Галина Грановская - Черный плащ немецкого господина
Взгляд у Неверского оценивающий, придирчивый и голос, хотя и улыбается, но как-то напряженно.
А ответ на поверхности. Только он не скажет его Неверскому. Не все, наверное, но многие женщины любят не мужчин самих по себе, а мужчин вкупе с тем положением и местом, которое они занимают. Так что, в какой-то мере за нежданно привалившую популярность у противоположного пола надо благодарить Неверского, давшего Павлу шанс за считанные месяцы подняться так высоко. Но не сообщать же Неверскому о своих выводах. Тот, похоже, сам не дурак попользовался своим положением. В цеху поговаривали, что иногда он уезжает в командировки с секретаршей. Впрочем, это могли быть только разговоры.
24Через неделю ранним, промозглым утром двадцатого февраля Павел отправился в аэропорт. По пути, сидя на заднем сиденье такси, он предавался грустным размышлениям о том, что вот, едет в Германию, в первую в жизни настоящую загранкомандировку (поездки за лекарствами не в счет, там он ничего толком и не видел из-за спешки), а радости никакой. Наверное, это от того, что поездка деловая, не отдыхать едет. Неверскому нужно наладить контакты с западными производителями аналогичных товаров и вообще, он — честолюбивый, жаждет достичь в своем деле европейских высот. А потому хочет знать в деталях, как работает чужое производство в целом, чтобы и у себя применить ту же схему.
— Я тебя посылаю на разведку, — напутствовал, — смотри там все и запоминай, что и как.
Нет, приятно, конечно, когда тебе доверяют, но сможет ли он что-то там понять, и хотя бы в чем-то разобраться, если он на своем заводе, кроме своего отдела и цеха ничего не знает? И другой камень преткновения — немецкий. Не настолько он владеет языком, чтобы чувствовать себя уверенно в чужом мире с его чужими, неизвестными правилами и законами. А если его никто не встретит? Валютой он, разумеется, предусмотрительно запасся, и адрес завода у него есть, но сможет ли туда добраться самостоятельно? «Скажите, пожалуйста, как доехать…» — Sagen Sie bitter, wie fahre ich… Ладно, на месте разберешься, сказал внутренний голос. Весь этот мандраж, оттого, что долго прощался с Майей, лег поздно, встал рано, не выспался. Если поспать в самолете, будет совсем другое видение мира. Но сон в самолете не шел, и, вздохнув, Павел вытащил из сумки потрепанный детектив на немецком языке и немецкий разговорник, с которым в последние дни не расставался. Не мешает кое-что освежить в памяти. Sagen Sie bitter…
Но все шло по плану. Его встречала Ханнелоре. Он сразу ее увидел, как только вышел из «зеленого» коридора. И страшно обрадовался — хоть одно знакомое лицо в чужом людском круговороте. К тому же, довольно симпатичное, когда Ханнелоре вот так широко улыбалась.
— Как доехал? — спросила она и энергично потрясла ему руку.
Они вышли из здания, и вот тут только, он по-настоящему ощутил, что прибыл в другую страну. Это был чужой, пусть и залитый полуденным солнцем, мир. Гладкий асфальт, обилие чистых, несмотря на неустойчивую мартовскую погоду, машин, и множество надписей на немецком языке. По дороге к стоянке, где Ханнелоре оставила машину, она неожиданно предложила пожить у ее матери. Он пожал плечами. Если это удобно…
— О, очень удобно, — энергично закивала Ханнелоре. — Она живет одна, будет очень рада гостю. Ей, к тому же, интересно узнать, как живут теперь в бывшем Советском Союзе. Она бывала там несколько раз, очень давно, и по туристической путевке, и по приглашению от союза художников, ездила с группой художников, видела Москву, Ленинград, Киев.
Он говорит по-немецки, сможет многое рассказать о происшедших в последние годы переменах, сказала Ханнелоре. Возможно, это будет полезно и для него — посмотреть, как живут в Германии так сказать, изнутри. Увидеть то, чего никогда не увидишь, живя в гостинице. Что касается транспорта, то Ханнелоре постарается заезжать за ним по утрам, чтобы отвезти на завод, который находится за городом. Но если вдруг, по какой-то причине она не сможет этого сделать, ему также будет удобно добираться до завода на автобусе. Это займет сорок минут. Остановка неподалеку от дома. Понятно, подумал Павел. Если можно сэкономить на гостиничных расходах, даже такая крупная фирма не упустит возможности это сделать.
— Я был бы очень рад, — вежливо ответил по-немецки, старательно выговаривая слова, — пожить в настоящем немецком доме.
Он и в самом деле был рад такому повороту дел. В зарубежных гостиницах он никогда не останавливался. Там же нужно какие-то бумаги заполнять, опять же, придется питаться в ресторанах или кафе, а это наверняка дорого. Хотя, в бумагах и сказано, что все расходы принимающая сторона берет на себя, в том числе расходы на питание, но в доме все равно проще, наверное, можно будет кое-что и самому готовить. Если что-то непонятно, можно будет спросить. И, по большому счету, какая разница, где жить? Он приехал работать, а где ночевать, это не имело особого значения. Он должен как можно больше бывать вне дома. Смотреть и знакомиться, изучать.
