Ионел Теодоряну - Меделень
— Ты хочешь ко мне, Моника?
Девочка взяла руку госпожи Деляну, сжала ее изо всех своих детских сил и вошла в спальню, бросив украдкой грустный взгляд в сторону двери в комнату Дэнуца.
Два молчаливых существа, рядом, рука в руке.
Госпожа Деляну прилегла на кровать и закрыла глаза; Моника сидела на краю постели.
Она не сводила глаз с неподвижного лица госпожи Деляну, стараясь не дышать, чтобы не потревожить ее.
Потом ресницы госпожи Деляну едва заметно дрогнули… и две слезы скатились по ее щекам. Не дыша, Моника склонилась над ее рукой и робко поцеловала.
— Ты все время была здесь, Моника? — встрепенулась госпожа Деляну.
— С вами, tante Алис.
— Девочка моя… ты иди к Дэнуцу, побудь с ним… А я постараюсь уснуть.
Моника вышла на цыпочках. Остановилась перед дверью в комнату Дэнуца. Тихо постучала пальцем.
— Дэнуц, — шепнула она и прислушалась.
— …
Осторожно нажав на ручку, она приоткрыла дверь.
— Спит!.. Бедный Дэнуц!..
Когда дверь закрылась, Дэнуц открыл глаза, но даже не улыбнулся.
Моника вошла в свою комнату.
В трех комнатах три молчаливых существа пытались проникнуть в тайну жизни…
* * *Вернувшись от деда Георге с пустым бокалом, Ольгуца влетела в столовую. Профира с набитым ртом вскочила со стула, словно незадачливая школьница, застигнутая учительницей. Аника стояла, опустив глаза и пряча за спиной бисквит, как мальчишка — папиросу.
— Приятного аппетита! Аника, ступай за мной!
Профира ждала, пока они уйдут. Как только дверь за ними закрылась, она ожила, точно статуя в шараде после того, как опустился занавес… Нагнулась, подняла брошенный Аникой бисквит и тут же отправила в рот.
— Послушай, Аника, — сурово спросила Ольгуца, — ты только ела или еще и пила?
— Я даже и не думала есть, барышня, — жалобно отвечала Аника, показывая пустые ладони.
— Хорошо! Тогда поторопись, а то Профира все съест. Подожди не уходи. У меня к тебе дело… Пожалуй, я и Профире поручу сделать кое-что!
После короткого раздумья Ольгуца распахнула дверь столовой:
— Профира!
— Ох! уж и напугали вы меня, барышня!
— Пойди скажи садовнику, чтобы дал тебе кисть винограда: слышишь? И пускай выберет получше.
— А здесь кто уберет?
— Аника тоже умеет есть бисквиты! Ступай за виноградом. Поскорее!
Профира вздохнула и направилась к двери… на ходу вынимая из кармана своего фартука припрятанный бисквит.
— Слушай внимательно, Аника.
— Слушаю, барышня.
— Ступай в турецкую комнату к дяде Пуйу, тихонько постучи в дверь. А если он не ответит, постучи громко… Ну-ка, покажи, как ты это сделаешь!
Аника подошла к двери столовой… и вошла.
— Аника, ты смеешься надо мной?
— Я забыла, барышня!
— Делай, как я тебе велела.
— Хорошо. Я тихо постучу…
Тук-тук, постучала она пальцем.
— …А если не ответит, постучу громче.
Бух-бух, стукнула она кулаком.
— Так. А если и тогда не ответит, вбежишь в комнату, хлопнешь дверью, ударишь ладонью по губам и громко скажешь: «Ох, грехи мои тяжкие! Я-то думала, вы в столовой!» Поняла? Устрой шум, чтобы разбудить его!
— А вдруг они рассердятся, барышня Ольгуца? — спросила Аника, с трудом удерживаясь от смеха.
— Не твое дело! Ты ему скажешь, что барышня Ольгуца хочет с ним поговорить.
В ожидании Аники Ольгуца расхаживала по столовой, заложив руки за спину и все убыстряя шаг, — казалось, она сочиняет диалог, состоящий из коротких реплик. Иногда она останавливалась, убирала со лба черные кудри и снова принималась ходить взад и вперед.
— Он сказал, чтобы вы пришли.
— Он спал?
— Нет, курил.
— Хорошо. А теперь иди и доедай то, что осталось на столе. Ничего не оставляй Профире!
— Ты рад гостям? — приветливо осведомилась Ольгуца, входя к Герр Директору.
— В полном восторге!
— Как поживаешь, Герр Директор? Я тебе не помешаю?
— Ты! Мой друг-приятель! Как ты можешь мне помешать!.. Каким ветром занесло тебя ко мне?
— Да никаким, Герр Директор! Просто я пришла повидать тебя, поговорить…
Герр Директор приподнялся на локте и вставил в глаз монокль.
— Значит, ты ко мне с визитом?
— Ну да… Какой у тебя красивый халат! Ты элегантный, как какая-нибудь дама.
— Уж таковы холостяки, Ольгуца.
— Почему только холостяки?
