Кристофер Ишервуд - Мемориал. Семейный портрет
- Я бы с удовольствием.
- Так смотри, не забудь. Вот, на тебе адрес.
- Сразу после Рождества и зайду.
- Ну, счастливо тебе. Чай был дивный, спасибо.
- Спасибо, что пришла.
- До свиданья, Лили.
- До свиданья, Мэри. Поцеловались.
* * *
Трясясь в автобусе по дороге домой, Мэри так и видела перед глазами Лили - худая, бледная, белокурая женщина храбро улыбалась в дверях своей одинокой квартиры. Бедняга Лили. И что она на Рождестве будет делать?
Вечером вдруг осенила идея. Почему б, например, не устроить в Галерее выставку акварелей Ричарда и Лили? Люди теперь падки на такие штуки, десятые годы в моде, и вообще - почему бы нет, ну, просто разнообразия ради? Хотя - Лили, скорей всего, и слушать не захочет. Не будет она ничего продавать. Не стоит и заикаться.
Странно, сегодня из головы не идет Десмонд. Иной раз неделями не вспоминаешь. Может, я заболела? Да нет, здоровье в полном порядке. И глубинное какое-то появилось ощущение собственной силы. Сильна - и стара. Будущее не пугает, с прошлым покончены счеты. Теперь уж оно не саднит душу, не ранит, прошлое. И все же, все же только подумать - Дик, мама, папа, Десмонд - столько всего было, случилось, и так, кажется, немыслимо много всего, и так все неимоверно сложно, запутано, что, если бы мне, семнадцатилетней девчонке, принес кто-то книгу, сказал: на, смотри: вот что тебе предстоит - как перед экзаменом с кошмарно трудной программой, заартачилась бы: нет, нет, не могу я, мне такого не одолеть! А ведь ничего, одолела, до самого до последнего пунктика. И в конце концов все гладко сошло, и, в общем, ничего такого особенного, ничего потрясающего. И так все быстро кончилось!
* * *
- Мэри - королева Виктория! - кричали все хором у Гауэров после концерта.
- Но вы все уже, наверно, видели!
- И мы все снова горим желанием посмотреть!
- Ну ладно, - сказала Мэри с улыбкой, - раз уж вы такие милые-хорошие. Но только это самое распоследнее представление на какой бы то ни было сцене.
- Врушка! - крикнул Морис.
V
Эдвард сидел за столом в своей комнате, у окна, глядящего на вязы, на черный канал, на трамваи, потренькивающие вокруг громадного, холодого фонтана на Лютцовплатц. Смерклось почти совсем. Настольная лампа выхватывала белый блеск изразцов, а сверху присел на печь металлический ангел, державший в руках венок. Эдвард зажег сигарету, вскрыл оба письма, доставленные вечерней почтой.
Начал с того, что от Маргарет:
Никакого "исключительно изящного" предлога я изобрести не смогла, а потому выложила Мэри все начистоту. Сошло, кстати, куда благополучней, чем я ожидала. Собственно, она, по-моему, не так уж безумно и опечалилась. Я сказала: ты же знаешь, какой он у нас, Эдвард, - и она согласилась, что да, все мы знаем, какой он. Скажи спасибо, мой дорогой, что мы этого не знаем.
Ну вот, вовсю наступают праздники, так что это мое тебе поздравление с Рождеством. У меня сегодня совсем рождественское настроение, несмотря на гнусную морось. Так что пожелаю тебе (и себе), чтобы этот год был самый прекрасный и оба мы чтобы побольше радовались, каждый как хочет и как умеет.
Милый мой, ты сегодня как-то особенно близко. И так у меня хорошо на душе, даже странно. (Если честно, я была на коктейле в мастерской у Билла. Но это в скобках.) Почему-то такое, я чувствую себя невероятно уверенно. То есть относительно нас с тобой. Все наши мелкие эскапады и завихрения сейчас вдруг мне кажутся такой дребеденью по сравнению с тем фактом, что мы друг у друга есть. Да, Эдвард, что бы там ни случилось, а это - незыблемо. И все остальное не в счет. И я теперь совершенно уверена, что по мере того как мы будем стареть, эта связь между нами будет все крепче и крепче, а то, другое, все больше и больше будет сходить на нет. Оглядываюсь на этот год и ясно вижу, как все это получалось. И, поверь мне, еще будет получаться.
Счастливого тебе Рождества, любовь моя, и спокойной ночи, мой милый.
