В. Коваленко - Внук кавалергарда
Они, не сговариваясь, вылезли на мост и встали ожидающе у перил. Рыжий, не доходя до них, насторожено остановился посередине моста.
— Вам чего?
— По тебе, солнышко, соскучились, — как-то весело ломал язык Генка, медленным шагом надвигаясь на рыжего.
— Стысковались прусто, — намеренно коверкая слова, добавил Юрка, заходя на рыжего с другого бока.
Рыжий метнулся дать деру, но Юрка успел подставить подножку, и он смешно растянулся на пыльном бетоне. Крышка от бидончика слетела, и из него хлынуло молоко. Юрка ногой растер белую лужу, подтекающую под Вовку, и спросил ехидным голосом:
— Куды собрался бежать? — цвыкнул слюной сквозь выщербленный зуб и добавил ухарским тоном: — От нас не убегешь!
— Козлы, — поднимаясь с бетона, зло бросил рыжий и стал молча отряхивать брюки.
— За козлов можно по хрюкалке получить, — угрозно пообещал Генка, поднимая бидончик.
— А кто вы? — зло сверкая глазами, прокричал рыжий. — Як Сережке в больницу шел, мать ему передачу налила, а вы… — Он сел у перил и заплакал.
Двум друзьям стало стыдно, и они, не смотря на плачущего Вовку, присели рядом, уводя взгляд в сторону.
— У меня рупь есть, — после минутного молчания виновато обронил Генка.
— А у меня сорок семь копеек, — торопливо выпалил Юрка, еще не понимая, куда клонит друг своей бешеной суммой.
— Ну и што? — вытирая мокрые глаза рукавом рубахи, безразлично выдохнул рыжий. — А у меня денег нет, — сообщил он с каким-то бахвальством.
— Да я к чему, — затараторил Генка, — в сельмаг ташкентские яблоки завезли, купим полкило и отнесем вместе Сережке в больничку. А что хоть с ним, чем заболел-то?
Рыжий печально вздохнул и обиженным голосом принялся рассказывать:
— Мурзик их, так они котенка зовут, залез на крышу избы, на самый конек, а слезть обратно не может, ну и мяучит там, мяучит. Надоел до чертиков. Вот отец Сережке и говорит, что, мол, сам он не слезет, а будет там орать до Нового года, сними его. Тогда Сережка полез, взял его, а котенок, наверное, подумал, что он его сбросить хочет, как начал царапаться, ну, Сережка и слетел с крыши. Обе ноги и поломал, вот теперь в больнице лежит. А вы, эх, че там говорить, — уколол он двух друзей.
— Кто старое помянет, тому глаз вон, — не глядя рыжему в глаза, буркнул Юрка.
— Пойду хоть попроведаю, — поднимая бидончик, пролепетал рыжий.
Генка за рукав рубахи задержал его.
— Да не спеши ты, вместе пойдем, сейчас я у Светки рупь займу, яблок купим и пойдем к Сережке, он ведь не только твой одноклассник и наш также.
Рыжий Вовка засомневался:
— Не даст тебе Светка рубль, ты ее в мае за волосы дергал, она тебя боится и вообще…
— Она его любит, — хохотнул идущий сзади Юрка. Генка живо обернулся, показал другу солидный ку лак:
— А в дюндель не хочешь?
— Как че, так в дюндель, у тебя таких правов нету, — остановившись от греха подальше, продолжал подначивать Юрка. — В дюндель, в дюндель, хоть раз бы конфетку предложил, — бурчал, идя сбоку, он.
Генка, не по летам рослый и крепкий мальчишка, внешне похожий на паренька, обернулся к Юрке:
— Ты чем недоволен-то, иди ты, проси рубль у Светки.
— Я в нее грязью на той неделе бросался, она со мной и говорить не станет, — хитро отказался Юрка.
— А я тоже в нее грязью бросался, меня ее мать выпороть обещалась, — кисло сказал рыжий и добавил весело: — Если поймает.
Светка жила напротив старенького саманного сельмага, в большом бревенчатом доме с вычурно резными наличниками, крашенными голубой краской.
Генка бросил друзьям по-командирски:
— Ждите тут, — и открыл калитку в Светкин дом. Вышли они вдвоем минут через пятнадцать. Генка нес в руках треклятый Светкин баян.
— Она тоже хочет идти с нами в больничку, — уводя глаза от друзей, зачем-то оправдывался он, — а музыка, говорит, больному поможет.
— Особенно такая задушевная, как «Четыре поросенка», — с издевкой подкузьмил Юрка.
— Гони сорок семь копеек, расхрюкался, клоун, — сердито оборвал он Юрку, ставя баян у штакетниковой изгороди.
Из магазина он к ним не вышел, а вылетел, возбужденный до предела.
