Воображаемые жизни Джеймса Понеке - Макерети Тина
Значение сказанного доходило до меня постепенно, словно я погружался в кошмарный сон вместо того, чтобы просыпаться. Вот в каком мире я теперь жил – где не было ничего святого, где ничто не могло избежать алчных рук этих ученых мужей? Ничто из сокровищ, которые я видел вокруг, не могло их насытить – им нужно было забрать все. Даже нашу плоть. А потом? Они не успокоятся, пока не овладеют самой нашей сущностью? Нашими душами? Ибо что еще остается, когда преступается святость тела? Что же это за дикая страна?
Подозреваю, что Художник заметил засверкавшую у меня в глазах ярость, потому что потянул меня к двери, поспешно раскланиваясь по пути. Оказавшись снаружи, я согнулся пополам и попытался отдышаться, попытался подавить ужас и гнев, которые угрожали меня захлестнуть.
– Не обращай внимания, Джеймс, – сказал он. – Да, ты можешь столкнуться с подобными типами, но мы же не такие, верно? Боже мой, как чертовски опрометчиво с их стороны было так тебя расстроить.
Мне еще не приходилось слышать, чтобы Художник говорил с таким пылом, но я сомневался, что он разозлился по той же причине, что и я. По пути домой я чувствовал себя дальше от него, чем когда-либо, и в кэбе почти не раскрыл рта. Что ему было известно о тех вещах, которыми поделился со мной доктор Спенсер? Что ему было известно о людях, которые делали из других людей чучела, подобные тем, какие делали из животных для Египетского павильона? Был ли я счастлив быть игрушкой для этой Империи и наслаждаться тем, что Империя предлагала мне взамен: в этом ли заключалось все мое предназначение? Мне было стыдно, что у меня до сих пор не было ответа на этот вопрос, что, несмотря на возможность выбрать иной путь, о чем просветил меня доктор, я еще не был готов отказаться от желания обладать сокровищами, которые предлагало мне британское образование.
В ту ночь я не мог заснуть, обдумывая каждую грань явленных мне чудес – и кошмаров. Это были разные вещи, но в моем полусонном состоянии мне казалось, что они все слились воедино, отчего мой разум порхал и спотыкался о заводные механизмы и механические чудеса, которые удерживались на своих местах зловещими куклами в людском облике. Над каждой блестящей новинкой нависал мрачный призрак людей-рабов. «Доктор Спенсер, – спросил бы я, хвати у меня смелости, – мы принадлежим к старому миру или к новому?» Но, возможно, вопрос был не в этом. Позволят ли нам войти в новый мир? И можно ли нам будет вернуться в старый, если мы не захотим платить заломленную цену?
Глава 13
Итак, наше пребывание в Египетском павильоне подошло к концу. В заключительный вечер выставку посетили мистер Ангус с мисс Ангус, и мы вернулись домой все вместе на торжественный ужин из рыбы, жареного мяса и фруктового желе, а также тарелочек с деликатесами, расставленных в каждом углу стола. Мисс Ангус приложила все усилия, чтобы отпраздновать успех брата, и даже ее отец, похоже, был счастлив признать сыновние достижения. Среди почетных гостей было двое меценатов Художника и еще несколько доброжелателей. После трапезы Художник показал первую корректуру своей книги, которую собирался издавать по подписке.
– «Сцены из жизни дикарей» будут содержать репродукции моих лучших работ с выставки, – сообщил Художник собравшимся, – а также отредактированный пересказ моего дневника экспедиции. Они будут изданы в десяти отдельных частях, которые мои подписчики смогут затем переплести в прекрасный том.
Гости поздравили Художника и принялись обсуждать содержание книги, центральной темой которой, по-видимому, являлось наблюдение, что среди различных культур, с которыми столкнулся Художник, можно обнаружить различные уровни развития человека.
– Например, аборигены Южной Австралии отличаются более дикими наклонностями, чем маори Новой Зеландии, их культура менее развита. Маори часто строят настоящие дома, которые вы увидите на моих офортах, и у них больше развиты искусства.