Взялся за другое письмо: Дорогой Эдвард,
пишу, чтобы поблагодарить Вас за щедрое участие в подписке на пользу Клуба. Жаль, что Вас самого здесь нет, помогли бы нам с нашим рождественским вечером. Надеюсь, он удачно у нас пройдет.
Есть одна вещь, о которой я бы Вам непосредственно сообщил, если б только узнал, что Вы собираетесь уехать из Лондона. Скоро я стану католиком. Вас это, может быть, удивит. Меня и самого даже еще больше, наверно, бы удивило, если б мне год назад вдруг такое сказали. Точно не знаю, когда именно приму первое причастие, но скоро. А до той поры я решил ничего не говорить ни Мэри, ни маме, но вот захотелось Вам сообщить. Распространяться на эту тему для меня невозможно. У меня вовсе нет намерения Вас обращать, расписывая, как это со мной случилось. Просто - у меня такое немыслимое чувство покоя. А Вы меня знаете и поймете, что для меня это значит. Стоит ли упоминать о том, что я по-прежнему буду здесь работать.
Примите мои самые лучшие пожелания и поздравления с Рождеством и Новым годом.
Эрик.
* * *
Долгий свист прорезал тьму под вязами на берегу канала. Он встал со стула, открыл окно, выглянул:
- Франц?
- Эдвард?
- Держи.
Достал из кармана ключ, бросил.
- Есть. Поймал.
Еще минута - и распахнулась дверь.
- Ну, Эдвард, как дела, старикан?
Франц скинул пальто, пиджак, шарф. Потом привычно двинулся к зеркалу, подробно расчесал волосы карманой расческой. Налил в раковину воды, вымыл руки.
- Как делишки? - спросил Эдвард.
- Погано.
- Опять с отчимом разругался?
Франц кивнул, потом не то рыкнул, как зверь, не то хохотнул, быстро, тремя перехватами, прошелся на руках по диванной спинке.
- Роскошно, - усмехнулся Эдвард. Взял со стола разрезальный нож, спросил: - А так умеешь?
- Нет. И как у тебя только получается? Покажи!
- Просто же, как апельсин.
- Нет. Ты покажи. Покажи еще разок.
- Что это? - он спросил, чтоб переменить тему, показывая на длинный шрам на предплечье у Франца.
- А это на прошлый май. У сестренки. Полиция нам окно расколошматила автоматной очередью.
- Так ты что - коммунист?
- Ну еще чего.
Франц расхохотался. Спросил вдруг:
- А у самого тоже шрам? - Он даже вздрогнул. И не думал, что видно. - И откуда это у тебя?
- Пулю в себя пустил.
- Несчастный случай, что ли?
- Нет. Умышленно. -Где?
- Здесь, в Берлине.
- Когда?
- Прошлой зимой.
- Так чего ж ты не умер?
- Потому что врачи ваши немецкие такой дошлый народ. Отсюда вот пулю и вытащили.
Франц рассмеялся. Эдвард спросил:
- Не веришь?
- Ясное дело, не верю.
- Почему?
- С чего тебе стреляться^го? С такими деньгами. Невнимательный взгляд порхнул по комнате, застрял на
письмах. Франц вдумчиво их разглядывал.
- Эрик? Твой друг, что ли, в Лондоне? -Да.
- И то и то по-английски? -Да.
- Почитай оттуда чего-нибудь. Как звучит, послушать охота. Бледно улыбаясь, он стал читать:
Собственно, она, по-моему, не так уж безумно и опечалилась. Я сказала: ты же знаешь, какой он у нас, Эдвард, - и она согласилась, что да, все мы знаем, какой он. Скажи спасибо, мой дорогой, что мы этого не знаем.
Помолчал, спросил:
- Ну как, понял?
- Местами.
- Например?
- В общем, что-то тут насчет ценности вроде какой-то. "Дорогой" - это ж ценный, да?
- Да.
- Ну. Выходит, я по-английски понимаю! - Франц улыбнулся самодовольно, угостился сигаретой: - Нет, ты расскажи мне все ж-таки. Откуда он у тебя, по правде, шрам этот?
- Я сказал уже.
- Нет. По правде. Это на войне, да?
- Ну, если тебе так хочется.
- Ты был на войне?
- Был.
- И много немцев поубивал?
- Порядочно.
- Тогда я тебя убью. - Франц схватил его за горло. Но почти сразу посерьезнел. - Жуть, наверно, была.
- Было чудовищно, - он сказал.
- А знаешь, - Франц заговорил очень серьезно и явно повторял то, что слышал от старших, - эта война… лучше бы никогда ее не было.
This file was created
with BookDesigner program
[email protected]
04.05.2015
