Алекс Тарн - Книга
Тем ужаснее оказалось их полное и безоговорочное поражение. Шимон и Йоханан вернулись вдвоем, оборванные и голодные, и в глазах у них читалось чувство безвинной вины, как у побитой ни за что собаки. Заносчивые, богатые и образованные александрийские еудеи подняли на смех бородатых галильских пророков: «Копировать книги? — Зачем? У нас их и так достаточно. Конечно, время от времени какой-нибудь свиток приходит в негодность, и тогда приходится хоронить его по всем правилам завета, а вместо него изготавливать новый. Но это происходит так редко, что нам вполне хватает одного-двух писцов на весь Мицраим… Что-что? Копировать для того, чтобы прятать? Да вы там не иначе как окончательно сбрендили, в вашей глухой провинции Еудея… Боже милостивый, какая дремучесть! Книги пишутся для того, чтобы их читали, да будет вам известно… Что-что? Да нам-то какое дело до ваших мелких внутренних дрязг? Грызетесь, как мыши в норе, режете друг другу горло, пыряете ножом в спину, проклинаете в Храме, распинаете своих соплеменников руками ромаев… но при чем тут мы? Нечего тащить здоровую александрийскую голову в больную еудейскую постель. Что? Погибнет Еудея? Падет Ерушалаим? Рухнет Храм? — Отчего же не жалко… — жалко. Но, по здравом размышлении, ваш ерушалаимский гадючник давно следовало бы хорошенько почистить. Еудеи не пропадут и без провинциальных разбойников-канаев: посмотри, сколько нас здесь, в Александрии, столице Востока! И в Роме, столице империи, и в Иберии, на крайнем Западе, и к северу от Галльских земель, и в Сирии, и в Яване… повсюду, повсюду. И ты хочешь испугать нас гибелью захолустной Еудеи? Что? Храм? А Храм — у каждого в сердце, его не разрушишь…»
Не помогли ни прославленная ученость и ораторский талант Шимона, ни изобретательный ум Йоханана. Их просто никто не слушал. Еудеи из преуспевающей александрийской общины совсем не походили на рыбаков с Кинерета, огородников из долины Ярдена и пастухов из Еудейский пустыни. Они были сыты, счастливы и уверены в завтрашнем дне. Жизнь кормила их с золотой ложечки, их мозги заплыли жиром самодовольства, стук их сердец едва слышался за броней циничного эгоизма. Достучаться до них было решительно невозможно. Хуже того, когда Шимон и Йоханан, окончательно признав свое поражение, засобирались в обратную дорогу, выяснилось, что возвращаться им придется вдвоем. Пришедшие с ними кумранские соратники поменяли свои убеждения на удивление быстро. Солончаковые склоны Еудейской пустыни не выдерживали конкуренции с блестящей Александрией; мрачные пророчества Шимона казались нелепыми на фоне кричащего достатка александрийских соплеменников. Это был настоящий провал.
Ах, если бы проблема ограничивалась одной лишь Александрией! Увы, в Мицраиме Шимону стало ясно, что точно такой же или подобный исход ожидает его в любом другом месте за пределами Еуды. Оторвавшись от собственной страны, люди теряли чувство причастности к ней, к долгу традиции, к знанию. Бессознательно, а временами и на деле они уже готовы были поклоняться местным идолам. Казалось, что это начисто опровергало надежды Раббана, моего отца, на сохранение знания внутри народа в галуте, в рассеянии. Но это опровергало и надежды Шимона на создание всемирной сети переписывания и сокрытия свитков. В его распоряжении оставался лишь крохотный клочок земли — Еуда, даже еще меньше — Кумран.
Таким образом, неудача миссии представляла собой не просто частную неудачу, а настоящую идейную катастрофу. Неудивительно, что люди впали в уныние. Изготовление свитков продолжалось, но уже не такими темпами, и я начал всерьез беспокоиться, как бы не отпала надобность в моих грубых горшках. Но Шимон не был бы Шимоном, если бы смирился с поражением. Не прошло и месяца, как он представил собранию новый план спасения, столь же пугающий, сколь и оригинальный.
Этот план мог прийти в голову только униженному и побежденному вождю, отвергнутому своей собственной армией. Он был зачат в горьком стыде александрийского позора и рожден в угрюмом отчаянии кумранской безнадежности. Если бы мы услышали подобные слова из уст любого другого человека, то, несомненно, сочли бы его наглым святотатцем и, не долго думая, вытолкали бы в шею за кумранские ворота. Но план был сформулирован не «любым» и не «другим», а именно Шимоном, которого никто не мог заподозрить в неуважении к святыням или в слабоумии. Поэтому мы отреагировали гробовым молчанием, которое, впрочем, смутило Шимона лишь в первый момент. Потому что тут же поднялся из-за его спины хитроумный Йоханан и выразился в том духе, что присутствующим здесь сынам света потребуется некоторое время для того, чтобы переварить услышанное, ибо нехоженные пути иногда пугают неопытных странников.