Машина покинула пределы аэропорта и выехала на широкое шоссе с трехрядным движением. Широкая гладкая лента дороги вела в новый мир, с которым ему еще только предстояло познакомиться.
Через полчаса езды по автобану они въезжали в городок, где жила Ханнелоре и ее мать. Всю дорогу он с любопытством рассматривал мелькавшие за окном машины поселки, поля, леса. Все это плавно перетекало в городской пейзаж. Широкое шоссе постепенно становилось все более узким, отдельные домики, окруженные садами, располагались все ближе и ближе друг к другу, потом улицы стали еще уже, а дома уже теснились, вырастая в этажности. Ему вдруг показалось, что он уже где-то видел такой городок — чистенький, живописный. Ну, может быть, не совсем такой, но очень похожий.
— Сейчас мы почти в центре, — кивнула за окно Ханнелоре.
Плотно, лепились друг к другу дома, все разной высоты, с фасадами разных стилей, украшенные то лепниной, то каменными узорами, то завитушками. Каждый дом выкрашен в свой цвет — этот голубой, тот желтый, за ним шел кирпично-красный, потом сиреневый… Разных размеров и форм окна, разные двери. Полный разнобой, но — удивительно — все это было красиво. Они притормозили на перекрестке перед красным огоньком светофора, и он с удовольствием оглядел стоящий с его стороны большой старинный дом. Серые крыши со множеством небольших чердачных окон в два яруса, каждое из которых было увенчано шпилем — похоже, на чердаке располагалось еще пара-тройка жилых этажей. На одном из фронтонов сияла под солнцем розовая статуя. Резные двери в две краски, а над ними полукруг окна с цветными стеклами. К нему плотно примыкал еще один старинный дом с узкими балкончиками и окнами-бойницами. Заметив его жадный интерес к архитектуре, — он едва шею не вывернул, оглядывая улочки из окна, — Ханнелоре притормозила, а потом и вообще остановила машину. Спросила, не хочет ли он выпить кофе.
Он не возражал. Ханнелоре явно хотела доставить ему удовольствие, предоставляя возможность насладиться видом средневекового центра. Они вышли из машины, прошли немного вперед, и через минуту оказались на маленькой, выложенной брусчаткой площади, куда со всех сторон смотрели многочисленные, сияющие окна магазинчиков и кафешек. В одно из кафе они и зашли.
Дом — старинный, просторный с огромной лужайкой позади, ему понравился.
Дверь открыла мама Ханнелоре, Розмари, маленькая женщина с седой аккуратной головкой одуванчика и, улыбаясь белоснежно-фарфоровой улыбкой, пожала руку и пригласила в дом. Ему отвели целых две комнаты с отдельной ванной комнатой. Одну под кабинет, объяснила Розмари. С чего это она решила, что он будет работать и дома? Впрочем, заботливая предусмотрительность пожилой женщины ему пришлась ему по душе. Чего нельзя было сказать о двух собаках, сидящих по углам гостиной и пристально следивших за каждым его движением. Розмари заметила его опасливый взгляд.
— Вы подружитесь, — сказала она.
— Собаки меня не любят.
Он показал ей шрам на правой руке — в детстве тяпнула соседская дворняга, когда он протянул руку, чтобы ее погладить.
Розмари покачала головой. Ее собаки гостей не кусают.
Он кивнул, но старался держаться от них подальше.
Впрочем, вскоре он перестали обращать на них внимания, также как они на него.
На следующее утро за ним заехала Ханнелоре. К восьми они были на территории огромного завода, где его уже поджидал Курт, инженер, который очень неплохо говорил по-русски. Они и это продумали, с благодарностью подумал Павел.
— Когда-то я учил русский в школе, — сообщил он. — Рад вспомнить снова. Сегодня нас экскурсия, Я буду… эээ…сопровождать по заводу. Он есть объединять шестьдесят разных производств. Мы не можем видеть все, осмотрим только немного.
И они отправились в производственные цеха, рядом с которыми весь завод Неверского вкупе с его филиалами показался Павлу мастерской маленького ремесленника. Все сияло, чистота словно в операционной. Впрочем, это и была операционная — вокруг совершалось множество операций по производству медицинского оборудования. Он шагал за Куртом, внимательно слушал объяснения, добросовестно стараясь вникать в каждую деталь, чтобы понять, как же работает эта махина, обеспечивающая полмира медицинской техникой. Размах и организация производства потрясали. В цехах не только стерильная чистота, но и дисциплина. Каждый работник на своем месте, никаких перекуров и разговоров, никто без дела не болтается. О том, чтобы кто-то пришел пьяным, тут, разумеется, и речи быть не могло. Естественно, здесь каждый дорожит своим рабочим местом. Отсюда и качество. Пожалуй, надо будет вести рабочий дневник — подробно записывать каждую мелочь, каждый день и час, проведенный на заводе. А еще необходимо обзавестись диктофоном. Неверский не пожалеет, что послал его сюда.
