Борис Фальков - Тарантелла
— Ах, да бросьте-ка вы это повторять: пол, мужчина-женщина… — поморщился Адамо. — Что же, в такое верить — легко? Полагаете, это вещи вполне определённые? А я вам, предмету познания, заявляю, что эти определённые вещи вы выдумали. Или вам это внушили там, в университете. Заговор против вас, сговор мужчин против женщин… Деточка, вы настолько поглощены собой, что вам и в голову не приходят другие, простейшие объяснения простейшим вещам. Понимаете? Они всем известны, эти объяснения, кроме, увы, вас. Заговоры? Да это жара действует на других так же, как и на вас! Поглядите-ка по сторонам, налево, нет, от вас это направо, и сравните: с обеих сторон — те же нервы, та же подозрительность, то же упрямство в подозрениях. И сами подозрения — те же: в заговоре одной стороны против другой. И тот же гнев, когда выходит не по-вашему. Ну, отсюда и то же хамство, готовность в любой миг взорваться… Узнаёте свой портрет? Нет, конечно, разве вы можете, для вас и это слишком несложные и пресные, примитивные некультурные объяснения. Ну, тогда — прошу пожаловать: бежим по кругу, повторяем одно и то же, потому что мы все отупели от этой жары и бредим. Будь не так жарко в этой вашей реторте, да не услышали бы вы от нас… от них такое! Вообще бы ничего не услышали. А не будь вы так поглощены собой, вам тоже не пришло бы в голову искать другого объяснения, кроме этого простейшего. И вообще, искали бы не мотивы — а причины. Кстати, разве искать причины — не работа учёного, за которого вы себя выдаёте? Так что, если уж вы ищете мотивы, то не жалуйтесь, что вас принимают за сыщика.
— Может, вы и правы, — согласилась она.
Это не было согласием со всем тем, что ей говорилось, просто она пропустила добрую половину сказанного мимо ушей. Ну, а со второй половиной не совсем ясно, впрочем, какой именно — она могла и согласиться. Почему нет?
— Моя работа всегда мешала мне оглянуться кругом, так просто, ничего не ищущими глазами… Увидеть всё без подтекстов, без ассоциаций, как оно есть само по себе. Вы правы, всё простое всегда казалось — и оказывалось легковесным обманом. И потому я всегда подбивала к простой одежонке подкладки, чтобы утяжелить её, сделать поосновательней…
— Известно, голос немецкой крови призывает к большой основательности, аккуратно вставил священник. — А на деле он всегда оказывается голосом Лютера.
— А основательность всего лишь основательной подготовкой к нюрнбергскому процессу, — дополнил Адамо.
— Во мне нет немецкой крови, откуда? — мирно возразила она. — Просто меня так воспитали. Ко мне с детства применяли насилие, вот я и привыкла ему сопротивляться. Мне всегда отвечали «нет», на любую просьбу. Для отказа было достаточно того факта, что просила именно я. В то же время мне навязывали своё «да», когда я в нём не нуждалась, и о нём не просила. Мой папочка — а он никакой не немец — насильно надевал на меня мужские ботинки, потому что они крепче. Брюки, потому что с юбкой бы ботинки выглядели разоблачающе, опять простите за плоскую остроту. Даже он это понимал. Он стриг меня покороче по той же причине, но и из-за экономии моющих средств, как мальчика. Кормил грубой пищей, а вместо конфет — шпинат. Но самое худшее — занимался со мной математикой. Вы, это вы вдумайтесь: он гонял меня на занятия боксом, и ещё в манеж, как жеребца, а потом купил мне мотоцикл! А когда обнаружилось, что вместо бокса я бегаю в танцевальную школу — где-то надо же было проводить это время, иначе бы меня живо разоблачили — он меня избил. И крепко, не разбирая, куда лупит, как… мальчишку! А у меня к тому времени уже титьки выросли, в полный рост. Другая бы на моём месте сдалась, сломалась. Я, как видите, нет. Но чего мне это стоило! Какие качества выросли из такого воспитания! Я их вырастила, но, конечно, за счёт кое-чего другого… А ведь у меня были способности к танцам, все говорили. Никогда ему не прощу!
— Не огорчайтесь, невелика потеря: все к чему-нибудь способны. Я думаю, почесал нос Адамо, — был бы у вас настоящий дар — никакой папочка не смог бы его отшибить. Хоть бы он с утра до вечера лупил вас… по титькам.
— Дар, способности — какая разница, опять играете словами? Ну да, что ж вам ещё делать, эти синонимы годятся лишь для каламбуров…
— Не скажите, вон, способности у вас отшибли — а от дара не отвертеться бы ни вам, ни вашему папочке, никому.