— Да потому, что у них нет жен! Но зато есть красивые халаты.
— А у женатых не бывает?
— Им не нужно. У них красивые жены.
— А если некрасивые?
— Тогда они ищут утешения! Впрочем, нет. Они только вздыхают!.. Но что же это я? Садись. Что я могу тебе предложить: сигару?
— Какой ты сегодня веселый, Герр Директор!
— Как обычно.
— Сегодня не так, как обычно.
— Ты права. Сегодня особенный день.
— Для тебя?
— И для Ками-Муры… и вообще для всех. Разве ты не заметила?
— Но тогда почему же плакала мама?
— Откуда ты знаешь, что она плакала?
— Я видела.
— Ну, хорошо! Она плакала… потому что она мама.
— В таком случае ей пришлось бы плакать каждый день!
— Она плакала от радости, Ольгуца.
— Нет, Герр Директор.
— Я так думаю.
— А я скажу тебе, почему она плакала: потому что уезжает мой брат.
— Милая Ольгуца, мама поняла, что для Дэнуца лучше учиться в Бухаресте, и она сама так решила — как, впрочем, и Дэнуц.
— Но тогда почему она плакала?
— Так уж устроены все дамы, Ольгуца. Стоит им решиться на что-нибудь, и они тут же пускают слезу и тут же утешаются.
— Она пошла наперекор себе, Герр Директор!
— Ну и ну! Все-то ты знаешь!
— Герр Директор, когда ты уезжаешь?
— Завтра, Ольгуца.
— Ты едешь один?
— Да. Дэнуц приедет вместе с Йоргу, через неделю.
— …Я очень рада, — вздохнула она.
Герр Директор погладил ее по голове.
— Хорошая ты девочка!
— Герр Директор, — спросила Ольгуца, глядя ему прямо в глаза, — ты строгий человек?
— Строгий с кем, Ольгуца?
— Не знаю!.. В Бухаресте, со своими служащими.
— Конечно. Иначе нельзя.
— А что ты делаешь, когда хочешь быть строгим?
— Ну!.. Разговариваю сурово, хмурюсь… а если они меня не слушают, то прогоняю их.
— А если мой брат не будет тебя слушаться?
— Дэнуц меня слушается.
— Кто знает?! А если он сделает глупость?
— Я сделаю ему внушение.
— А если он снова сделает глупость?
— Хм!.. Тогда и увидим!
— Хм!.. Герр Директор, ты когда-нибудь бил кого-нибудь?
— Может быть! Я уже не помню! Когда я был мальчиком…
— Ты любишь драться?
— Нет, Ольгуца, это некрасиво и грубо.
— Значит, ты никогда не будешь бить моего брата?
— Дэнуца? Боже упаси!
Ольгуца вздохнула с облегчением.
— Merci, Герр Директор. Я так и думала. Ты строгий, но добрый… Можно, я пороюсь в твоем чемодане?
— Пожалуйста!
— Закрой глаза, Герр Директор… Ладонями… А теперь скажи, что я сейчас буду делать?
— Устроишь себе душ из одеколона!
— А вот и не угадал!.. У тебя сегодня не болит голова, Герр Директор?
— Слава Богу, нет!
— Очень жаль! Я хотела сделать тебе растирание.
— Болит, болит! Конечно, болит!
Из опрокинутого флакона лился одеколон; Ольгуца ладошкой быстро втирала его в неровную поверхность головы, покрытой короткими волосами, и одновременно изо всех сил дула на ее макушку.
— Тебе приятно, Герр Директор?
— Необыкновенно! Как если бы Северный полюс вселился в мою голову! Но только не надо так сильно тереть, а то у меня и в самом деле сделается мигрень.
— Ничего, Герр Директор! Я тебе сделаю еще одно растирание. Сегодня великий день!
— Для моей головы!
— И для других тоже, Герр Директор, — добавила Ольгуца, массируя изо всех сил его голову.
* * *Воздух был как-то особенно прозрачен, осенний свет необыкновенно приятен… словно воспоминание о прошлом…
Дэнуц сбежал по ступенькам крыльца, засунув руки в карманы, опустив плечи. Ему попался на глаза футбольный мяч, позабытый во дворе, он вспомнил, что недавно играл здесь с Ольгуцей и поранил себе колено — и ему вдруг показалось, что ступени, по которым он спустился, другие, чем те, по которым он поднимался, и что двор совсем другой, да и сам Дэнуц тоже другой…
Как если бы ступени, по которым он поднимался тогда и спустился теперь, принадлежали времени, а не крыльцу родительского дома.
Он закрыл глаза.
Очень часто, особенно в конце каникул, ему снилось, что произошло какое-то несчастье. Оно проходило, стоило ему открыть глаза. Он просыпался с ощущением счастья, с просветленной душой, избавившись от ужасов сна. Но эти ночные кошмары приучили его к мысли о возможности несчастья, которое представлялось ему чем-то вроде порога, который надо переступить, чтобы оказаться в белом, светлом помещении с зеркалами, предназначенными для одних только улыбок, и с окнами — для солнца…
