к себе. Я понимала, что он препоручает себя – мне, нам, всему, что случится. Он чуть ли не до боли стиснул меня, рукой придерживая мою голову. Его пальцы давили мне на затылок, биение его сердца переполняло мое тело.
Мы занимались любовью на солнце, под открытым небом, а потом, лежа на одеяле, я расплакалась. Я заходилась плачем, и Уит поначалу встревожился, но я продолжала улыбаться ему сквозь слезы и наконец произнесла:
– Нет, нет, все хорошо, просто я так счастлива. – Мне хотелось сказать «так переполнена», но я не смогла.
Мы оделись, и Уит перенес одеяло в шалаш, подальше от солнца. Когда мы уселись на свернутое одеяло, он дал мне старомодный металлический термос с водой, потом порылся в глубине полотняного мешка.
– Хочу кое-что тебе показать. – И он достал две книги: «Золотая легенда» Иакова Ворагинского, а название второй я не рассмотрела. – Я просмотрел истории некоторых святых… тех, кто воспринял Иисуса слишком серьезно, когда дело дошло до отсечения «члена соблазна».
Мне было приятно, что Уит захотел вмешаться, помочь мне с матерью. Только позднее я вспомнила, как упрямо противилась вмешательству Хью, – разницы не было практически никакой.
– Я нашел святую Эудорию. Она жила в двенадцатом веке и отрубила себе палец. До того как монах-францисканец обратил ее, она была блудницей.
– Проституткой?
– Да, но это неинтересно, – ответил Уит, хотя, если честно, я не была столь уверена. – Рассказывают, что после того, как она отрубила палец, она посадила его в поле и из него вырос сноп пшеницы. Нелл могла сажать свой палец, а не хоронить его.
Это предположение заставило меня слегка вздрогнуть.
– Ты думаешь, мать копировала ее?
– В Ирландии было принято так называемое «белое мученичество», – сказал Уит. – Наш аббат постоянно читает об этом проповеди, уверен, что некоторые Нелл могла слышать. Это означает следовать по стопам святых, подражать тому, что они делали.