Над столом прокатился одобрительный ропот, который поддержали все, кроме меня. Пусть за время выставки я и привык к пристальному вниманию, но теперь все было иначе. Мои мысли обратились к soirée в Королевском обществе. Мне не нравилось, что Художник говорил так, как будто мои соплеменники были объектами, которые нужно рассматривать под микроскопом. Он знал меня достаточно долго. Он знал меня как личность. Разве он не видел, что все мы настоящие люди, наделенные индивидуальностью, что аборигены Южной Австралии тоже являются таковыми? Что между ними, мной и им самим нет разницы?
– И вы сделаете такой же том из своего путешествия в Южную Африку? – Прозвучал вопрос от мужчины в очках.
– Да. Таково мое намерение. Я мог бы собрать большое портфолио впечатлений о диких народах. На недавнем soirée в Королевском обществе мне представилась возможность познакомиться с доктором Дарвином. Думаю, мы разделяем одни и те же взгляды на подобные вещи, хотя, конечно, я всего лишь художник.
Я видел, что Художник наслаждался собой – внимание собравшихся за столом было приковано к нему. Он мог позволить себе ложную скромность.
– А что вы, мистер Понеке? Что вы думаете о книге и выставке? – Это спросил другой гость, у которого был акцент, происхождение которого я не мог определить, – возможно, немецкий.
– Мне все должно видеться иначе, чем любому другому, кто знакомится с работами Художника. Потому что я одно из его произведений, не так ли? По крайней мере, меня демонстрировали публике. Поэтому мои впечатления идут изнутри, а не снаружи.
– Но что вы видите изнутри, мистер Понеке?
– Полагаю, что в лице наших посетителей я встретился со всеми ступенями эволюции человека от дикаря до наиболее цивилизованного высшего сословия, и все они ходят по улицам Лондона.
Сидевшая рядом со мной мисс Ангус коротко ахнула. Я мог чувствовать, как она затаила дыхание. Собравшиеся за столом выдержали настолько долгую паузу, что мое заявление повисло в воздухе, как будто никто не был уверен, засмеяться ему или оскорбиться. Потом все разом раскрыли рты и расхохотались, и Ангусы быстро подхватили смех, ровно настолько громко, насколько было нужно, чтобы засвидетельствовать испытанное ими облегчение.
– Простите, но это правда. В этом огромном городе действительно можно наблюдать все этапы развития человека. И я не считаю, что это оскорбление.
– Поистине, это великий мегаполис, центр мира. – Мистер Ангус принялся нарезать мясо толстыми кусками. На другом конце стола, рядом со мной, мисс Ангус добавляла на каждую передаваемую ей тарелку гарнир с блюд поменьше.
– Но когда люди делают Лондон своим домом, – решилась она, – не думаете ли вы, что они все должны вести себя так, как мы? Разве они не становятся цивилизованнее, не начинают стремиться к более высокому идеалу? Это то, что сделали вы, не так ли, мистер Понеке?
И правда, это было то, что я сделал – что хотел сделать. И все же теперь я был сбит с толку. Меня смутило это слово – дикарь. В книге не было моего изображения, но Художник нарисовал мой портрет. Многие из его картин были портретами моих соплеменников. И он распределил их по категориям и изучал их, как свои экспонаты и мраморные статуи, которые мы видели в Колизее. Если наши величайшие вожди были дикарями, то кем должен был быть я?
– Я хочу ответить на ваш вопрос вопросом, мисс Ангус. Был ли я дикарем до того, как приехал сюда? Дикарь ли я по-прежнему?
Мисс Ангус была совершенно обескуражена.
– Прошу прощения, мисс Ангус. Я не хотел причинить вам неловкость. Возможно, мне стоит переадресовать свой вопрос собравшимся здесь джентльменам.
Что я и сделал, вызвав оживленную дискуссию. Мужчины были явно очень рады в подробностях обсудить степени моей дикости, со ссылкой на последние теории, физические сравнения с другими расами и влияние образования. Их интересовало, была ли дикость врожденным свойством или она зависела от воспитания, окружающего общества и образования? Мог ли человек, не принадлежавший к белой расе, быть полностью цивилизованным?
