Оксана Даровская - Браво Берте
В начале октября Берта упаковала в чемоданчик шубку и поехала в Столешников переулок. В тамошнем комиссионном обнаружилась небольшая очередь, преимущественно из божьих старорежимных одуванчиков. Берте даже стало неудобно за свою молодость. Работу вели одновременно две приемщицы, контрастирующие друг с другом, как матерый прокурор с начинающим вкрадчивым адвокатом. Одна из старушек волновалась заметно больше других, явно желая попасть к приемщице-адвокату. «Внучке на кооператив нужно добавить, – бормотала она, заискивающе заглядывая в глаза двум сидящим по сторонам от нее соседкам. – Ох, нужно». Соседки, уставившись каждая перед собой, думая о своем, индифферентно кивали. Говорливая старушка нервничала, очевидно, неспроста. Однако по известному всем закону ее очередь подоспела, когда освободилась приемщица-прокурор. «Вы, по-моему, торопитесь? – в отчаянии повернулась она к соседке справа. – Я могу пропустить вас вперед». – «Нет уж, благодарствую», – ответила та, крепче прижимая к животу большой из серой бумаги сверток, перевязанный бечевкой аналогичного цвета. «Не задерживайте, гражданка, через тридцать минут обед», – угрожающе пробасила прокурор-стервоза, коротким жестом вправив на место шиньон, просвечивающий сквозь густо залакированную бабетту «Брижит Бардо». Делать нечего, старушка поднялась, споткнувшись два раза на ровном месте, подошла к прилавку, трясущимися руками выложила шубку из светло-серой каракульчи. В глаза бросалось, что мех от времени потерял гибкость, шубные борта отчаянно топорщатся колом. В эту минуту Берте припомнилась рассказанная некогда Зинаидой Яковлевной петербуржская история о том, как в зените своего правления Николай Второй одаривал выпускниц Смольного института изумительного качества лисьими шубами. «Так вот, одна из них, огненно-рыжая, просто красавица (в ушах Берты зазвучали знакомые интонации Зинаиды Яковлевны), спустя полвека попала по случаю в реквизит БДТ. Шуба эта, уж поверьте мне, девочки, выглядела куда лучше любых новых, и одна из наших ведущих актрис втайне неоднократно выпрашивала ее у меня для свиданий с итальянским послом».
Между тем приемщица, почти не глянув на предоставленную старушкой шубу, огласила приговор:
– Рукава на сгибе и по канту лысые, износ семьдесят процентов, такие не принимаем.
– Где же износ, где? – дрогнул голос старушки.
– В Караганде, – как бы сама себе ответила приемщица без выражения, отодвигая шубу в сторону старушки. – Следующая.
– Вы же посмотреть как следует не успели, шуба почти новая.
– Послушайте, гражданочка, – приемщица согнулась в том месте, где у нее подразумевалась талия, растекшись обширной грудью по прилавку, – она такая же новая, как ваша жизнь.
Старушка заплакала, заталкивая шубу обратно в сумку. Руки окончательно отказывались ей служить.
Берта не выдержала:
– Где я нахожусь?! В комиссионном или в подвалах НКВД? Кирзовыми сапогами на колхозном рынке вам торговать! На другое вы не годны!
Не дослушав ответного демарша приемщицы, она стремительно покинула комиссионный. В переулке развернулась идти к улице Горького, но передумала и направилась к Петровке. Она была неожиданно рада, что не пришлось вынимать из чемодана бывших морских котиков. Не стерпела бы она дурного слова в сторону Симочкиной шубки. Раскрой только рот эта бесформенная беспардонная глыба, рука бы не дрогнула залепить ей пощечину. «Ничего, Симочка, ничего, – следуя по Петровке к проспекту Маркса, обращалась Берта вслух к тетке, – из твоих котиков я сошью себе на память жилетку, а денег одолжу в театре, буду отдавать потихоньку, лишних капроновых чулок себе не куплю и помады, но без памятника ты не останешься. Правильно местные старожилы называют этот чертов переулок „Спекулешников“!» В эту минуту за спиной у нее раздался негромкий бархатный голос:
– Постой, красавица, не спеши.
Берта оглянулась.
За ней шла худенькая, в коротком сиреневом плаще поверх малиновой юбки до пят, черноволосая женщина и, вытянув вперед руку, взывала:
– Не торопись, красавица, подожди.
Ее собранные в разболтанный пучок увесистые волосы украшал перламутровый гребень, чем-то она походила на отбившуюся от табора цыганку. «Откуда здесь цыгане, просто для столицы нетипична, на роль пушкинской Земфиры подошла бы, будь помоложе», – подумала о ней Берта и остановилась. Женщина нагнала ее, неотрывно глядя ей в лицо, продолжила:
– Вижу, не договорилась ты с приемщицами, сколько за товар хочешь? – В ее роскошных овальных глазах плавился на осеннем солнце горький шоколад.