— Бедняга, вы просто опять болтаете, о чём не имеете ни малейшего представления. Вы ведь ничего не понимаете в танцах, откуда бы? По книжкам о них не узнать… Но немецкая кровь, как видите, во всём этом деле не причём. Даже padre это поймёт, я уверена.
— И я всё понял. Бедняжка, да ваш папочка просто хотел сына, чтобы продолжить род, сохранить фамильные устои, — объяснил Адамо. — И всё, наплевать ему на ваши способности. Ну, а раз уж ему не повезло, то стал обрабатывать, подгонять к этому стойлу девку. Сдирать с неё всякие излишества, вроде титек и прочей лепнины… Что ж тут не понять?
— Вот-вот, он и сам в этом как-то признался. С этой целью и вы держите меня у этой стойки: обработать по своему вкусу, нет? Конечно, он обиделся — но на кого? И мстил мне за то, что я не мальчик. Только за то, что у меня не оказалось адамова яблока, вон как у вас, тысячи извинений за очередной каламбур, padre, но это не я назвала нашего праотца Адамом. Подумать, вся-то разница, что нет адамова яблока — а все грехи мира, в том числе этот самый, его собственный…
— Ну, не вся это разница, — перебил священник.
— А вы не кусайтесь! В конце концов все ваши объяснения того же рода, что и насильственные запихивания моим папой в мой рот травы, как жвачному, или в башку задач по математике. Это надо же! Породить из себя, чтобы тут же изнасиловать! То есть, унаследованное вами всеми поведение вашего общего папочки, вашего алхимика, Адамо. Всеми, вплоть до вашего padre.
— Ну, положим, мне-то он никакой не… Прошу прощения, padre, но разве вам приходится меня воспитывать? — скосил глаза влево Адамо. — Кажется, я вам не слишком докучаю и с исповедями… Нет-нет, мне ведь тоже своего папы хватило вполне!
— Типичное поведение самцов, отработанные приёмы их культуры! пристукнула она пяткой. — Так всегда, на бедняжку Еву взваливают все грехи, а тупой, простите, самец Адам… Вы поступаете со мной так же, как, например, церковь с тарантеллой. Пытаетесь подогнать меня к своему образу и подобию, лишить меня женских особенностей. Адаптировать меня. Отвечать «нет» на все мои вопросы, вообще подавить желание спрашивать. А если не удастся это проделать то выдавить меня, спрашивающую, отсюда вон. И добиваетесь своего, верно, из дома-то мне таки пришлось сбежать, как только появилась возможность!
— Не худший из исходов… — мечтательно прищурился Адамо.
— Но ведь удалось-то это не с первой попытки! Пришлось изрядно побегать, пока вышло. Будто ваш общий папочка мешал мне, ну да, естественно, все папочки заодно… Судите сами, однажды, это было на третьем побеге, лопнул шнурок моего ботинка. А когда я решила наплевать на это, у второго отлетела подмётка. Это не то ли вмешательство всеобщего папочки, которое во всех священных книгах называется чудом? Как всегда, оно было на стороне моего папочки, и против такого уже не попрёшь: пришлось мне вернуться самой, со склонённой выей. А в другие разы — хорошо освоивший дело мой папочка и без помощи чудес отлавливал меня, и, опять же, зверски лупил.
— Зверь, — покачал головой Адамо, — чистый зверь. Но главе прайда и предписано иметь львиные повадки. Ваш папочка, уважаемая, благородный лев, вы должны им гордиться, а не катить на него бочку при чужих людях.
— Да козёл он, просто козёл! Но, конечно, не только, — поправилась она, он помесь всех зверей, со всеми вонючими повадками их кровожадной культуры. Такой зверь не успокоится, пока не пожрёт свою добычу.
— Значит — сфинкс, сгусток этой культуры… — уточнил он. — Но почему — их культуры, когда — вашей? По-моему, культура — женского пола, так во всех языках — разве нет? Ну и если судить по её нескрываемой благосклонности к лесбийским связям. Потому она и бесплодна, и самый мощный сперматозоид, любого папочки, бессилен оплодотворить её. Вот она и относится к папочкам, как вы: враждебно, как и вообще к любому плодоносному творчеству. Культура принадлежит к тому роду червей, которые из-за слабости яйцеклеток вынуждены оплодотворять самих себя. Не примите всё на свой личный счёт, а для вашей культуры и адамово яблоко — лишь досадный признак существования другого пола, а не застрявший в глотке несчастного человека кусок подсунутого ему плода, который ему никогда уж не выблевать. Ядовитый червь в яблочке — вот что такое ваша культура, и я уверен, padre, искуситель в раю и был этот червяк, назвавшийся змеёй, чтоб выглядеть покультурней. И для него адамово яблоко просто культурный, прости Господи, факт, которым можно чуточку подкормиться.