И мы разошлись, обмениваясь недоуменными взглядами, но ненадолго: Йоханан с несколькими заранее мобилизованными единомышленниками уже порхал между людьми, собирая их в небольшие группы, объясняя и втолковывая, отвечая на вопросы, успокаивая беспокойных, в корне подавляя редкое и пока еще очень слабое возмущение. Эта кропотливая пчелиная работа продолжалась в течение трех-четырех дней, пока все мы не были надежно «опылены»; в итоге, на следующем собрании община уже без каких-либо проблем выразила молчаливую готовность следовать за Шимоном в новом направлении. Конечно, как и везде, нашлась кучка особо упрямых, которая, впрочем, моментально оказалась за воротами. Что делать — Кумран не мог не быть коллективом единомышленников. Разделившись внутри себя, мы не устояли бы и дня.
Шимонов план имел название: «Ковчег». Почему именно ковчег? Потому что в ситуации, когда потоп неизбежен, единственное, что остается тем, кто твердо намерен спастись — это строить ковчег, как это делал в свое время Ноах. Правда, в отличие от Ноаха, Шимон думал не о собственном спасении: его ковчег предназначался для Книги. В определенном смысле, в основе плана лежала та же идея, что и у Раббана, который намеревался использовать в качестве ковчега не деревянную посудину, не глиняные кувшины, запрятанные в глубине пещер, а живую материю — людей, точнее, собственный народ. По замыслу моего отца, еудеи должны были пронести Божественное знание сквозь века и опасности и передать его остальному человечеству, когда то окажется готовым отринуть своих гнусных и нелепых идолов.
Но, как я уже говорил, Шимон не верил в то, что еудеи смогут уцелеть в предстоящем потопе. Путешествие в Александрию еще больше утвердило его в этом мнении. Александрийские еудеи уже не слишком блюли свое отличие от окружающих народов; велика ли была вероятность, что они сохранят себя в качестве отдельной группы на протяжении веков, возможно, тысячелетий? Нет, не велика. Раббанов ковчег трещал и рассыхался, следовательно, нужно было срочно подыскивать другой.
Я не знаю, кому из двоих пришла в голову эта фантастическая идея — Шимону или Йоханану. Думаю, что последнему — уж больно нестандартной она выглядела. Да-да, я прямо так и вижу, как Йоханан задумчиво откидывает с лица свои длинные волосы и произносит, не поднимая глаз:
— А что, если прикрепить Книгу к другим, многим народам? Пусть они будут ковчегом.
А Шимон пожимает плечами и отвечает:
— Но это невозможно. Они не понимают ее смысла и не принимают ее значения. Если бы понимали, ее не нужно было бы спасать. Все другие народы молятся идолам.
— Ну и что? — говорит Йоханан еще тише. — Мы сделаем Книгу еще одним идолом. Понимаешь? Мы придумаем новую языческую религию, мы построим ее тщательно, как ковчег, населим ее красивыми разукрашенными божками — такими, которые понравятся любому рыночному дурачку… и где-нибудь там, в самом сердце балагана, положим нашу Книгу. Пусть плывет себе в будущее по волнам человеческой глупости.
Шимон смеется, но тут Йоханан поднимает глаза, и становится ясно, что он не шутит. И все же Шимон не может поверить.
— Ты призываешь к идолопоклонству? — недоверчиво спрашивает он. — Поклоняться идолам и учить этому других?
Но Йоханан отвечает вопросом на вопрос:
— Ты хочешь спасти, Книгу, Шимон? Или самого себя? Что для тебя важнее? Молчи, ответ мне прекрасно известен. Да, нам придется запятнать себя грехом, нарушить самую главную заповедь и сотворить кумира. Более того, нам придется делать вид, что мы поклоняемся этому кумиру и обманывать других. Но что, если это единственный способ сохранить Книгу? Ты можешь придумать что-нибудь лучше?
И тут Шимон встает, отходит в сторону и, кряхтя, начинает сильно растирать обеими ладонями лицо, что является у него признаком крайней задумчивости. И Йоханан, глядя на друга, улыбается самой кроткой из своих улыбок.
Возможно, так оно и было, не знаю. В чем у меня нет никакого сомнения, так это в том, что глубоко продуманный детальный план, представленный на суд кумранского собрания, наверняка принадлежал Шимону и только ему. Уж больно ясно обозначались в нем цели, определялись средства и методы, анализировались возможные препятствия и шансы на успех. В основе любого языческого культа лежит удачная сказка, красивая и простая. Шимонова сказка должна была стать удачнее, красивее и проще других. Многие культы намеренно закрываются от мира, окружают себя непроницаемой оболочкой тайны. Шимонов ковчег задумывался огромным, а потому характеризовался максимальной открытостью. Новая религия приглашала всех, без различия: ромаев и этиопов, яванцев и парфян, галлов и парсов, больных и здоровых, сильных и увечных, мужчин и женщин.