– Вы даже не знаете, что у меня, – поразилась Берта.
– Э-э, у такой красавицы плохого не бывает, давай отойдем, на товар посмотрим, приценимся. – Настойчиво взяв Берту под локоть, женщина повлекла ее в ближайшую подворотню Петровки.
– Да вы что, в самом деле? Почему я должна верить в ваши благие намерения? – возмутилась Берта, пытаясь высвободить локоть.
– Ничего не бойся, красавица, не видишь, я одна, никто тебя пальцем не обидит, я добрая.
Тут Берта впрямь усомнилась: «Что может сделать со мной среди бела дня эта хрупкая женщина, ограбить, убить? Возможно, это шанс продать шубу».
Когда дошли до подворотни, напор незнакомки стих за ненадобностью. Берта поставила чемодан на асфальт, бодро щелкнула латунными замочками, достала и элегантно накинула на себя шубу.
– Яй-яй-яй, красота ты моя, – зацокала языком женщина, оглаживая шубные борта, – чистый шелк. Сколько за нее хочешь?
– Двести пятьдесят рублей, – окончательно осмелела Берта.
Женщина расстроилась:
– Нет у меня столько, милая. – И запела грудным речитативом: – Уступи, голуба, уступи, за двести отдай, двести – хорошая цена, проценты не вычтут, ждать не надо, деньги сразу получишь.
Коротко подумав, Берта согласилась. Тогда женщина извлекла из внутреннего кармана плаща сложенную во много раз нейлоновую сумку, взмахнула ею, как скатертью-самобранкой, ловко утрамбовала туда шубу, сумку перевесила через плечо. Из противоположного потайного кармана, расколов английскую булавку, достала небрежно сложенную пачку десяток:
– Деньги отсчитывать буду, внимательно смотри, ничего не пропусти. – Она наклонилась над раскрытым чемоданом, снизу продолжая неотрывно смотреть Берте в глаза, звонко щелкнула в воздухе пальцами, и одна за другой в чемодан полетели желто-рыжие десятки. – Восемнадцать, девятнадцать, двадцать! Пересчитывать станешь?
– Зачем? – удивилась Берта. – Я за вами внимательно следила, все правильно.
– Верно, верно. – Негаданная ее спасительница распрямилась и с ног до головы обласкала Берту шоколадно-вишневым взором. – Такую красавицу обманывать грех. Ты, случаем, не артистка? Красивая больно. Теперь слушай, что скажу за то, что в деньгах уступила. Скоро, совсем скоро любовь свою встретишь. Короткая будет, а на всю жизнь. Поняла? Иди теперь.
Берта шла домой налегке, в хорошем расположении духа, размахивая чемоданом. В денежно-бытовом отношении ночной завет Симочки был исполнен. Вопрос с памятником практически решился. Что же касалось жизни личной, то странному предсказанию незнакомки вряд ли стоило верить. И еще одна мысль смутно-отдаленно мелькала в сознании: почему за время торгов в подворотню не вошел ни один человек?
Дома на дне чемодана она обнаружила двадцать мятых рублевых бумажек.
Глава 16. Родительский день
Сергей пригласил друзей посмотреть подводные съемки, сделанные в Индийском океане на Мальдивах. Ни Алексей, ни Кирилл ничем подобным этим летом похвастать не могли.
– С почином тебя. Первая заграничная ходка и сразу вон аж куда. – Переступив порог, Алексей от души пожал Сергею руку.
– А толку? Из бунгало почти не выползали, – комментировал поездку, пропуская их в комнату, Сергей, – отжала меня Зоська в этом бунгало по полной программе.
Он заметно был счастлив поездкой, но нагонял на себя эдакий бравадный пофигизм.
– В океан, однако, занырнуть успел. Или не ты снимал? – Кирилл рассматривал, взяв со стола, новенькую камеру Canon, приготовленную для демонстрации отснятого материала.
– Как же не я? Три раза в полной экипировке.
– Давай не томи, подключай уже.
Сергей через разъем подключил камеру к ноутбуку. Они устроились поближе к экрану. Перед ними поплыла гряда огненных кораллов, послышались диковинные звуки подводного мира.
– Хочу музыкальный фон попробовать наложить, негромкий, как думаешь, трубач?
– Вивальди можно или Марчелло Алессандро, – одобрил идею Алексей.
У Кирилла в этот момент зазвонил телефон. Он ждал звонка Кати, вышел поговорить в коридор. Света накануне сообщила, что мать Кати в больнице, по какой причине – неизвестно. Катя собиралась к ней ехать. Он предложил съездить вместе, она категорически отказалась. По-прежнему упорно не рассказывала ему об отношениях с матерью. Он не настаивал, в душу к ней не лез. Сам не любил распространяться о родителях. Оказалось, звонит не Катя, а его собственная мать:
