Лоуренс Норфолк - Носорог для Папы Римского
— Он что, мертв?
— Нет.
В черном песке роились и скользили огромные крабы, огненно-красные, как факелы: они собирались в кучки и разбегались, переходили друг в друга и растекались снова. В небе висели две луны с лицами, подобными лицам тех, кто над ним склонился. Оказывается, когда он упал, то чувств лишился не до конца.
— Он мертв.
— Заткнись, Бернардо.
— И что нам теперь с ним делать?
— Уволочь с этого чертова берега. И самим уволочься.
В себя он пришел в уже иной темноте, темноте леса, свисая с плеча Бернардо, точно куль с рыбой. В виске, по которому пришелся удар, непрерывно стреляло. Несколько раз двое «разбойников» останавливались и пригибались, не говоря ни слова, пока источник их тревоги, кем бы он ни был, не проходил мимо. Восточную губу неба облизнул язык света; слюна, его покрывавшая, заголубела. Ханс-Юрген попросил опустить его на землю. Лицо у Сальвестро сильно распухло, и он приволакивал левую ногу, но в остальном, однако, выглядел целым и невредимым. Когда они достигли монастыря, занимался рассвет. Флориан дожидался их у ворот.
— Где вы были? — спросил он, как только троица приблизилась.
Ханс-Юрген пропустил это мимо ушей.
— Что с настоятелем?
Флориан отвел взгляд.
— Час назад. Под конец было что-то страшное.
Оказывается, Флориану пришлось выступить и в роли духовника.
Ханс-Юрген благодарно коснулся его руки, и тот содрогнулся.
— Герхард уже объявил себя настоятелем. Сейчас они все во дворе.
— И отец Йорг?
— Нет. Он в келье настоятеля, молится.
Когда они вошли, столпившиеся во дворе монахи оборвали все разговоры. Герхард смотрел на четверых вошедших, лицо его ничего не выражало. Ханс-Юрген подал остальным знак оставаться на месте и прошел через двор в одиночку: толпа монахов расступалась, пропуская его, и снова смыкалась. Он чувствовал, как взгляды буравят ему спину, ощущал их ледяной холод. Чего удалось лишить их Герхарду? Он поднялся по лестнице.
Йорг стоял на коленях у изголовья настоятеля. Когда Ханс-Юрген вошел, он перекрестился и поднялся.
— Как наши гости, целы?
— Да, отец.
— Хорошо. А у вас синяк на лице. — Приор преобразился: видно было, что он достиг того момента, когда стало возможно донести свои намерения до других. — Герхард собирается занять мое место, знаете?
Ханс-Юрген кивнул, после чего ненадолго воцарилось молчание.
— Ему не удастся, — резко сказал отец Йорг. — Соберите всех в здании капитула. Я поговорю с ними там.
Ханс-Юрген вышел. Когда он снова оказался во дворе, лучи солнца прокалывали облака, словно кинжалы. Глаза уставившихся на него монахов казались холоднее рыбьих, а слова его словно падали в мокрый песок — настолько безмолвно братья их восприняли. Зато Герхард расцвел улыбкой — для него тоже настал момент истины. Когда он приглашал своих сторонников пройти в двери, на лице у каждого монаха, поравнявшегося с Хансом-Юргеном, явственно читалось презрение. Прихвостень приора! Ему хотелось крикнуть, что это не так, что он стоит на столь же неустойчивой почве, как и все остальные.
Ханс-Юрген проскользнул в здание капитула последним и занял свое место на ступенях амфитеатра. Люди Герхарда от него отворачивались, а сам Герхард сновал среди рядов, что-то втолковывая вполголоса своим сторонникам, настойчиво и убедительно. Молодые братья беспокойно ерзали; те, что постарше, смотрели во все глаза. Они осознавали, чтó именно лежит на весах. Ханс-Юрген заметил среди них и Флориана. Ряды перестраивались, приверженцев Герхарда делалось все больше, и в помещении становилось все шумнее. Головорезы, сидевшие за дверью, были так же непостижимы, как островитяне и как невнятицы приора, оглашавшиеся им в этом самом зале. Как обрушение церкви. Братья жаждали понимания. Скорее, мысленно призывал приора Ханс-Юрген. Георг взглянул на него с плохо скрытым презрением. Да, сомнений не оставалось: он запятнан, заражен, засорен безумием невразумительных мечтаний приора. В партии благоразумных, возглавляемой Герхардом, для него нет места. Приспешник приора… как это он им стал? О чем он думал, собирая слухи по всему острову? Он опустил голову, и шепотки сразу же сделались громче, язвительные языки заработали бойчее. А потом, совершенно неожиданно, наступила тишина. В дверном проеме стоял отец Йорг.
— Словами царя Кира говорю вам: «Пусть строится дом на том месте, где приносятся жертвы, и пусть будут положены прочные основания для него». Возразит мне кто-нибудь из собравшихся здесь?
