Митчел Уилсон - Встреча на далеком меридиане
Только к самому концу доклада Ник заметил Гончарова: тот сидел во втором ряду, спокойно сложив руки. Он пришел вовремя, сейчас начнется бой. По окончании доклада снова раздались аплодисменты, теперь можно было переходить к вопросам и обсуждению. Ник взглянул на Гончарова, ожидая, что тот поднимет руку и попросит слова, но Гончаров не шелохнулся. Вместо этого один из молодых ученых задал вопрос о фотоумножительной технике, разработкой которой Ник занимался, и Ник постарался ответить как можно короче, чтобы осталось больше времени для выступления Гончарова. На Гончаров и тут не попросил слова, а ответ Ника вызвал еще целый град вопросов к докладчику. Гончаров сидел с невозмутимым видом и молчал, и это молчание, вместо того чтобы успокоить Ника, встревожило его.
Дискуссия о схеме прибора приняла такой широкий размах, что, когда истекло время, отпущенное на прения, группа молодых физиков вышла вслед за Ником в коридор, и обсуждение продолжалось там. Ник был поражен тем, как подробно они знакомы с его работой. Они были деятельны, любознательны, они заражали своей энергией. Но Ник постарался как можно скорее закончить беседу и подошел к Гончарову.
— Почему вы не выступили? — спросил он.
— А зачем? — возразил Гончаров. — Для настоящей серьезной дискуссии все равно не хватило бы времени. Правду сказать, ведь этот вопрос должны разрешить мы с вами между собой, если только представится возможность.
— А будет у нас эта возможность? — настойчиво спросил Ник. Что, если Гончаров потому и решил не выступать, что пребывание Ника в Москве слишком кратковременно, незачем и начинать разговор?
— Именно это я и пытался выяснить сегодня утром, — сказал Гончаров. — Я посулил вам дать ответ сегодня и все утро проторчал у телефона — звонил, добивался и требовал, чтобы мне ответили определенно. Как нарочно, все нужные люди куда-то подевались, никого не мог застать на месте. Но ничего, день еще не кончился, попробую выяснить на банкете. А что, если я подвезу вас в своей машине? — предложил он. — Так оно будет менее официально. Если только, конечно, вы не считаете более корректным досидеть здесь до конца и потом поехать в машине с вашей делегацией.
— Делегации, я думаю, до смерти надоело быть делегацией, — ответил Ник, решив не подвергать сомнению искренность Гончарова. — Мы только и делаем, что смотрим друг на друга, слушаем друг друга, едим друг с другом, ходим друг с другом в театр — скоро мы, наверное, возненавидим друг друга. Ко всем к ним я отношусь с полной симпатией, но больше не в состоянии терпеть их общество. Вы меня понимаете?
Губы Гончарова растянулись в медленной улыбке.
— Все знают, что такое делегация, — сказал он. — Отлично вас понимаю.
Он повел машину по мосту через Москву-реку, выбрался на широкую, опоясывающую город Садовую улицу, затем свернул влево, и вскоре они остановились у гостиницы «Советская». До революции здесь был загородный ночной ресторан «Яр», знаменитый не только в Москве, но и в Европе. После революции в нем помещались разные учреждения: клуб летчиков. Дом кино. Недавно его заново отделали, и старое здание с его высокими потолками и роскошными номерами ожило в новом своем обличье — теперь это образцовая советская гостиница-люкс. Обед был устроен в двусветном банкетном зале огромном помещении с драпированными шторами из синего плюша и белыми занавесями на высоких окнах. Стол в форме подковы сверкал серебром, хрустальными бокалами и расставленными конусом на тарелках белоснежными салфетками.