— Вот шофера живут! — вытаращив глаза, повышенным голосом сообщал он им новость. — Сейчас колхозный шофер Королев открывает свой гаманок, а там денег, у-у-у. Одни десятки да пятерки, полным полно, рублей сто, а может и больше, — захлебываясь от собственного удивления, говорил он, высыпая яблоки из кулька в бидончик. — Точно, буду шофером, приеду, значит, в магазин, дам вам по пятерке на конфеты, — начал он фантазировать, но Светка сухо оборвала его глупые мечтания.
— Идем, что ли, или будем пятерки и десятки делить.
— Помечтать не дадут, — поникшим голосом закончил Генка.
Никто из них не знал, да и не мог знать своего будущего. Мечтатель Генка не знал, что он станет старшим инспектором уголовного розыска, весельчак Юрка — художником, рыжий Вовка — главным инженером в родном колхозе, а Светка — музыкантом с мировым именем. И уже свою знаменитую в Клюшево увертюру «Четыре поросенка» она переиначит, назвав ее «Картинки из детства».
— Ты лучше расскажи, как ты в баню париться за двести километров съездил, — насмешливо пристал Юрка к другу, — а то деньги, деньги, свет на них клином сошелся.
Они шли краем лесопосадки в большую деревню Тюрюшля, по дороге, по которой не раз ходили в школу и будут еще ходить целых шесть лет.
А сейчас они шли в больницу, и Юрка занозисто цеплялся до Генки:
— Ну расскажи, Ген, смешно же.
— Расскажи, Ген, — пристала заинтересованная Светка. Тон голоса у нее был такой просительный, что он не выдержал и уступил.
— Я, значит, в то лето у тетки в городе гостил, вот как-то в субботу она и говорит мне: «Да сходи, Ген, в баню, ты же привык в деревне в бане мыться, хоть попаришься всласть». Дает, значит, мне сумку с бельем, веник и двадцать копеек денег. Десять на баню и десять на лимонад. А идти в баню двух остановок не наберется, такое, значит, расстояние все нормальные люди пешком ходят. Ну, пошел и я, а идти надо через железную дорогу. Вот я дошел до железной дороги, смотрю — на путях товарняк перед светофором стоит, я, не долго думая, в последний вагон, на площадку, забрался, мыслю на нем-то до бани и доехать. По пути ведь. А он возьми и без остановки до самого Оренбурга и прошуровал. Я на нем, как цуцик, замерз. Целый час на вокзале отогревался, а ехать-то обратно надо, и денег на дорогу нет, всего двадцать копеек на баню.
— И как ты обратно вернулся? — улыбнулась Светка. Юрка, схватившись за живот, упал на траву и в припадке смеха задрыгал ногами:
— Ой, умора, ой, не могу, в баню на поезде.
Рыжий плюхнулся рядом и, уронив лицо в ладони, в хохоте затряс плечами.
— Че осклабились? — взъярился Генка. — Ваша очередь, тащите эту бандуру сами.
Он снял и поставил баян рядом с ними.
— Он, чтобы обратно доехать, — давясь смехом, хрю кал Юрка, — картошку поварам в вагоне-ресторане чистил, ха-ха.
Рыжий, беря баян, начал недовольно гундеть:
— Зачем это пианино потащили, нужна Сережке ваша музыка, он прям умирает без нее?
— Не канючь, давай понесу, — предложил Юрка, забирая у Вовки баян, — а то соплями изойдешь.
— Сам донесу, — отбирая баян, обиженно заявил рыжий. — А ты сколько яблок взял? — кивнув на бидончик, поинтересовался он.
Светка открыла крышку и вслух пересчитала:
— Четыре, зато крупные.
— Че-ты-ре, — по слогам, вытаращив глаза, произнес Вовка, — так нельзя.
— Почему нельзя-то? — удивилась Светка.
— Четное количество только для покойников, — возмутился рыжий. — Вон дед Миша отвез брату в город десять яиц, а тот через неделю помер.
— А сколько лет брату деда Миши было? — щуря в усмешке зеленые глаза, поинтересовалась Светка.
Рыжий, почесав нос:
— Ну, он старше деда Миши лет на пять, значит за во семьдесят, — подытожил он.
— Совсем молоденький, — хмыкнул Юрка, — ясное дело, жалко.
— Дед Миша так и сказал: «Ему бы жить да жить еще, совсем зеленый», а вы четыре яблока, и кому — Сережке, не, так же нельзя, — недовольно обрубил он.
— Пойдем обратно сдавать в магазин, а где мы пятое яблоко возьмем? — обозлился на рыжего Генка. — Думай, что талдычишь.
— Все равно, четыре нельзя, — упрямо гнул свою линию рыжий.
— О чем вы спорите, давайте я одно съем, а три останется, — великодушно предложил Юрка.
— Это мы и без горбатых, сами сможем, — отверг Генка предложение друга.
Пока они осколком стекла делили яблоко, Светка собирала на поле цветы, на немой вопрос ребят объявила:
— Сережка на тумбочку поставит, ему приятно будет.
— То баян, то цветы, вы бы еще велосипед или стиральную машинку ему для поднятия настроения принесли, вот радости было бы, полные штаны, — урчал с набитым ртом рыжий.