Тишина. Все монахи следили за Йоргом, когда он проходил между рядами. Потом он снова повернулся к ним лицом.
— Словами Господа, обращенными к Иакову, говорю вам: «…Иерусалиму… и городам Иудиным: „вы будете построены, и развалины его Я восстановлю“», «Который говорит о Кире: пастырь мой, и он исполнит всю волю Мою и скажет Иерусалиму: „ты будешь построен!“ и храму: „ты будешь основан!“».
Он опять сделал паузу, оглядывая их всех, и на этот раз лицо его явственно выражало вопрос. Никто ничего не сказал.
— Когда-то на этом месте стоял Генрих Лев. Стоял на этом месте, говорю я вам, и видел церковь. И он построил ту церковь, что ему виделась, дабы она несла стражу у языческого города. Эту самую церковь, братья мои. Нашу церковь, в которой мы вместе молились и трудились. На израильтян, истинных слуг Божиих, возложено было тяжкое бремя — и замес раствора, и укладка кирпича, и разного рода полевые работы: я чувствую вашу усталость, братья мои. Мы озирали леса и болота, мы ступали по берегам и полям, мы ходили среди людей, и бельма спали с наших глаз. Мы размотали ткань мира, мы распростерли ее поверх этих стен и были поражены видами, которые с той поры нам открывались, иногда ослепляя нас: я поддерживаю вас в вашей слепоте, братья мои. Поддержите ли вы теперь меня в моей собственной слепоте?
Взгляд его снова принялся блуждать по обращенным к немулицам. Ханс-Юрген почувствовал, что вспыхивает, когда глаза приора скользнули по его лицу. Георг сидел позади Герхарда и что-то нашептывал ему на ухо; тот, полуобернувшись, чуть приметно кивал. Остальные монахи то и дело поглядывали на него и тут же отворачивались.
— В слепоте своей я вижу город, вижу его церкви и высокие колокольни над ними, — вещал отец Йорг. — Я вижу нас на улицах, пролегающих между этими церквами. Мы возвращаемся домой, ибо город сей далек и достигнуть его трудно. Да, нам предстоит тяжкое странствие, но на сердце у нас легко. Ибо церковь наша будет восстановлена. Церковь наша будет отстроена каменщиками, воздвигнется на новом основании. Правитель этого города отправил нас на служение, которое требует помощников. Эти помощники — его дар нам и в то же время — наше прошение к нему. Только его и следует нам искать. В слепоте моей мы его отыскали. Мы оглядываемся на этот день и смеемся сами над собой, над своими сомнениями в том, что нам это удастся. Мы прощаем тех, кто сомневался более других, и воздаем хвалу тем, кто сомневался менее других. Я разделяю ваши сомнения, братья мои, но эта церковь разрушена и восстановлена быть не может. Нам нельзя здесь оставаться. Ступайте за мной в слепоте моей, братья.
Приор прервался. Теперь он держался по-другому: слова его начинали обретать вес в последовавшем за ними молчании. Молчание нарушил Герхард. Он встал, и все монахи повернулись к нему, приготовившись его слушать.
— Вот такой город и вот такой его владыка. Где должны мы искать их, отец? Как мы до них доберемся? Почему должны они оказать нам помощь? Наше спасение всегда в наших руках. Оно здесь, — он воздел руки, — и здесь, — он указал на монахов, — и здесь, — он раскинул руки, обозначая весь остров. — Вы хотите отправить нас на поиски призрачного рая, когда наши собственные сады требуют ухода, наши стены — починки, наши фундаменты — восстановления.
Среди монахов пробежал шепоток. Некоторые кивали, другие пребывали в замешательстве. Лица всех обратились к отцу Йоргу, который теперь заговорил резче:
— Возможно, брат Герхард, вы слишком долго смотрели на дерево и на глину. Когда голова сделана из одного, а ноги — из другого и ваша церковь падает при этом в море, вы оказываетесь в рискованном положении, ибо вынуждены плавать и тонуть одновременно. Я наблюдал за вами, я вас ждал. Я видел, как вы трудитесь, смешивая свой пот с морской водой. Видел, как падали ваши подпорки, как лопались ваши веревки, и потому я отправил вас и ваших товарищей исследовать этот остров вдоль и поперек, изучить обычаи здешних жителей. Я рассказывал вам также о людях более странных, о землях более отдаленных, которые можно найти за пределами здешних берегов. И я нашел для нас проводников, которые помогут через них пройти…
Услышав это, монахи начали шевелиться, переглядываться, потом озираться вокруг, словно те, кого они искали, могли восседать где-нибудь на стропилах или парить под потолком. Ханс-Юрген увидел, как лицо Герхарда на мгновение расслабилось, по нему пробежал чуть приметный намек на улыбку, чтобы тут же смениться гневом.