В начале сессии между приезжими и советскими учеными-физиками чувствовалась некоторая натянутость, тон бесед был официальный, но долгие споры и совместная работа во время сессии сняли всякий налет отчужденности. Все приняло гораздо более интимный характер. Закулисный механизм, который необходим, когда приходится принимать гостей, действовал теперь так безупречно, что казалось, все делается само собой. Иноземные гости попривыкли к Москве, а русские — к иноземным гостям. Все давно уже разбились на группы по специальностям, перешагнув через национальные и языковые рубежи, и если русский не знал французского языка, он беседовал со своим французским коллегой по-немецки, а англичанин общался с итальянцем на французском языке. Теоретики уже успели проявить обычную свою «клановость» и держались особняком, группируясь вокруг Ландау, либо вокруг Тамма. Ученые, работающие над проблемой циклотронов, «трубопроводчики», как окрестили их другие физики, тяготели к Векслеру и Джелепову, специалисты по сжижению водорода криогенным методом — к Капице, а Ник и все остальные, занимающиеся исследованием космических лучей, почти что уже по инерции — к Гончарову, Алиханяну, Добротину и Зацепину. Разговор, естественно, велся в основном на профессиональные темы. И теперь человек уже не испытывал чувства неловкости, когда ему вдруг задавали щекотливый вопрос, а спокойно говорил: «Простите, к сожалению, обсуждать эту тему я не уполномочен». Разговор переходил на другое, и собеседники при этом не испытывали особого смущения. Всем им на протяжении своей научной карьеры не раз приходилось считаться с напряженной политической обстановкой, и каждый относился с уважением к тому, что для его коллеги было «запретной зоной».
Кроме иностранных гостей, на обеде присутствовали академики и другие ученые не столь высокого ранга. Иностранцы составляли только треть собравшихся здесь, но приветственная речь Несмеянова от имени Академии была обращена непосредственно к ним. Когда он кончил, некоторое время царило молчание, затем Хорват, старейший и почетнейший из гостей — его блестящая ученая карьера началась еще на заре века, — медленно поднялся на своих костылях. Он выступал от лица всех приезжих. Так как большинство присутствовавших иностранных ученых в свое время были его студентами и студентами бывших его студентов, то все они (в том числе и он сам) признавали за ним роль патриарха как нечто само собой разумеющееся. Он поблагодарил хозяев за гостеприимство и отметил высокий уровень научных работ, обсуждавшихся на сессии. Хорват был по-старомодному изысканно вежлив, говорил он по-французски, и так как славился своими чудачествами и рассеянностью, то русские и иностранцы легко догадались, что непосредственно перед своей импровизированной речью он беседовал с кем-нибудь из французов.
На этом официальная часть окончилась, и начался обед. Ник был им сражен. Он съел ломоть заливной осетрины толщиной в полдюйма, салат из крабов, окрошку (глубокую тарелку того размера, какой принят в Европе, но какого в Америке не видели последние тридцать лет), затем немного великолепной мясистой русской форели, и тут, когда он уже еле дышал, ему подали пару больших румяных киевских котлет, так искусно поджаренных, что, когда он воткнул в мясо вилку, от нее во все стороны брызнуло горячее масло. За столом текла не прерываясь дружеская беседа; как выяснилось, увлечение физиков головоломками, парадоксами и альпинизмом носило международный характер.
После кофе кто-то тронул Ника за плечо и сказал, что с ним хочет поговорить Хорват. Ник удивился. Он даже не был уверен, что старик его помнит: последний раз они виделись пятнадцать лет назад.
Хорват, как только Ник сел на свободный стул рядом с ним, спросил:
— Чем вы теперь занимаетесь?
Ник начал было излагать суть того, над чем он работал все эти пятнадцать лет, но Хорват нетерпеливо прервал его своим «знаю, знаю», и тон его мог бы показаться резким, если бы не было известно, какой у старика беспокойный ум. Он всегда всем говорил: «Я хочу выслушивать только то, чего не знаю, или ее та даже знаю, то хочу, чтобы мне объяснили это по-новому».
— Да нет, я имею в виду ваши разногласия с молодым русским. — Хорват бросил взгляд через стол, и Ник увидел, что, оказывается, гостей почтил своим присутствием и заместитель Несмеянова Топчиев. — Как его зовут? — обратился к нему Хорват рассеянно.
— Гончаров, — ответил Топчиев, мужчина крепкого сложения, необыкновенно деятельный, живой и энергичный. Такой человек не станет раздумывать, ответить ему «да» или «нет» на просьбу, а тут же позаботится о том, как бы ее выполнить.
— Да, правильно, Гончаров, — сказал Хорват. — Топчиев говорит, что вы собираетесь остаться здесь еще на некоторое время и поработать вместе с Гончаровым.
— Да? — Ник был несколько удивлен. Вот, значит, каким образом сообщили ему о продлении визы — быстро и внезапно, как делает разрез хирург: плоть еще не успела прореагировать, а все уже и начато, и кончено.
— Они приступят к работе с понедельника, — пояснил Топчиев по-английски. Он улыбнулся Нику. — Так ведь, кажется? Мне передали, что вам хотелось иметь ответ сегодня, и я как раз только что получил подтверждение из министерства. Итак, значит, в понедельник.
